Уже не в первый раз подумала Маура о том, как жилось здесь все эти годы Гейл Грейсон, в этом чужом и неуютном для нее мире. Пеленки, которые нужно постоянно стирать, прокисший апельсиновый сок, плач ребенка по ночам. А вся эта шумиха в прессе: месяц ее имя не сходило с первых полос газет, затем все сократилось до двух-трех строчек, затем и того меньше, а потом вовсе затихло. Мауру восхищало решение этой женщины остаться здесь. Ведь у Гейл Грейсон есть родина, ей есть куда вернуться. Может быть, это из-за дома?

Рядом с входной дверью, у куста ежевики, стоял темно-голубой велосипед. Педали были заляпаны засохшей грязью. Хэлфорд позвонил. Предстоящий разговор легким быть никак не обещал. Резкие отрывистые ответы миссис Грейсон по телефону свидетельствовали о том, что настроена она весьма враждебно. И все же Маура была спокойна. Если и есть кто-нибудь, кто может совладать с этой свидетельницей, так это только Хэлфорд. Он, как никто другой, умел сопереживать допрашиваемому. Это было его коньком. Хэлфорд был настоящим мастером вести подобные допросы.

Открыв дверь, Гейл Грейсон сразу на Хэлфорда не бросилась. Но то, как хозяйка на него посмотрела, менее мужественного человека заставило бы отступить шага на три.

Хэлфорд достал удостоверение.

— Старший инспектор Скотланд-Ярда Даниел Хэлфорд. У нас к вам несколько вопросов, связанных с гибелью Лизы Стилвелл.

Миссис Грейсон перевела взгляд с Хэлфорда на Мауру.

— Добрый день, миссис Грейсон, — улыбнулась Маура, стараясь говорить как можно дружелюбнее. — Я знаю: для вас это трудно, так же как, впрочем, и для нас. Но может, будет удобнее, если мы войдем в дом и присядем?

Гейл продолжала смотреть на Мауру, вцепившись в ручку двери так сильно, что пальцы ее побелели. Она молча повернулась и направилась в дом. Детективы за ней.

В прихожей было довольно мило. Белые стены увешены детскими рисунками. Забавный, добрый детский сюрреализм — зеленое солнце с розовыми лучами, скачущие тонконогие животные без глаз. А вот когда они вошли в гостиную, сердце Мауры екнуло.

Три года назад в этом доме можно было проводить съемки для журналов, посвященных декорированию загородных коттеджей. Каждая комната являла собой цветник, чуть ли не оранжерею, только вместо живых цветов — хотя они в комнатах тоже были — здесь радовали глаз всеми цветами радуги разнообразные накидки, драпировки, салфетки и прочее, не говоря уже о картинах на стенах. Светлая дубовая мебель только слегка проглядывала из-за всего этого, как сквозь густую листву бывают видны стволы деревьев.

Теперь гостиная выглядела, как чисто прибранная рабочая комната в монастыре. Над камином единственная картина, изображающая городской пейзаж. На окнах простые белые занавески. Кое-где на мебели появились темные пятна. Неубранная зеленая елка — единственное свидетельство приближающегося Рождества — задвинута в дальний угол. Напротив камина стояли большой вязальный станок с начатой работой — что-то очень привлекательное, белое с черным, — две прялки, одна большая, другая поменьше, а также несколько корзин с цветной пряжей и однотонной шерстью. Здесь было еще несколько механизмов, видимо, тоже для вязания, назначения которых Маура определить не могла. От всего этого веяло каким-то холодом и… каким-то сверхъестественным упорством. Взгляд Мауры задержался на большом керамическом кувшине. Наверное, сравнение с монастырем было неправильным. Скорее, это похоже на прядильню XVII века, только хорошую прядильню.

Миссис Грейсон вначале направилась к узкой низенькой скамейке, но затем решила выбрать сколоченное из планок кресло у камина. Прежде чем сесть на узкую скамью, долговязый Хэлфорд с досадой осмотрелся вокруг. Выглядел он сейчас, как подросток, которого заставили сесть на детский стульчик. Маура вынула блокнот и, заняв место на скамье у окна, принялась незаметно изучать Гейл Грейсон.

