Быков лежал не шевелясь. Когда же он наконец осмелился поднять голову, автоматчика нигде не было видно. Пригибаясь, Быков подбежал к «уазику» и дернул дверцу. На землю мешком вывалилось тело. Роберт Ганиевич, глава кооператива «Варзоб», мертвыми глазами смотрел в небо. Голова его была прострелена.
Куда делся автоматчик, Быков понял в следующий момент. Взревел мотор самосвала, машина выскочила из-за сарая и на огромной скорости помчалась прочь. Чтобы поднять капот и поставить на место бегунок, Быкову понадобилось совсем немного времени, но самосвал успел скрыться в холмах. Теперь двигатель завелся с полоборота, и «уазик» рванулся следом. Автоматчик пока не подозревал о погоне, и Быкова это вполне устраивало. Он еще не знал, что станет делать, догнав самосвал. Он не знал, что вообще можно сделать, понимая, что в открытой схватке проигрыш его неминуем. Пистолет Макарова никуда не годится против автомата, тем более в руках снайпера.
Ранка быстро подсохла, и кровотечение прекратилось, но ткань рубахи натирала больное место, и Быков, отвлекшись на миг от дороги, просто оторвал рукав. Самосвал крутился меж холмов, то ли следуя к какой-то неведомой цели, то ли вслепую отыскивая путь. Быков не видел его, однако поднятая тяжелой машиной пыль медленно оседала в неподвижном утреннем воздухе и метила след.
Повернув в очередной раз, Быков увидел, что самосвал свернул в распадок между двумя относительно пологими склонами. Решив обогнать его поверху, Быков вывернул руль, и «уазик» полез вверх по склону, задирая передок почти на сорок градусов к горизонту. Едва машина выбралась на плоскую вершину, Быков убедился, что расчет его был верен. Самосвал мчался внизу по единственно возможной дороге, стиснутой холмами, и неминуемо должен был попасть в ту точку, которую выбрал Быков.
Он бросил «уазик» вниз. Машину страшно трясло, Быков изо всех сил вцепился в руль, чтобы не вылететь прочь. Машина достигла подножья и встала, двигатель заглох, словно исчерпал последние ресурсы. Быков вылез из кабины. За поворотом, приближаясь, ревел самосвал. Быков вытащил пистолет, сжал его обеими руками и положил кулаки на капот. Самосвал с грохотом вывернул из-за склона. Он мчался, не снижая скорости, и в оставшиеся до столкновения несколько секунд Быков методично опустошил магазин, посылая пули в стекло перед водительским сиденьем. Он успел отпрыгнуть, упасть и снова прыгнуть еще до того мгновения, когда бампер самосвала с хрустом ударил в «уазик», смял его и отшвырнул в сторону. Потом, продолжая движение по прямой, самосвал врезался в крутой бок земляного бугра, мучительно дернулся огромным железным телом и смолк.
Продолжая сжимать бесполезный теперь пистолет, Быков подошел к кабине. Дверца ее была раскрыта. Семен полулежал на сиденье, глаза его внимательно смотрели на Быкова, и в них не было ни ненависти, ни страха. Он сделал попытку поднять автомат, но не сумел, и Быкову показалось, будто Семен улыбнулся своему бессилию.
Быков шагнул ближе и вырвал автомат из разжавшихся пальцев.
Через час их отыскал один из десантных вертолетов.
Быкову не пришлось узнать, кто был этот человек. Не ответив ни на один вопрос, Семен умер в больнице в тот же день. Он не терял сознания и не закрывал глаз. В какой-то момент взгляд его просто потух, будто Семен ушел из этого мира, оставив распахнутой настежь дверь.
Крапивин был жив. Одна из поразивших его пуль пробила плечо, задев верхушку легкого, другая попала в бедро. Когда Быков навестил его в больнице, Крапивин, бледный от потери крови, уже пытался шутить.
Быков не знал, как сложится его жизнь дальше, да и не загадывал вперед. Дома его ждала Гульбахор, но он понимал, что и это ровным счетом ничего не значит. Новая глава его судьбы, кажется, начиналась с совершенно чистой страницы…
Всё будет хорошо, милый (повесть)
Хотя в огромном коллективе института симпатичных женщин было немало, со служебными романами Кротову как-то не везло. Обычно к тому времени, когда он решался на активные действия, оказывалось, что отношения с его избранницей так просто перешли в категорию дружеских, что любая попытка переместить их в разряд романтической неопределенности выглядела бы просто смешно.
