Относительно мореплавания в Чёрном море в рескрипте чётко излагалось мнение Екатерины:

«Мы о свободе мореплавания никакого исключения дозволить не можем».

Никита Иванович Панин приложил к рескрипту своё частное письмо Обрескову, где посетовал:

«Ничем преодолеть по сию пору мне было невозможно надменных воображений о устроении впредь великих морских сил на Чёрном море».

Озабоченный скорейшим окончанием войны, Панин оказался менее прозорливым, чем Екатерина. Пройдёт всего десяток лет, и на карте Российской империи появится новый город — Севастополь, ставший оплотом Черноморского военного флота.

Декабрь 1772 г. — март 1773 г.

Пока в Петербурге рассуждали об уступках Порте, в Бухаресте обстановка резко изменилась.

В последние дни декабря к Абдул-Резаку один за другим примчались два нарочных из Константинополя, доставившие новые указания великого везира Муссун-заде. И на очередной — шестнадцатой — конференции турецкий посол вдруг отложил обсуждение шести очередных статей договора, предложенных Обресковым, снова вернулся к вопросу о крепостях и мореплавании и в решительной форме потребовал оставить Керчь и Еникале за Портой во имя упрочения её безопасности от татар.

   — Сие предложение смешно, ибо нелепо подумать, что татары могут совершить нападение на Порту, — возразил Обресков.

   — Тогда исключите из ваших требований мореплавание, — быстро сказал Абдул-Резак, — и мы в других делах удобнее сможем согласиться.

Алексей Михайлович раскусил умысел рейс-эфенди.

   — Надо быть в великой крайности державе, чтобы согласиться принять от другой такие законы. Только на реках позволительно делать подобные запрещения. А море по естеству своему есть для всех свободное.

   — Чёрное Море нам принадлежит! — с жаром воскликнул Абдул-Резак.

   — Одни его берега, — хладнокровно поправил Обресков.

   — Сего достаточно, чтобы считать его своим! Мы можем не препятствовать российским судам плавать по морю, но если запретим им входить в наши гавани, то мореплавание упадёт само собой. Поэтому я предлагаю вместо упадка — оставление крепостей татарам.

   — По-первому, они уже отдали крепости нам, о чём я представлял соответствующий трактат. А по-другому, даже если пойти на это, то сия уступка не усилит их — они крепостями защищаться не умеют. А между тем вольность их явится мнимой, так как Крым окажется открытым для нападений соседней державы. Россия же, не имея на Чёрном море флота, не сможет ни отвратить неприятеля, ни помочь татарам.

   — О какой соседней державе вы говорите?

   — Их с Крымом несколько граничит, — ушёл от ответа Обресков.

   — Откажитесь от мореплавания, и мы отдадим вам крепости.

   — Они по договору с татарами и так нашими являются, — повторил Обресков. — И оставим их в покое.

   — Тогда откажитесь от них, и мы согласимся на ваше мореплавание.

Алексей Михайлович неприязненно посмотрел на рейс-эфенди:

   — Наша дружеская негоциация становится похожей на купеческий торг. Но Россия своими приобретениями не торгует!

   — Это татарские земли, а не ваши!

   — Да, татарские. Но крепости в них уступлены нам.

   — Уступлены под принуждением!

   — Вольно подписанный договор не может быть принудительным!

   — О какой воле вы говорите, когда Щербин-паша с пушками у Бахчисарая стоял!

Обресков, дрожа всем лицом, проклокотал из груди:

   — Я не намерен далее обсуждать этот вздор!

И, не прощаясь, покинул конференц-зал.

Вернувшись в свою резиденцию, он сорвал с головы пышный парик, в бешенстве бросил его в угол, долго и зло ругался, а затем, охнув, схватился за грудь и с побагровевшим лицом рухнул в кресло.

Бывший рядом с ним полковник Петерсон заорал на весь дом:

   — Лекаря-я!..