Три года, прошедшие со дня трагедии, сделали ее намного старше. Сказалось, конечно, и материнство. Раньше лицо ее было округлым и нежным, каштановые волосы блестели. Мауре она тогда показалась похожей на куколку. Казалось бы, такое горе, беременность и все прочее, но, несмотря на все это, миссис Грейсон тщательно за собой следила. Они встречались в те трагические дни несколько раз, и Гейл всегда была аккуратно одета, консервативно, правда, как и положено беременной женщине, — шерстяная юбка и широкий пуловер. Маура тогда еще пошутила, что для англичанки это вполне нормально, но для американской девушки из Джорджии довольно странно. Ведь они там выползают из своих джинсов, наверное, только когда идут на воскресную службу в церковь.

Теперь миссис Грейсон стала более угловатой и ростом как-то меньше. Лицо похудело, слегка приподнятый подбородок, темные большие глаза, опушенные густыми ресницами. Короткие аккуратные пальцы, которые украшало только обручальное кольцо. Но больше всего изменились ее волосы. Они уже не блестели, кое-где их даже тронула седина. Маура знала, чтобы достичь такого эффекта, некоторые модницы платят деньги, и немалые, а вот у Гейл Грейсон все это от природы и от горя.

С ее лица взгляд Мауры переключился на одежду. Белая хлопчатобумажная кофта, чистая и выглаженная, джинсы. Туфли обуты на босу ногу. Настоящая американка.

Гейл Грейсон взяла коричневую шерстяную накидку, закутала свои худенькие плечи. Глаза ее были устремлена на колени Хэлфорда. Он откашлялся.

— Миссис Грейсон, я весьма сожалею, что вынужден снова вас потревожить. Детектив Рамсден права — для нас это тоже нелегко. Посещать некоторые места еще раз иногда бывает очень тяжело. Но речь сейчас, разумеется, идет не о вас. Мы здесь исключительно по делу, связанному с гибелью Лизы Стилвелл. Я надеюсь, что вы сможете нам помочь.

Не глядя на него, миссис Грейсон коротко кивнула.

— Ну тогда, — продолжил Хэлфорд, — может быть, мы начнем с работы Лизы у вас?

Вот только теперь темные глаза Гейл впились в лицо Хэлфорда. Маура не могла сказать, чего в них было больше: гнева, отчаяния или печали. Но каждая из составляющих эти эмоции была сильна и целенаправленна. Она почти почувствовала, как Хэлфорд борется с тем, чтобы не поежиться под этим взглядом.

Миссис Грейсон заговорила, и ее голос, как ни странно, зазвучал мягко. Это был почти шепот. У нее был легкий южный акцент, которого прежде Маура не замечала. Такой выговор, наверное, мог бы позабавить за чашкой кофе, но не теперь, не здесь и не их.

— В основном Лиза сидела с моей дочкой. Четыре дня в неделю. Причем дни менялись. — Гейл заговорила быстрее. — Иногда она убирала в доме, кое-где, иногда что-то готовила. Но главным образом она была мне нужна из-за Кэти Пру.

Хэлфорд сидел согнувшись, свободно опустив руки между колен. Маура подумала, что он сейчас пытается ими уловить исходящие от миссис Грейсон флюиды.

— И как долго Лиза у вас работала?

— Шесть месяцев.

— А где вы с ней познакомились?

— В церкви Святого Мартина, вскоре после приезда сюда.

— Вы посещаете англиканскую церковь?

Этот вопрос ее как будто испугал.

— Мой кузен, я имею в вицу кузена моего мужа, местный викарий.

Интересная способность не отвечать на вопрос. Маура ждала, как отреагирует Хэлфорд.

Он спросил то, что надо:

— Значит, вы приняли англиканскую веру?

— Нет, не совсем так. Вообще-то я принадлежала методистской общине, но верю в Единую Церковь. Если бы здесь был католический храм или даже молельня пятидесятников, я все равно бы ее посещала. Такого объяснения достаточно?

Хэлфорд грустно кивнул.

— А при каких конкретно обстоятельствах вы с ней познакомились?

— В то время викарий организовал при церкви небольшую группу молодых членов общины, до двадцати лет. В этом городке не так уж много молодежи. Иногда я встречалась с ними, мы ходили в кино, еще куда-нибудь. Я воспринимала это как общественную работу. Пять лет назад Лизе было около семнадцати.

— С кем она была особенно близка?

Миссис Грейсон еще сильнее закуталась в свою накидку и снова стала напоминать Мауре куколку.