— Значит, расстанемся. — Дмитрий помедлил несколько мгновений. — Я за последнее время получил несколько писем от Оли. Она спрашивает о тебе...

   — Обо мне? — вырвалось у Григория. И сразу колоколом забухало в груди.

   — Да, почти в каждом письме. Вот в последнем — тоже. Я потому и пришёл к тебе. Прочитай, если хочешь. Там секретов нет.

   — Неудобно как-то... — Григорий ничего не смог поделать с собой: лицо его пылало.

   — Нет, ты всё-таки прочитай, — настаивал Дмитрий.

«Милый брат! — читал Каминский. — Всего лишь несколько строк, чрезвычайно занята. У меня, если можно так сказать, всё хорошо: курсы поглощают свободное время, да ещё вторые курсы — учусь на сестру милосердия. Собралась в действующую армию. Отцу пока ничего не говори. Не надо лишних семейных волнений...

Что ещё? Бываю в театрах, на литературных вечерах. Ваш Маяковский мне просто претит: крик, поза, всех бы ему раздражать. А вот Игорь Северянин — прелесть.

Вообще Питер кипит. Митинги, демонстрации, по вечерам Невский заполнен народом. Все, по-моему, раздражены и ждут чего-то.

Да! Почему же ты ничего не пишешь мне о Г.К.? Можешь передать ему, что хуже всех из политических партий ведут себя большевики. Надо же додуматься: призывать к поражению в войне! Желать позора собственному отечеству! И всё-таки я хотела бы с ним увидеться, поговорить. Я бы даже сама написала ему, да не знаю адреса.

Передай отцу, что деньги у меня кончаются. Писать ему об этом я не намерена. Мы, как ты знаешь, с ним крупно поссорились из-за Алексея, и первой на примирение я не пойду.

Засим обнимаю тебя. Сдавай экзамены только на отлично.

Твоя старшая сестра Ольга».

   — А что у неё с этим Алексеем? — спросил Каминский, стараясь казаться совершенно спокойным.

   — Не знаю. Она о нём никогда ни полслова. Только вот а этом письме упомянула.

   — Ты дашь мне Олин адрес?

   — Конечно! Напишешь ей?

   — Напишу.

   — А сейчас, если ты не возражаешь, я включусь в работу по заготовке дров. — Дмитрий поднялся с крыльца. — Ты вообще зря пренебрёг мною в госпитальных делах.

   — Считай, что ты уже с нами, — весело сказал Каминский. — Если не возражаешь, конечно.

...Вечером он написал в Петербург короткое письмо.

«4 марта 1915 года. Минск.

Здравствуй, Оля!

Не знаю, обрадует ли тебя такая новость: через неделю, крайнее дней через десять, я буду в Питере. Ты хотела увидеться со мной? Значит, увидимся.

В граде Питера я пробуду несколько дней, а потом — в Москву. Собираюсь на медицинский факультет университета. Хочу коренной ломки жизни. События в России назревают чрезвычайные.

Итак, до встречи. Григорий К.»

...Перед самым отъездом в Петербург пришёл второй номер журнала «Наше дело» со статьёй Г. Наумова «Экономические факторы войны».

Только Илье Батхону показал Каминский журнал, остальным не стал показывать, постеснялся. Или даже ощутил суеверный страх, и сам Григорий не мог определить: страх перед чем? Даже Дмитрию Тыдману и Александру Криницкому не показал свой первый большой печатный труд.

Батхон, прочитав статью, пришёл в восторг:

   — Блестяще! Просто блестяще! Ясность и точность изложения — раз, совершенно верная позиция в оценке событий — два! Быть тебе, Гриша, журналистом!

В северную столицу уезжал Григорий Каминский окрылённый успехом, переполненный ожиданием встречи с Ольгой, которую ждал, торопил и — боялся одновременно.

Его провожал Илья Батхон.

   — Итак, — говорил он на перроне вокзала, и поезд «Гомель — Смоленск» (в Смоленске предстояла пересадка) уже был близко, в вечерней мгле возникали огни паровоза. — Всё ты знаешь. Прямо с поезда, осмотревшись, едешь по адресу. Только передать товарищу Матвею свёрток, и всё. Ответа не надо. Два вторых адреса — для жилья. Нужно будет, несколько дней побудешь в Питере. Да! — Батхон даже всплеснул руками. — Чуть не забыл. Дядя твой Алексей Александрович бросил якорь в Туле, там теперь сапожничает. Вот адрес. Будешь в Москве. Тула рядом. Мало ли что...