Прибежавший на зов доктор, волнуясь, осмотрел посла, послушал, дал какие-то капли и посоветовал полежать несколько дней в покое:

   — Чрезмерное усердие, проявляемое вашим превосходительством, чувствительно отразилось на здоровье... Отдохните от забот...

Возобновившиеся в январе конференции прошли в настойчивых попытках сторон навязать друг другу собственные условия мира. Но острая обоюдная борьба результатов не принесла.

Тогда Обресков, выполняя волю Екатерины, за счёт разрешения Турции построить ещё одну крепость на Тамане, попытался добиться ответных уступок.

   — Сие решение моего двора, — пояснил он миролюбиво, — совершенно удовлетворяет вашим требованиям иметь защищение посредством строительства новой крепости, взамен уступленных нам в Крыму.

Абдул-Резак без колебаний отверг притязания посла:

   — Уступая сии крепости, Порта невозвратно теряет свою безопасность и спокойствие.

   — Ежели крепости останутся во владении Порты, то равномерно и мой двор всю безопасность и спокойствие потеряет.

   — Порта считает Еникале и старую крепость на Тамане глазами своей безопасности.

   — Из оных глаз Россия берёт один для себя, другой отдаёт татарам. А Порте позволяет построить для себя третий глаз, посредством которого она будет видеть проход в Чёрное море российских судов.

   — Владея Еникале и Керчью, Россия через короткое время сможет знатно умножить свои силы в Чёрном море... Уступка сия немыслима!

Обресков холодно посмотрел на рейс-эфенди:

   — Я очень сожалею видеть себя принуждённым объявить, что удержать Керчь и Еникале есть последняя и непременная резолюция моего двора. Я ещё раз предлагаю вам избрать место для строительства новой крепости на кубанском берегу.

   — Пусть Россия войдёт в состояние Порты! — негодующе воскликнул Абдул-Резак.

   — Пусть Порта войдёт в состояние России, — парировал его возглас Обресков.

   — Нет такой крепости, нет такого места, которые могли бы сравниться с Керчью и Еникале!.. А поэтому Порта по-прежнему желает оставить их в своём владении для удовлетворения собственной тишины и безопасности.

   — А безопасность России?.. Это же всему свету видно, что если татары захотят делать своевольства в российских границах, то Порта сыщет способы защитить их от возмездия как единоверных по закону.

   — Порта не станет этого делать!

   — Почему?

   — Мы же учиним обязательство не мешаться в татарские политические дела.

   — Сие только ребятам несмышлёным говорить дозволительно, — неожиданно грубо сказал Обресков. — У вас и политические, и гражданские, и духовные дела относятся к закону.

   — Наш закон — это наш закон! Мы же не обсуждаем постулаты вашего.

   — Я покамест не вмешивал в негоциацию наш закон. И не намерен этого делать впредь. Вы же без закона шагу ступить не хотите.

   — А вы без крепостей!

   — В них вольность татарская и безопасность России заложена! Вы это понять можете?

Отвечать на вопрос Абдул-Резак не стал — предложил закончить конференцию:

   — У нас накопилось много взаимных претензий, которые надлежит обсудить. Но сделать сие надобно неторопливо, чтобы соблюсти взаимные интересы и открыть дверь к долгожданному миру...

На следующей конференции рейс-эфенди вдруг поднял вопрос о продолжении перемирия.

   — Близится день его окончания, а нам ещё о многом предстоит трактовать.

Обресков ответил твёрдо и угрожающе:

   — Достаточной причиной для продолжения перемирия может быть только подписание статей о Крыме... А ваше упорство может послужить причиной другого — открытия военных действий.

Абдул-Резак принял вызов — тоже стал грозить продолжением войны.

Послы, обидно разругавшись, поторопились закрыть конференцию...

Шли дни, но ни одна из сторон не желала уступать.

После двадцать шестой конференции Алексей Михайлович обречённо написал Панину:

«Мне кажется, что конгресс почти накануне своего разрыва».

На двадцать седьмой конференции, состоявшейся 4 февраля, Абдул-Резак, выполняя инструкции великого везира, попросил Обрескова представить в письменном виде ультиматум России.