— Хан велел, чтобы резидент оставил при себе нескольких людей, кого сам выберет, а остальных я заберу.

У дверей появились стражники с обнажёнными саблями.

Веселицкий покусал губы и нехотя покивал своему конюшему, капралу и трём гусарам Чёрного полка.

Стражники увели их.

А чиновник прежней скороговоркой:

   — Много ли казаков при почтовой службе состоит?

   — Тридцать будет, — буркнул Веселицкий.

   — Хан велел послать к ним человека сказать, чтоб вели себя смирно.

Веселицкий кивнул вахмистру Семёнову.

Тот, нервно ощупывая рукой эфес сабли, вышел за дверь.

Тут же появился другой чиновник.

   — Хан приказал оставить при резиденте только пасынка и переводчика, а прочих отвести в другое место.

Веселицкий наконец-то сообразил, что его хотят лишить охраны, и запротестовал:

   — Этих людей вы все отлично знаете! Они при мне не первый день состоят... Я не могу без них обойтись.

Чиновник посопел длинным носом и вышел.

Тотчас дверь резко распахнулась, в комнату ворвались мускулистые стражники, набросились на резидентских людей, сбили с ног и по одному — кого за руки, кого за волосы, — вытащили поручика Иванова, прапорщика Раичича, резидентского пасынка Леонтовича, толмачей, канцеляриста.

С Веселицким остались только подпоручик Белуха и переводчик Дементьев.

Пётр Петрович посмотрел на Абдувелли-агу, дрогнул голосом:

   — Прошу... по прежней дружбе... Жена моя только от бремени разрешилась, ещё слаба... Прошу дом и прислугу не трогать. А ей передать, что я жив-здоров.

Ага вышел, спустя минут пять вернулся, сказал, что по ханскому повелению у резидентского дома будет поставлена охрана.

В это время в комнату донеслись звуки недалёких выстрелов. Все замолчали, прислушиваясь. Стреляли часто, как в бою, но недолго.

А вскоре в дверях появился булюк-баша, державший в руке отрубленную голову. Он кинул её на пол, катнул ногой, словно мяч, к резиденту.

Пётр Петрович в ужасе попятился.

А булюк-баша, довольный шуткой, хохотнул:

   — Казаки-то упрямые попались. Умирать не хотели... (Посмотрел на Веселицкого). Отдай шпагу!

Пётр Петрович захорохорился:

   — Она не привыкла ходить по чужим рукам!

   — В могиле с ней тесно будет, — снова хохотнул баша, достал пистолет и навёл его на живот резидента.

Веселицкий бросил шпагу к ногам баши. Тот поднял её, вышел.

За окном снова послышался шум.

Веселицкий опасливо выглянул, увидел хан-агасы Багадыр-агу и кадиаскера. Не поднимая голов, они быстро прошли мимо. Через минуту показался нурраддин-султан Батыр-Гирей, кивнул резиденту, недоумённо пожал плечами и тоже прошёл мимо.

Пётр Петрович понял, что диван закончил заседать, решил, что его сейчас отведут к Сагиб-Гирею. Но в комнату вошёл Осман-ага, сказал, что хан уехал из дворца. И велел пленникам выходить во двор.

Там уже стояли осёдланные лошади и два десятка вооружённых татар.

   — Хан отдаёт вас Али-паше, — сказал Осман. — Сейчас в Алушту поедем...

Преодолев по крутым лесным дорогам более сотни вёрст, к полудню следующего дня отряд вышел к турецкому лагерю. Осман передал русских туркам и уехал.

Поутру пленников привели в палатку, сплошь устланную дорогими коврами, на которых сидели два турецких чиновника. Они проявили любезность — угостили резидента кофе, а затем допросили.

   — Али-паша хочет знать, много ли при Крымской армии есть генералов? И сколько при них состоит войска?

   — Десять человек, — ответил Веселицкий, решивший не скрывать того, что, по всей вероятности, и так известно неприятелю от татарских осведомителей. — И войско изрядное: тринадцать полков пехоты, четырнадцать — кавалерии, казачьих разных двенадцать полков, две тысячи запорожцев и егерский корпус.

   — А как велики полки?

   — Пехотные — по две тысячи, гусарские и пикинёрные — тоже по две, казачьи — по пяти сот человек, а егерей две тысячи.

Турки неторопливо всё записали, потом спросили:

   — В чём состоит содержание трактата, заключённого в Карасувбазаре?