А быть смешным Кротов не любил. Начинать же церемонию ухаживания немедленно после знакомства он не умел. Вообще он был нормальный мужчина, даже не без шарма — рост сто семьдесят семь, сложен крепко, и подбородок в анфас почти волевой, но все-таки не Ален Делон, с первого взгляда насмерть не поражал. Обычный, в общем.
И в настоящий момент очередной неначавшийся роман шел привычной колеей к не менее привычному финалу, что воспринималось Кротовым со смиренным фатализмом. Правда, сейчас он не желал такого финала более, чем обычно. Потому что Елена Федорова нравилась ему более, чем обычно. Непонятно, правда, по какой причине. У Елены Федоровой фигура была совершенно мальчишеская — узкие бедра и почти никакой бюст. Сам же Кротов считал, что он тяготеет к классическим формам. Разобраться в таком противоречии Кротов не мог даже с помощью логики. И вот он решил форсировать события, пригласив Елену Федорову в ресторан, что и немедленно сделал, дождавшись ее после работы на автобусной остановке.
Елена несколько удивилась, но в целом восприняла приглашение положительно. Тем же вечером окрыленный успехом Кротов заказал на завтра два места в ресторане «Синий бор», который, во-первых, был расположен неподалеку от дома Елены, а во-вторых, в некотором роде славился неплохой кухней. К тому же в ресторане играл джазовый квартет, а не какие-нибудь орлы с гитарами и мегаваттными усилителями: громкой музыки Кротов не выносил.
В течение дня они с Еленой вели себя немного как заговорщики и, встретившись в институтской столовой, даже не перебросились парой слов как обычно. Некоторая скованность не оставила их обоих и по дороге. Кротову приходилось делать усилия, чтобы выглядеть естественным, и он видел, что Елена чувствует себя примерно также.
Но в ресторане оказалось довольно мило. Даже официантка попалась вполне симпатичная. Зал быстро заполнялся народом. Большинство мужчин были в пиджаках и галстуках, дамы вели себя подчеркнуто светски и, пользуясь вилкой, далеко отставляли мизинчики. Кротов по опыту знал, что через пару часов пиджаки повиснут на стульях, узлы галстуков съедут набок, да и дамы сделаются намного демократичнее. Но пока, подчиняясь всеобщему начальному настрою, он и сам подсознательно старался быть похожим на английского дворянина, каких показывают в исторических фильмах.
А Лена была гораздо естественнее, отчего в голову Кротова проникли ревнивые подозрения: не является ли для нее посещение ресторанов более привычным, нежели он предполагал.
Они пили вино «Эрети», поскольку Кротов постеснялся с ходу предложить коньяку, который любил больше; ели «Столичный» салат и эскалопы, и Кротов довольно остроумно болтал о чем-то несущественном. Причем обходился без анекдотов.
В положенный час заиграл джазовый квартет, не обманув надежд Кротова умеренностью звуковой мощи. Кротов пригласил Лену танцевать. Собственно, это был лишь предлог, чтобы вступить в новую фазу волнующей игры ухаживания — фазу, предполагающую легальное прикосновение друг к другу. Кротов этого не скрывал, и, к его радости, Лена все восприняла правильно. Под звуки мелодично-тягучего блюза они медленно передвигались по залу в толпе танцующих, волосы Лены легко касались его лица, он искал слова, чтобы рассказать, как ему хорошо. Тут-то все и произошло.
Неподалеку от эстрады стояли несколько мужчин. Кротов и Лена находились от них метрах в пяти, и обращенный в ту сторону лицом Кротов непроизвольно фиксировал на этой группе взгляд. Мужчины разговаривали вроде бы вполне спокойно, как давние знакомые. И вдруг один из них — высокий, в белых брюках и таком же белом свитере, толкнул своего собеседника — плотного и коренастого, с черной, коротко подстриженной шевелюрой. Разумеется, толчок этот не был шутливым или дружеским, но и без явного намерения причинить какой-либо ущерб. Однако реакция на него последовала ужасная.