* * *

Я вдавил кнопку звонка, отозвавшегося далеким, едва различимым сквозь двойные двери мелодичным звоном. Затем внутренняя дверь открылась, и я почувствовал, что меня внимательно разглядывают через глазок.

— Кто там? — спросил голос, исполненный плохо скрытой тревоги. — Что вам нужно?

Я поднял свое удостоверение, чтобы хозяину квартиры была видна через глазок красная обложка. Потом подержал перед глазком уже в раскрытом виде.

— Мне плохо видно, — сообщил голос.

— Откройте на цепочку, я передам.

Звякнуло железо. Словно тюремная камера, невольно подумал я. Просторная, очень удобная, с телевизором, ванной, отделанной черным кафелем, и прочими приятными вещами. Но камера. На одну семью. Просунул в образовавшуюся щель удостоверение и тут же отступил, демонстрируя абсолютную лояльность.

Наконец дверь открылась. Мужчина в тонком спортивном костюме, который лишь подчеркивал отнюдь не по годам излишнюю выпуклость животика, сделал рукой сдержанный приглашающий жест.

— Входите.

Он умел и, по-видимому, любил жить удобно. Это была очень красивая прихожая, какой у меня скорее всего никогда не будет, потому что я — не умею. Может быть, даже не очень люблю. Он не спешил приглашать меня дальше и выжидательно смотрел на меня, вертя в руках красную книжечку. В конце прихожей, в полумраке приоткрытой двери в комнату, я почувствовал легкое движение, которое меня не обеспокоило. Очевидно, за дверью стояла его жена.

— Что-нибудь слупилось? — спросил он требовательным тоном человека, привыкшего отдавать приказания.

— Можно сказать и так. Только вести разговор стоя не очень удобно.

— Почему? — машинально спросил он, и я взглянул на него с укоризненной полуулыбкой.

— Я бы мог прийти к вам на работу. Или попросить прийти ко мне. Но это в том случае, если бы мне нужно было у вас что-нибудь спросить. А вопросов к вам у меня нет. Наоборот, это я хочу кое-что рассказать.

По лицу его пробежала мгновенная волна напряжения и недоверия, и я понял, что последняя фраза была лишней. Нечто подобное ему уже приходилось слышать. Поэтому я постарался тут же продолжить, не дав ему возможности возразить.

— Вы можете позвонить дежурному нашего управления и проверить мои данные, — я кивком указал на удостоверение в его руках. — Пока вы будете звонить, я могу подождать на лестнице. Я прекрасно знаю, чего вы опасаетесь, и всего лишь хочу попытаться избавить вас от страха. Поверьте, никаких иных намерений у меня нет.

И пока он осмысливал услышанное, я совсем буднично добавил:

— Только позвольте мне руки сполоснуть, если можно.

— Да-да, конечно, — он вернул мне удостоверение и включил свет в ванной.

Нет, здесь я ошибся. Никакого черного кафеля. Обычная ванная комната. Хотя стиральная машина, разумеется, — автомат. А в остальном все как у людей. Пустив тоненькую струйку воды, я вслушивался в неразборчивый, но бурный диалог хозяина квартиры со своей супругой. Впрочем, он оказался достаточно коротким. Когда звуки их голосов смолкли, я закрутил кран и вышел в коридор. Они ждали меня вдвоем — грузноватый, начинающий лысеть со лба мужчина, выглядевший лет на семь старше своих сорока, и женщина, довольно стройная, сохранившая немалую долю былой привлекательности, несмотря на отсутствие косметики.

Мы вошли в комнату, и я занял место спиной к окну, чтобы свет не мешал видеть их лица.

— Извините, Татьяна Ильинична, — сказал я, — мне кажется, будет лучше, если мы поговорим с Петром Владимировичем наедине.

— Таня! — просительно произнес хозяин, но она помотала головой.

— Я должна остаться.

— У меня нет от вас секретов. Просто я не умею разговаривать в присутствии женщин, — довольно неловко объяснил я. — Вы все узнаете от своего мужа ровно через минуту после моего ухода. Прошу вас.

— Таня, — повторил муж, и она нехотя подчинилась. Вышла из комнаты и прикрыла за собой дверь.

Я выдержал довольно длинную паузу и заговорил лишь тогда, когда хозяин начал выказывать признаки нетерпения.