Веселицкий, напрягая память, довольно точно пересказал все артикулы.

Турки опять всё записали, оставили резидента в палатке, а сами отправились к Али-паше. Вернулись они быстро.

   — Али-паша хочет видеть тебя!..

День выдался жаркий, жгуче палило солнце. Полы огромного шатра были подняты с трёх сторон, но тёплый, вязкий ветер, удушливыми волнами пробегавший вдоль скалистого берега, облегчения не приносил. У шатра шумели янычары; их было около трёх тысяч, и стояли они большим полумесяцем в восемь рядов.

Веселицкого усадили на табурет, поставленный у входа в шатёр. Сам Али-паша сидел в глубине, под пологом, на софе, устланной полосатым атласом, облокотившись на парчовые подушки. Потягивая из кальяна табачный дым, он терпеливо ждал, когда резидент допьёт предложенный кофе, затем спросил насмешливо о татарах:

   — Как Россия могла поверить этим бездельникам?

Веселицкий отставил чашку, отёр губы платком, ответил осторожно:

   — В нашей обширной империи есть люди разных наций и законов. И коль они учиняют свою клятву — мы им верим. А татары не только по своему закону многократно клялись, но и целованием Корана всё оное подтвердили.

Паша ухмыльнулся:

   — Вы, русские, слову татарскому верите, а им плеть нужна. Да подлиннее... Ты давно у них обитаешь?

   — Третий год.

   — Язык знаешь?

   — Плохо... Турецкий лучше.

   — Ты был в Стамбуле?

   — В юные годы поехал, но там в ту пору моровое поветрие приключилось. Я десять месяцев жил в Бухаресте и Рущуке, но так и не дождался, когда оно спадёт.

   — Ничего, — скосил рот паша, — ныне твоё намерение исполнится... Я тебя отправлю туда. В Едикуль!

Название главной турецкой тюрьмы Веселицкий конечно же знал. Но прикинулся простачком.

   — Я в твоих руках, паша. Всё зависит от твоей воли... Но прошу принять в уважение всенародное право и то обстоятельство, что я от такой великой в свете императрицы аккредитован при крымском хане резидентом.

   — Зачем?

   — Надеюсь, что в Едикуле мне будет дозволено пользоваться свойственными моему чину преимуществами.

Паша весело засмеялся, потом махнул рукой чиновникам:

   — Уведите его!

Чиновники отвели Веселицкого в прежнюю палатку. А ближе к вечеру, усадив его в лодку, перевезли на корабль капудан-паши Мегмета.

Тот принял резидента сурово, обругал и переправил на «Патрон» — корабль Али-паши. Там Петра Петровича встретили более милостиво: определили в отдельную каюту, хорошо угостили.

На четвёртый день ареста, в полдень, к кораблю причалила лодка, посланная Али-пашой. Поднявшийся на борт «Патрона» чиновник объявил, что час назад в лагерь приехали везирские нарочные, которые привезли копию трактата о мире, заключённого двумя империями в Кючук-Кайнарджи.

Июль 1774 г.

Лето Екатерина проводила, по обыкновению, в Петергофе. Сюда же приезжали чиновники с докладами, раз в неделю — члены Совета, чтобы в её присутствии обсудить текущие дела. Сюда же, во дворец Монплезир, 23 июля прибыл Михаил Румянцев.

Реляция его отца о подписании мира с турками взбудоражила всех. Радостная Екатерина мигом пожаловала молодого полковника генерал-майором и, лаская благодарным взглядом, сказала взволнованно:

— Батюшка ваш, как истинный слуга отечества, приобрёл для него выгоды сверх всяких ожиданий. Подобного славного и полезного для России мира не было со времён Ништадтского...[25]

В опубликованном через неделю правительственном сообщении коротко, но ёмко разъяснялось подданным империи:

«При многих других весьма важных выгодах и преимуществах для империи, с одной стороны, вконец из среды изымает все до сего настоящие причины по взаимным раздорам между ею и Портой Оттоманской чрез освобождение всего Крыма и всех вообще татар от власти турецкой, и чрез превращение их в область вольную и независимую; с другой — созданием пристаней, а именно городов Керчи, Еникале и Кинбурн на Чёрном море отверзает оной согражданам нашим свободный путь к новым промыслам и торгам в Оттоманских областях беспосредственным кораблеплаванием по Чёрному и Белому морям».