Часть 2

Грифон

- Добыл? - прошептал знакомый голос. - Молодцом! Книга толстая, надолго хватит. Но ты не торопись, не лютуй, рисуй помаленьку-полегоньку.

- А если я не хочу рисовать? - спросил Филя. - Что тогда?

- Попробуй, узнаешь, - и невидимый собеседник мерзко захихикал.

- Опять запугиваете?

- Предупреждаю. Это не просто дар, это голос крови. Не прольешь на карту - сама выйдет, горлом или как еще. Захлебнешься, не откачают.

Филя подумал о том, что смерть не так страшна, как вечное проклятие души. Демон, казалось, подслушал его мысли.

- Поздно каяться, картограф. Дело сделано, хоть и не без огрехов. Этот чернокнижник, старый козел, опять напакостил. Он беса из тебя изгонял?

Филя кивнул.

- Скверно. На суку висит мочало, начинай сказку с начала. Я тебе на столе семечку оставлю, проглоти ее. Смотри, не разжевывай и водой не запивай.

- Это обязательно? В смысле, я не хочу, чтобы во мне жили бесы.

- Это не бесы! - рявкнул голос. - Дурь какая! Ты что, суеверный?

- Нет, но вы же сами сказали...

- Ничего я не говорил! Как ты будешь работать без семечки?

- В прошлый раз получилось, - едко заметил Филя. - Вы, Додон, прекратите мне лапшу на уши вешать, я не маленький.

- Не маленький он! - проворчал Додон. - В прошлый раз я семечку в булку сунул, еле успел. Ты тогда чуть мне зубами хвост не отхватил. Теперь предлагаю заглотить добровольно. Или прикажешь снова ухищряться? Я ведь могу, ты знаешь.

- Ладно, - вздохнул Филя. - Проглочу, так и быть.

- Только посмей выкинуть! Я тебя!

- Да ну вас к черту! Людям верить надо.

Голос на минуту замолчал, словно подыскивая слова:

- Ты, сынок, не обижайся. Я много вас повидал таких, борзых, резвых. В наш век верить нельзя даже себе, а уж людям тем паче. Заболтался я тут с тобой, пора мне. Будут проблемы, приду, только свистни.

И все затихло. Потекли обычные сны - путаные и скучные, как многодневный дождь. На заре Филя проснулся от холода - пламя в буржуйке осело, пепел успел остыть. На кровати зябко ворочался Витя, пытаясь закопаться под матрас. Окна дышали морозом, на козырьке стеклянно дрожали сосульки. Вставать не хотелось, но надо было затоплять. Филя накинул пальто и пошел на кухню за дровами. Варвара Михайловна неспешно месила тесто, вздымая мучные облака.

Когда Витя проснулся, Филя сидел на корточках у буржуйки и пытался отогреть руки. Огонь ревел, раззявив щербатый рот.

- Что это тут валяется? - спросил Витя, разглядывая семечку на столе. - Крупная!

И потянул ее в рот.

- Стой! - кинулся к нему Филя. - Не смей, она моя.

Витя с досадой положил семечку на место и цокнул языком.

- Вот жмот! Для друга жалко.

- Это не простая семечка, в ней бес. Хочешь - грызи, у тебя поселится.

Витя резко отдернул руку и отер ее о брючину. Он отошел к комоду и оттуда опасливо наблюдал, как Филя давится семечкой, пытаясь затолкать ее в желудок посуху.

- Демон прилетал? - спросил Витя.

- Да. Сказал, надо приниматься за дела. Мне опять нужна твоя помощь. Ты говорил, сможешь добыть молоко черной козы.

- К вечеру будет. А что еще надо?

- Лягушачьей слизи.

- Этого добра навалом, - сказал Витя, доставая лягушку из-под одеяла. - У нее линька началась, слизь так и прет. Сейчас наскрести?

- Позже, а то засохнет. И вот еще что, отвези-ка меня опять на Заячий.

С тех пор, как Филя побывал в банях, он стал ежедневно наведываться на Заячий остров. Он обходил квартал за кварталом, заглядывал окна, расспрашивал дворников, не видал ли кто из них господина краба или девочку в красном пальто. Тем, кто вызывал у него доверие, он показывал карандашный портрет Настеньки, но никто ее не видел.