   — Слава Богу, объявился, — обрадованно сказал Григорий. — Теперь от родителей бы весточку...

Мимо, дыша жаром, с грохотом прокатил паровоз, замелькали вагоны.

   — У меня третий, — сказал Григорий. — Пройдём вперёд. У третьего вагона, в суете, разноголосице, спешке, они остановились.

   — Что же, Гриша, обнимемся перед разлукой. Но мы ещё обязательно встретимся. Обоснуешься в Москве, сразу напиши.

   — Непременно напишу! — Григорий нагнулся к уху старшего друга. — А встретимся мы на баррикадах.

...Восьмое апреля 1915 года.

По набережной Невы медленно шли Ольга и Григорий. Был десятый час вечера, но небо всё ещё не гасло, в него на противоположном берегу реки чётко был впечатан силуэт Петропавловской крепости.

   — Символ императорской власти, — сказал Григорий.

Ольга ничего не ответила. Долго шли молча.

   — У тебя когда поезд? — спросила девушка, быстро взглянув на Каминского.

   — В половине первого ночи прозвучит третий колокольчик, — с фальшивой торжественностью ответил Григорий.

   — И уже завтра к вечеру ты будешь в Москве.

   — Да, завтра...

   — Вот интересно... — Голос Ольги звучал напряжённо. — Предположим, свершается революция, без которой, как я понимаю, ты просто жить не можешь. Вы — во главе государства. Что, у вас не будет вот таких символов власти? Вы не будете сажать в тюрьмы своих противников?

   — Сначала надо победить, — уклонился от прямого ответа Каминский.

Он не узнавал Ольгу. Третий день Григорий в Петербурге, каждый вечер они встречаются. И вот — только споры. Они всё время спорят на политические темы, постепенно взаимно ожесточаясь.

...Поручение минских большевиков Каминский выполнил сразу, как только приехал: на вокзале взял извозчика, поехал по адресу, который знал на память, в район Финляндского вокзала. Всё получилось до удивления просто. Ему открыла дверь миловидная приветливая женщина, поздоровавшись, провела в светлую комнату, к круглому столу, накрытому белой скатертью, сказала просто:

— Располагайтесь. Вам надо отдохнуть с дороги. Сейчас чай будем пить. — Она улыбнулась. — А Илюша вас в письме описал очень точно. Теперь вот что. Вы хотите немного побыть в Питере? И отлично! Живите у нас, места хватит. А товарищ Матвей будет к вечеру.

Теперь всё это позади: вручение товарищу Матвею (им оказался молодой мужчина богатырского сложения с чёрной окладистой бородой) свёртка с партийными документами; встреча на другой конспиративной квартире с руководителями большевиков столичной организации — Каминский подробно рассказал обо всём, что происходит в Минске; участие по гостевому билету в работе Государственной Думы (Григория поразил и сам Таврический дворец, и накал страстей, бушевавших там)...

И всё-таки — Григорий признался себе в этом в первый же день — главным событием его петербургских дней стала встреча с Ольгой. Она — Каминский пока лишь смутно приближался к пониманию этого — прояснила в его жизни, в нём самом нечто принципиально важное.

Да, да! Он встретил совсем другую, неузнаваемую Ольгу Тыдман.

Неужели под влиянием отца так резко изменились её взгляды? Революция — разрушительная стихия, она, коли произойдёт, погубит Россию. Да, царизм — путы на ногах отечества, Дом Романовых — позор государства, но самодержавие надо устранять конституционным, ненасильственным путём. Война — бедствие для всех народов, но, коль она началась, надо победить, в этом основной завет героической российской истории. И поэтому она станет сестрой милосердия, отправится на фронт, так велит ей долг.

Слушая Ольгу, Каминский видел, чувствовал: всё, что она говорит, что исповедует, — её глубокие убеждения, от них она не отступится. Сильный характер, самостоятельность в суждениях, серьёзное отношение к жизни — всё это было новым в Ольге. Во всяком случае, для Каминского.