— В общем, я в курсе ваших проблем.

— О каких проблемах вы говорите? Я вас не понимаю. — Он был на своей территории и быстро обрел самообладание.

— Вы пришли на завод инженером сразу после института. Двадцать лет на одном и том же месте, вы знаете всех, и вас знает каждый. Теперь вы — генеральный директор, избранный коллективом. Можно было бы только позавидовать…

— Тут нечему завидовать, — пожал он плечами. — Нужно работать, вот и все.

— Можно было бы, — повторил я с легким нажимом, — но я отчего-то не завидую. Я вам глубоко по-человечески сочувствую. Сгибаться перед негодяями, оказаться сломленным, отступить, сдаться — это совершенно не в вашем характере, и тут завидовать нечему. Разве я не прав?

— Не понимаю, о чем вы говорите, — произнес он без интонации.

— Сначала они присылают симпатичную девушку с документами, она знать ничего не знает и, по всей видимости, совершенно ни при чем, она просто выполняет поручение и должна показать вам точную копию вашего финансового отчета. Или это был застенчивый юноша? Они просто приносят вам документы — и все. Потом вам звонят и спрашивают: все ли верно в этих документах, и вы вынуждены ответить «да». Иного ответа быть не может, у них действительно есть полная информация о вашей финансовой и производственной деятельности. Вы в смятении, вы взволнованы и возмущены. На их предложение поделиться прибылью вы отвечаете категорическим «нет». Это заработанные деньги. Вашим личным трудом и трудом всего коллектива. Тогда через несколько дней вас встречают двое…

— Это было немного не так, — тихо сказал хозяин квартиры. Сложив руки на коленях, он тускло смотрел прямо перед собой. — Потом мне позвонили домой и сказали: подойди, посмотри в глазок. Сказали: открывать дверь не надо, только посмотри. И положили трубку. А там на площадке стояли действительно двое… Убийцы. Они ухмылялись и подмигивали мне в глазок…

Он нервно передернул плечами.

— Вас сломило именно это? — спросил я.

— Что? — Он вскинул голову. — Нет, конечно. Я не настолько пуглив. На следующий день мне принесли еще одно досье. На меня и мою семью. Очень подробное досье. Когда и как я уезжаю на работу, когда возвращаюсь. Где учится и с кем дружит моя дочь. В какие магазины чаше всего ходит моя жена. Вот тогда я понял, что выхода у меня действительно нет.

— Такого не бывает.

— Что вы об этом знаете? — Он взглянул на меня с печальным сожалением. — Сейчас у меня совершенно нормальная жизнь. Я ухожу из дома и не боюсь, что в мое отсутствие здесь что-то случится. Я не озираюсь, когда иду по улице. Я перестал бояться. Вы понимаете, что такое — перестать бояться?

— Никогда не испытывал этого ощущения систематически, — согласился я. — В том смысле, в котором вы подразумеваете.

— Потому что у вас ничего нет. Вам нечего терять.

— Каждому есть что терять, — сказал я.

— Бросьте, бросьте, — он болезненно поморщился, — вы прекрасно понимаете, о чем я. Заводу я действительно отдал двадцать лет жизни. И завод работает, он дает прибыль, хотя вокруг все рушится. Мы не кастрюли выпускаем. Вы видели наши телевизоры последнего поколения? Нет? Уверяю вас: всякие «сони» и «шарпы» просто чушь собачья. Пройдет два-три года, и мы потесним их с рынка. За счет дешевизны, за счет обслуживания…

— И тогда на вас немедленно наедут те, кто успешно занимается импортом этой техники.

— Э-э, нет, — он покачал передо мной указательным пальцем. — Вот тут вы ошибаетесь. У меня уже есть «крыша». Все вопросы теперь будут решать они.

— Это вы ошибаетесь, — возразил я. — Вы неверно ставите акценты. Не у вас есть «крыша», а у «крыши» есть ваш завод. Это во-первых. А во-вторых, в отношениях «крыши» с кем бы то ни было вы всегда останетесь самым слабым, самым уязвимым звеном. Вас не станут защищать, если это невыгодно. Вам просто объявят о решении, которое вы должны будете исполнять. Вы всегда останетесь самой мелкой картой в их собственной игре.