— И всё?

   — И всё.

Абдул-Резак покачал головой:

   — Я уже многократно изъяснял, что хан в образе политическом и светском имеет быть самовластным и вольным. Но в духовном — должен зависеть от султана.

Убедившись ещё раз, что в вопросе веры турки не уступят, Обресков посчитал излишним заводить долгие препирательства и предложил сделать перерыв...

Девятая конференция началась с того, что рейс-эфенди, продолжая прерванный разговор, призывно объявил:

   — Блистательная Порта обещает, что от недовольных правлением хана татар никакие представления и жалобы принимать не будет!.. Обещает никогда не отказываться от подтверждения избранного татарами хана, а непременно и беспрекословно признавать его. И не принимать никакого другого представления, кроме чинимого о подтверждении уже избранного хана... Наконец, в деле о татарах Порта соглашается отказаться от всякого своего к ним политического права, но сохраняет только одно духовное.

Обресков не стал противоречить, а попытался лучше понять, что турки вкладывают в это право.

   — Я прошу изъяснить сию духовную зависимость, — вежливо осведомился он, — ибо под именем закона всякие затеи можно сделать... Мне хотелось бы прознать: каким образом сей закон связывается с состоянием татар?

Абдул-Резак, увидев в этом вопросе готовность русского посла к уступке, поспешил ответить:

   — После избрания крымского хана татары должны сочинить арз магзар к султану, требуя от него подтверждения их хану.

Обресков знал, что сочетание «арз магзар» имеет двоякий смысл — «представление» и «челобитие», поэтому воинственно заметил:

   — Значение сего арз магзар никак не совместимо с вольностью татарской области!.. Уж коль говорить, то более подходит — и мы согласимся на это! — оповещение со стороны татар об избрании хана и Порты и России. А государи обеих империй в ответ на это оповещение должны будут прислать хану такие подарки, какие щедрость их присоветует, лишь бы татары принять оные захотели.

   — Но султан...

   — А султан, — не слушая рейс-эфенди, продолжил Обресков, — мог бы дополнить всё это своим благословением, сходственным с догматами шариата.

Абдул-Резак ответил быстро, не размышляя, — должно быть, он заранее подготовился к любому противоречию русского посла по этому вопросу:

   — Мы против уведомления России! Недопустимо также, чтобы татары по своему усмотрению могли принимать или отвергать подарки Порты... Кроме того, мы против гарантии крымской независимости со стороны России.

Абдул-Резак полагал, что посол начнёт протестовать, спорить, но тот после некоторого молчания пошептался со своим советником Пинием и предложил оставить до поры обсуждение татарской вольности.

   — Мы сейчас не готовы решить его к обоюдному удовлетворению. А вот пункт о крымских судьях, по-моему, не столь противоречив...

Поговорить о судьях Обрескову присоветовал Пиний, разумно заметивший, что продолжение изъяснений о крымской независимости при нынешнем турецком упорстве будет длиться долго, а конгресс следует продвигать к намеченной цели — миру.

   — Можно, разумеется, пойти на уступки, оговорённые в инструкции, — чуть слышно прошептал Пиний. — Но в данной ситуации спешить не следует. Нам покамест неизвестно мнение высочайшего двора на сей счёт. А оно, я уверен, претерпит изменения после заключения формального договора с крымскими татарами... Вопрос о судьях менее сложен. В нём легче найти взаимопонимание и приемлемое решение.

   — Назначение султаном крымских судей, — продолжил говорить Обресков, — имеет для Порты большое политическое значение. А для определённых слоёв турецкого общества — материальную выгоду. Поэтому требование ваше о назначении судей лежит не в законе, на который вы так любите ссылаться, а в особенной корысти судей, опасающихся лишиться некоторых доходов, в тех землях получаемых. Но его султанское величество может наградить их другими местами, не причиняя обиды национальным татарским законодателям... Кроме того, имея в Крыму от себя зависящих судей, Порта явно входит во внутренности татарского правления, против чего вы сами решительно выступаете, заверяя только о власти духовной.