Про краба все же удалось кое-что разнюхать. Пару месяцев назад он жил на Чайной улице, в доходном доме генерала Клюжева. Консьержка сказала, что краб очень докучал соседям: из его комнат доносился странный шум - вроде как лязг или свист. Впрочем, ни на кого он не нападал, вел себя смирно и прилично, а его девица оставляла консьержке то конфетку, то леденец для внука. Но вот беда - съехал краб, выволок барахло в чемоданах, погрузился на извозчика и был таков. Адреса не оставил и даже не попрощался. Что с него взять - нелюдь!

Филя рвался осмотреть комнаты, которые занимал краб, но в них уже расположились новые жильцы - благородное семейство столоначальника Степняка-Татарского. Пришлось уйти несолоно хлебавши. Теперь, когда от краба осталось только разворошенное гнездо, Филя не знал, куда податься и где искать. Он бесцельно слонялся по улицам, подолгу стоял у подъездов, разглядывая жильцов, автомобили, спешащих прохожих. Становилось понятно, что без карты Настеньку не найти. Но что-то внутри него истошно кричало: «Не смей рисовать карту, не смей!»

«А почему вдруг «не смей»? - возмутился Филя. - Что плохого? Я же не человека убиваю, не маленьких деток лишаю крова. Всего лишь рисунок, пусть кровью. Так моя же кровь, я пострадаю, не кто-то другой! Надо решаться, время дорого. Настенька томится в плену, а я миндальничаю, боюсь, сам не знаю чего. Кто сказал, что я погублю душу? Всевышний ведь видит, что я от отчаяния, от крайней нужды... Он простит. Разве я вор, преступник, убийца? Да и тех прощают, никому в Рай дорога не закрыта. Нарисую, и покаюсь. Или прямо сейчас покаюсь, а уж потом нарисую. В церковь схожу!»

И тут он заметил невдалеке желтый, как лепестки подсолнуха, купол. Зачем откладывать в долгий ящик - вот он храм божий, близкое и верное очищение от скверны, поразившей его грешное тело и душу. Филя решительно зашагал, морщась от летящего в лицо снега. Дверь церкви была приоткрыта, слышалось пение. Филя потянулся, чтобы сотворить крестное знамение, и его пронзила адская боль - заставила каждую малую мышцу вздрогнуть. Он тряхнул кистью и перевел дыхание. Боль стихла. Тогда он попробовал еще раз, и второй приступ, сильнее, чем первый, накрыл его с головой. Волна прошла по всей грудной клетке, перебрала ребра. Филя согнулся пополам и замычал.

«Да что это такое? - испуганно думал он. - Заболел? Чем? Ревматизма? Паралич разбил?»

К пальцам вновь вернулась чувствительность, хотя локоть тоскливо поднывал и меж ребер было прежнее стеснение. Филя зачерпнул с обочины снега и коснулся им пылающего лба. Хотел положить в рот - побрезговал. «Зайду без креста, - решил он. - Безруких же тоже пускают. Я сегодня инвалид». Он прыгнул на крыльцо и потянул на себя дверь. Запах ладана сшиб его с ног. Из глаз потекли горючие слезы, и Филя разразился громогласным чихом. Стоявшие на молитве бабушки дружно обернулись на него, поп застыл с кадилом в руке, нелепо отворив уста.

- Сатана! - крикнул кто-то.

Что тут началось! Поп выронил кадило и опрометью кинулся к двери. Бабушки сбились в кучу и принялись верещать. Нищий калека, отиравшийся у порога, подполз к Филе и стал сипеть:

- Анчихрист! Анчихрист!

Филя застыл на пороге не жив не мертв. И сюда не пускают! Он попятился назад, запнулся и брякнулся на крыльцо. Поп грозно встал над ним, сведя в единую точку кустистые брови, и пробасил:

- Ты чего здесь забыл?

- Очищения алкаю, - сказал Филя, дивясь слову «алкаю», которое само собой соскочило с языка.

- Алкай где-нибудь в другом месте! У нас здесь храм божий, а не вертеп.

- Не пустите?

- Не пущу! После тебя отмывать все придется. Давай, убирайся, не пачкай мне порог. А то святой водой плесну, слышишь?

- Хорошо, плесните, я не против - обреченно сказал Филя, подымаясь. - Думаете, я от этого исчезну? Я человек! Обычный человек!

- Анчихрист! - продолжал вопить нищий, подползая поближе. - Бей анчихриста!

- Гундяй, не лезь! - строго сказал поп. - Сам разберусь. Никакой он не антихрист.

- Вот! - воскликнул Филя. - Вот!

Поп устало вздохнул и промолвил: