Строго выполняя инструкцию, Алексей Михайлович потребовал от Порты не только подтвердить нахождение в российской собственности Керчи и Еникале, но и передать империи крепости Очаков и Кинбурн, а также предъявил претензии на земли, лежащие между Бугом и Днестром.

   — В таком случае Порта требует возвращения ей всех турецких крепостей в Крыму и на Кубани, соглашаясь признать права России на Азов и Таганрог, — парировал Абдул-Резак. — Что же касаемо земель между упомянутыми реками, то хотя Порта от тех земель никакой выгоды не получала, Очаков всегда был ключом тех мест. А ключ от собственного дома в чужие руки не отдают!

   — Зачем же вам все крепости? — спросил Обресков.

   — Справедливость требует, чтобы и Порта имела равномерную от татар безопасность... Оттоманская империя не намерена атаковать татар, но крепости в Крыму и на Кубани позволят ей сохранить должное к себе почтение от этих диких народов. Иначе им вольно будет безнаказанно оскорблять Порту... России же довольно к обузданию татар одного Азова.

   — В рассуждении оттоманских владений само положение татарских земель есть наилучшая для Порты защита, — возразил Обресков. — А вот России для оборонения одного Азова недостаточно! Взгляните на карту!..

Обресков взмахнул рукой — полковник Петерсон неторопливо крутнул на столе широкий плотный лист.

   — Вот основной путь, коим татары всегда набегают на границы Российской империи... (Толстый палец тайного советника заскользил от Перекопа до Новороссийской губернии по водоразделу Днепра и Дона, выводя плавную дугу Муравского шляха). А вот где предлагаемый вами Азов... (Палец ткнул в чёрную точку на левом берегу устья Дона). Укажите, каким образом можно отсель противостоять татарским набегам?.. Нет, на ваши условия мы пойти не можем! Поэтому я повторяю требование о четырёх помянутых крепостях.

Абдул-Резак разглядывал развёрнутую перед ним карту.

   — Порта должна уступить. На иное мы согласиться никак не можем, — сказал Обресков.

   — Как Порте уступить то, от чего она всю свою безопасность теряет?! — воскликнул рейс-эфенди, продолжая разглядывать карту.

   — Первоначальная государству безопасность — добрая вера в соблюдение трактатов, — ответил Обресков.

Абдул-Резак, не слыша посла, оторвал взгляд от карты, сказал озабоченно:

   — Если Керчь и Еникале останутся в руках России, то через три или четыре года — в случае возникновения войны — она сможет послать триста кораблей прямо в Стамбул.

   — Мы не намерены, закончив одну войну, восчинать другую! Это по-первому... А по-второму, опасения ваши безосновательны! Стамбул лежит между двумя морями, и проходы к нему надёжно защищены.

   — Мирный трактат должен приносить тишину и безопасность. А ваше предложение предосудительно Порте.

   — Всякая уступка имеет предосудительную сторону, — философски заметил Обресков.

   — Но сии крымские крепости надобны нам в настоящее время для усмирения нашего народа.

   — Они в российских руках не первый день находятся. Ваш народ, должно быть, уже привык видеть Порту, лишённую их.

   — Народ не рассуждает! Когда он узнает, что Порта отказалась от своих прав над татарами, что уступает такие многие места России, что для себя ничего не оставляет, — он придёт в возмущение. Кто тогда сможет укротить его?

   — Эти заботы — ваши!.. Почему Россия должна жертвовать, чтобы Порта сохраняла тишину в собственном народе? Мы не обязаны и не станем жертвовать ничем!.. Для меня очевидно, что ежели Порта удержит крымские крепости, то вольность татарской нации и все наиторжественнейшие договоры моего двора с Крымом будут нарушены и попраны. Поэтому — я повторяю! — сие предложение никак и ни под каким видом принято быть не может... Возвращая Порте Керчь и Еникале, Россия, без всякого сомнения, теряет ту безопасность своих границ, которую она всегда удобовозможными средствами получить старалась... Если бы Порта при всяком заключении мира возвращала свои завоевания, то поныне была бы ещё в Азии! Но оного она не делала, приобретённое войной всегда удерживала — поэтому вступила и обосновалась в Европе... После стольких блестящих побед, после такой благополучной войны Россия удерживает наиумереннейшую часть своих завоеваний. Не богатые и многолюдные города, не обильные провинции, а совсем малую часть пустой и бесплодной земли себе оставляет.