К такой резкой перемене темы разговора Абдул-Резак оказался не готов — возразил неуверенно и вяло:

   — Блистательная Порта станет давать разрешение о назначении кадия в тот или иной пункт. А крымский хан сам определит его из числа своих подданных.

   — Значит, вы согласны, чтобы в Крым из Стамбула посылались не судьи, а только дозволение назначать их?

Обресков поймал рейс-эфенди на слове и попытался сразу добиться подтверждения сказанному. И хотя он имел указание требовать независимых судей, желая получить реальный и скорый результат, пошёл на уступку. Тем более что уступка эта была вполне приемлемой и для России не опасной.

Дождавшись, когда Абдул-Резак кивнёт головой, Алексей Михайлович многообещающе заверил:

   — Отдавая должное уступчивости досточтимого посла, я имею честь заявить, что российский двор не станет возражать, чтобы судьи, будучи национальными татарскими, снабжались от верховных законодателей Порты письменными дозволениями, кои всегда даваемы будут без всякого платежа и признания...

Ноябрь 1772 г.

В Петербурге пристально следили за ходом Бухарестского конгресса, связывая с его успешным окончанием надежду на скорое завершение изнурительной войны.

Никита Иванович Панин с особым вниманием изучал протоколы конференций, присылаемые Обресковым, пытаясь определить действительные намерения турок: довести конгресс до подписания мирного трактата или, как в Фокшанах, затянуть время, ожидая, что Россия не выдержит и пойдёт на уступки. Читая большие желтоватые листы с густо налепленными строчками, Никита Иванович ясно видел, как непросто идут переговоры. Лишённый возможности помочь Обрескову скорым советом (нарочные возвращались в Петербург спустя полтора месяца), он уповал на опыт и благоразумие тайного советника, которого ценил очень высоко. Он был уверен, что без разрешения двора Обресков не пойдёт на уступки, которые не оговорены в инструкции. Но теперь, после заключения в Карасувбазаре договора с татарами, Никита Иванович поспешил согласовать с Екатериной новые пределы возможных послаблений туркам.

   — Доколе ещё татарское дело в самом Крыму не решено было, — говорил он Екатерине, — обстоятельства принуждали нас добиваться получения Керчи и Еникале через посредство мирного трактата с Портой. Тогда Обрескову позволялось жертвовать Бессарабией, с удержанием только реки Днестр между турками и татарами. А по нужде и Бендерами — главной крепостью сей земли, купленной нами весьма дорогой ценой... Но с того момента обстоятельства в Крыму изменились в нашу пользу!.. Следовательно, по справедливости татарское дело не требует той цены, которую мы прежде предлагали.

   — Какую же цену вы ныне определили? — спросила Екатерина.

   — Оставить прежние уступки, но Бендеры променять на Очаков или Кинбурн в цену нашего по татарскому делу снисхождения в обоих его пунктах: вольность нации и поручение нам в стражу Керчи и Еникале.

Екатерина долгим, цепким взглядом просмотрела разложенные перед ней бумаги, затем сказала основательно и твёрдо:

   — Сто Бендер не стоят одного Крыма! Значит, не будем торговаться... В крайнем случае пусть отдаст крепость...

Панин так и написал Обрескову:

«Соглашаемся мы на промен Бендер на Очаков или Кинбурн, а напоследок и на самую его уступку без всякой уже собственно за него замены...»

Ноябрь — декабрь 1772 г.

На очередной конференции Обресков, довольный договорённостью по крымским судьям, решил начать обсуждение вопроса о крымских крепостях. (Оставление духовных связей между Крымом и Турцией, на которые, по всей видимости, придётся в конце концов согласиться, делало татар зависимыми от султана, и Россия должна была противопоставить этому своё присутствие на полуострове).