Хэлфорд тщательно вытер ноги о коврик у двери, стараясь не оставить на ботинках даже микроскопической частицы грязи. На душе у него было муторно, и он даже не пытался разобраться почему.

— В гостиную сюда, — сказал Айвори. — Это единственная комната, которую мы пытаемся сохранить в относительном порядке, чтобы принимать гостей.

Айвори был высоким, плотным мужчиной, но с брюшком. «Надо бы ему почаще держать руки в карманах, — подумал Хэлфорд. — Тогда бы мог даже сойти за крутого, крепкого мужика».

— По-моему, вы у нас прежде не были. — Айвори повернулся к Хэлфорду и округлил глаза. — Ничего себе история. Одну минутку, Хэлфорд, я хочу сказать вам пару слов. Господи, почему нас преследуют одни неприятности? Мы знали Лизу с детства, а когда ее мать… ушла, Лиза стала в нашей семье почти что второй дочерью.

Холл был обит панелями красного дерева. На стенах висели застекленные книжные полки. Между ними вился густой декоративный папоротник с широкими листьями. Айвори взял один из этих листьев и начал поглаживать.

— Мои девочки, — наконец произнес он, — Аниза и Джилл, они ужасно переживают это. Все было и без того достаточно ужасно, когда мы узнали, что Лиза погибла в аварии на велосипеде. Но убийство! Это просто трудно вообразить! Я знаю, вы должны делать свое дело, и прошу вас, поверьте: мы все горим желанием вам помочь, но… вы должны помнить, Хэлфорд, они всего лишь девочки.

Маура пришла на выручку и покашляла. Детектив кивнул Айвори, и тот через высокие застекленные двери ввел их в небольшую гостиную.

Эта комната, как и гостиная Гейл Грейсон, была выкрашена в белое. Но на этом сходство кончалось. У Гейл от всего веяло холодом, а здесь, напротив, от изобилия кружевных салфеток, накидок и прочего становилось даже душно. Высокое окно закрывали плотные шторы с оборками, оставляя для наружного света только маленькую щелочку. «В солнечные дни, — подумал Хэлфорд, — на белой стене и ковре, наверное, появляется множество светлых точек».

Хэлфорд потрогал белоснежную кружевную накидку на спинке кресла. Таких кресел в гостиной было два. Еще стоял диван и стулья. Да, набриолинивать волосы и идти потом в гости к Айвори не следует.

— Устраивайтесь поудобнее, — произнес Айвори. — Я пойду за девочками.

Маура с Хэлфордом переглянулись.

— Девочки! Как тебе это нравится? — усмехнулась Маура и полезла в сумку за блокнотом. — Наверное, сейчас одна из «девочек» играет наверху в куклы, а вторая внизу, на кухне, изображает хозяйку.

— Моя дорогая Маура, это у них такой язык нежности. А вы с мужем что, называете друг друга только полными именами?

— Да ты что, Даниел? Чтобы я когда-нибудь назвала Джеффри «мальчик», да еще при людях! А если бы он публично назвал меня «девочкой» и я это услышала… да, он бы у меня тут же запел Рождественский гимн, причем меццо-сопрано.

Они рассмеялись, но тут появилась Аниза Айвори. Она вкатила в гостиную столик, на котором красовался серебряный чайный сервиз. Миссис Айвори остановилась и смущенно посмотрела на гостей. «Сейчас решает, какой тон в общении с нами избрать, — подумал Хэлфорд. — Пытается сообразить, пристойно ли улыбаться, когда произошло такое несчастье с подругой ее дочери».

Наконец Аниза широко улыбнулась.

— Вам надо перекусить, ведь уже четвертый час. К сожалению, не могу порадовать вас разнообразием закусок — и в доме, и в голове сейчас сплошной сумбур, — так что тут только сыр и крекеры, но зато много.

Она произносила эти слова застенчиво, мило, с легкой улыбкой. Это была красивая женщина, по-настоящему красивая. Даже очень красивая. На вид ей было около сорока, возможно, и больше. Натуральная блондинка — это так удачно гармонировало с белым колоритом комнаты, — часть прекрасных волос была собрана сзади в свободный узел, остальные рассыпаны по спине. Они обрамляли ее виски и щеки и, наверное, слегка щекотали их. Одета Аниза Айвори была несколько старомодно, но это ей шло: костюм из плотной синей ткани с укороченной талией, кружевной воротник. На ногах черные бархатные тапочки. Садясь на диван, она поправила юбку.