   — Россия ничего не теряет, получая себе мореплавание и удовлетворение, — возразил Абдул-Резак.

И тут Обресков, чтобы не затягивать споры и сломить сопротивление рейс-эфенди в этом пункте, пошёл на разрешённую инструкцией уступку:

   — Я хочу сообщить вашему превосходительству, что мы согласны возвратить Порте наши завоевания в Архипелаге и Бессарабию.

Абдул-Резак недоверчиво вскинул глаза — взгляд был затуманенный, выжидательный. Он знал, что за уступки следует платить, и ждал, какую цену назовёт русский посол. Обресков с ней не задержал.

   — Взамен мы требуем от Порты Керчь и Еникале, а також разорения крепости Очаков. В таком случае земля, на которой она стоит, будучи пустой, имеет быть причислена к землям между Бугом и Днестром, простирающимся до самых польских границ. Эти земли станут служить между двумя империями бариерными: границей российских владений будет река Буг, турецких — река Днестр.

Глаза рейс-эфенди приобрели прежнее, неуступчивое, выражение. Он повторил упрямо:

   — От уступки Керчи и Еникале зависит благосостояние и безопасность Оттоманской империи. Размещённый там ваш флот будет подвергать их постоянному испытанию.

   — Мы можем рассмотреть вопрос о нестроительстве там военных кораблей.

   — Это слабое утешение. Вам достаточно приготовить все материалы на Дону, а при первом удобном случае перевезти их в Керчь и Еникале.

   — И что тогда?

   — Тогда за три-четыре месяца русский флот в двенадцать — пятнадцать кораблей появится на Чёрном море и будет диктовать нам законы... — Абдул-Резак ещё раз взглянул на карту, продолжавшую лежать на столе, и закончил неожиданным для Обрескова ультиматумом: — Наше решение твёрдое: если Россия уступит в пункте о Керчи и Еникале — мир будет заключён!.. В противном случае мы продолжим войну, даже если Порте суждено от неё погибнуть.

   — Но татары в договоре согласились уступить эти крепости России.

   — Татары Порте не указ! — отрезал рейс-эфенди...

На трёх последующих конференциях Алексей Михайлович вновь и вновь поднимал вопрос о крепостях, но Абдул-Резак с таким же упорством отказывался уступить.

Теряя веру в благополучный исход конгресса, Алексей Михайлович с горечью написал Панину:

«Сей пункт есть один из тех, который делает успех мирной негоциации сумнительным...»

Ноябрь — декабрь 1772 г.

После подписания договора в Карасувбазаре Евдоким Алексеевич Щербинин покинул Крым, оказавшийся малогостеприимным и опасным. Ощущение исполненного долга было приятно, ласкало самолюбие, но оно тонуло в других, тревожных, чувствах, навеянных увиденным и услышанным за полгода пребывания посольства на полуострове. Несмотря на торжественное и публичное объявление вольности и независимости ханства, многие мурзы по-прежнему оставались верными Порте, продолжались стычки татарских отрядов с русскими гарнизонами, по городам и селениям упорно ходили слухи о предстоящем турецком десанте на побережье.

   — Татары, как люди дикие, заражённые разными, и по большей части ложными, убеждениями, не способны к быстрой перемене образа мыслей, — говорил, прощаясь с Веселицким, Щербинин. — Вам, господин резидент, предстоит много потрудиться, чтобы возбудить в их заблудших умах понимание нашего благодеяния...

К крымским осложнениям добавилось брожение среди ногайцев. Они обратились к России с просьбой разрешить избрать сераскиром орд Казы-Гирей-султана.

На первый взгляд ничего особенного в этом не было — ногайцы и раньше избирали себе сераскиров. Но избирали с согласия крымских ханов. Теперь же они обратились прямо к России, не уведомив Сагиб-Гирея, и в Петербурге опасались, что в Бахчисарае это может быть расценено как нарушение закреплённого договором ханского права и преимущества.