— Полагаю, вы уже сыты по горло всеми этими причитаниями типа: «Мы так скорбим, мы так подавлены, мы так безутешны…» — Ее глаза цвета дымчатого стекла были очень грустны. — Но мы действительно изо всех сил пытались как-то примириться со смертью Лизы, думали, это несчастный случай. Но теперь… знать, что кто-то ее убил… — Она прижала руки к груди и покачала головой. — Наверное, это звучит для вас как-то неискренне?

Ее добрые глаза наполнились слезами, и она умоляюще посмотрела на Хэлфорда. Он наклонился, чтобы взять чашку, и в это время заметил, что на лице у Анизы Айвори чересчур много косметики. Это было, как, впрочем, и все остальное в ее доме, совершенно излишним украшением.

— Хотелось бы надеяться, миссис Айвори, что мы умеем отличать искренность от неискренности. Мы знаем, что для вашей семьи смерть Лизы была тяжелым ударом. Обещаю, в разговоре с вашей дочерью мы будем предельно деликатны.

На ее губах затрепетала улыбка, из-под розовых губ выглянули превосходные зубы. Три года назад при свете флуоресцентных ламп полицейского управления она выглядела сухой и напряженной. Здесь же, в своей гостиной, на фоне всего белого, лицо ее было темно-кремового оттенка. Хэлфорд вспомнил тусклую гостиную в доме Стилвеллов и подивился изобретательности жителей Фезербриджа, научившихся использовать хэмпширское солнце.

— А вот и мы. — Оррин Айвори настежь растворил высокие двери гостиной и пропустил вперед испуганную молодую девушку.

Как и у матери, у Джилл Айвори была отличная фигура и превосходная внешность. Хэлфорд встал пожать ей руку. В душе он уже подобрел к Оррину Айвори. Ну действительно, две такие великолепные женщины, красавицы. «Я бы, наверное, тоже примирился с жизнью в этом кринолиновом кошмаре», — подумал старший инспектор.

— Я хочу, чтобы вы знали, Хэлфорд: Джилл недавно приняла успокоительную таблетку, правда, несильную. — Айвори проводил дочь до дивана и усадил рядом с Анизой. — Она надеялась немного поспать, но, я думаю, сумеет быть вам полезной.

Хэлфорд поудобнее устроился в кресле.

— Мисс Айвори, я старший инспектор Хэлфорд, а это детектив Рамсден. Мы познакомились с вашими родителями несколько лет назад.

Она кивнула в знак того, что все понимает.

— Как вы себя чувствуете? — спросил Хэлфорд.

Джилл взяла мать за руку и глубоко вздохнула.

— Прекрасно. Во всяком случае, надеюсь, что скоро буду чувствовать себя прекрасно.

Последнее утверждение было близко к правде. Несмотря на всю свою привлекательность, было очевидно, что эти несколько суток дались ей нелегко. Хэлфорду был хорошо знаком вид людей, лишенных сна, проводивших ночи в беспокойном метании в постели, ему не раз приходилось допрашивать немало таких свидетелей, подозреваемых и преступников. На девушке были джинсы, поношенные «Оксфорд», и мешковатый шерстяной пуловер, который, судя по вырезу для шеи — колоколообразной формы — и некоторым другим деталям, она отыскала среди старого тряпья отца. Рядом с бархатными тапочками матери ее, совершенно в таком случае необходимые, кроссовки «Рибок» на толстой подошве выглядели раздражающе современными.

Айвори взял легкий стул, стоящий в углу комнаты, и сел рядом с дочерью.

— Мистер Хэлфорд, давайте попробуем проделать все по возможности быстрее. Вы же видите, в каком она состоянии.

— В таком случае обойдемся без преамбулы, — дружелюбно согласился Хэлфорд. — Мисс Айвори, будьте добры, расскажите, чем вы занимались в субботу утром, между девятью и одиннадцатью?

Если она и приняла какое-то успокоительное, то на способности соображать это у нее не отразилось. Речь девушки была четкой и спокойной.

— Вначале я бы хотела вас попросить, старший инспектор: зовите меня просто Джилл. Когда ко мне обращаются как к «мисс Айвори», я чувствую себя школьной учительницей. Итак, в субботу утром я была с папой. За день до этого в печатном станке сломался зажим, и мы поехали в Саутгемптон заменить его. Уехали мы примерно в девять тридцать. А вот когда вернулись, я точно не помню.