Павка остался дома один. Такое с ним случилось впервые. Раньше он один оставался во время отлучек брата, но Петр возвращался неожиданно. Приходилось всегда быть настороже. А теперь Петр долго не вернется.

Павка прибрал посуду на полке, заглянул в ведро, стоявшее у стены. В ведре плескалось несколько пойманных вчера Павкой рыбок. Он непременно сварит себе уху, как только проголодается. Перед огрызком зеркала Павка пригладил свои вихры.

Вдруг кто-то легонько стукнул в окно. Павка увидел Носа-Курноса:

— Моего батьку забрали, Павка, — сказал, торопясь и оглядываясь, Нос-Курнос. — Увели нынче японцы, а куда — не знаю. Мамка плакала-плакала, потом упала на пол, кричит. Что с ней делать — не знаю.

— Воды дай, — посоветовал Павка. — На голову воды налей, она, может, и встанет.

— Попробую, — сказал Нос-Курнос и исчез.

Под вечер Павка достал из-под подушки четырнадцать выпусков «Сюркуфа», сел у окна и принялся читать. Он прочитал замечательную историю о том, как Сюркуфа поймали и заточили в каземат на пустынной скале. Остров-тюрьму сторожили полицейские и солдаты. Верные товарищи Сюркуфа подобрались темной ночью к острову на лодке и перепилили решетки в окне каземата. Сюркуф по веревке спустился вниз, в лодку. Лодка неслышно отплыла от острова — и Сюркуф был спасен.

«Вот здорово!» подумал Павка и принялся за следующий выпуск. Вдруг сразу стемнело. На Амуре сумерек не бывает, вечер приходит неожиданно, точно накрывает день черным платком. Только что было совсем светло — и вдруг на дворе наступает ночь.

Павке стало как-то не по себе. Он никогда не боялся темноты. Но сегодняшняя казнь стояла у него перед глазами.

Он встал, зажег коптилку и снова принялся за приключения Сюркуфа. Ему показалось, что кто-то царапается возле двери. Он поднял голову и послушал: нет, никто не царапается. Только начал читать, перелистав несколько страниц — царапается.

«Надо посмотреть», решил Павка и осторожно, на цыпочках подошел к двери. Подождал. Кто-то осторожно тронул щеколду. Павка со всей силой толкнул дверь и в полосе света увидел Глашу.

— Я сидела-сидела дома, мне скучно стало. Вот я и пришла, — сказала она.

— А тебя Варя искала! — сказал Павка радостно. — В Приамурск пошла. И Анна приехала, Петра жена, знаешь? Заходи! Да не наследи, смотри, — прибавил он построже. — У меня палуба вымыта.

— А где же Анна? — спросила Глаша.

— Она с Варей ушла, в Приамурск. Поплакала и пошла.

Глаша вошла в комнату и присела на табурет.

— Читаете? — спросила она, глядя на разложенные на столе выпуски, и в голосе ее Павке почудилось ехидство.

— Читаем, — вызывающе ответил Павка.

— Про Сюркуфа читаете?

— Про Сюркуфа читаем.

— Может, и мне дадите почитать? — вдруг спросила она совсем просто, обыкновенным голосом.

— Почитайте. — Павка протянул Глаше один из выпусков.

Она, оправив платьице, принялась читать.

Павка смотрел на нее в упор, но она не поднимала глаз. Она читала, шевеля губами, и перелистывала страницу за страницей. Тогда Павка тоже взял книжку и сел за стол напротив девочки. Долгое время они читали молча. Вдруг коптилка стала чадить, дохнула раза два черным дымом и погасла.

— А у меня керосину нет, — сказал Павка.

— И у нас нету, — услышал он из темноты Глашин голос.

Они помолчали.

— Я спать ложусь, — сказал через некоторое время в темноте Павка.

— И я легла.

— Тебе не холодно, Глашка? Держи бушлат. Поймала?

— Спасибо, поймала, — сказала Глаша.

Наступила тишина.

Павка слышал тихое Глашино дыхание.

Где-то далеко в ночи вдруг протрещало несколько выстрелов, и все смолкло.

— Что это, Павка, стреляют? — испуганно спросила Глаша.

— Ясно — стреляют, а не горох катают.

После короткой паузы Глаша сказала:

— А мне все... Гаврилов мерещится... и солдаты... Они в могилу его закопали, да?

Павка промолчал.

— Ты спишь, Павка?

Павка молчал.

— Ну, и я сплю, — совсем уже сонным голосом сказала Глаша. — Вы только не деритесь, а то я вам все волосы повыдергиваю.

Не получив и теперь ответа, Глаша заснула.

На следующий день Павка и Глаша проснулись поздно. День стоял пасмурный, серый, за окном моросил мелкий осенний дождь. Павка оделся, умылся, подождал, пока умоется Глаша, взял ведро с рыбой и сказал, как хозяин:

— Ну, что ж, Глашка! Бери нож, чисти рыбу, вари обед. А после приберешь дом. У меня каждый день палуба моется.

— Тю-у, — сказала Глаша, вытирая мокрое лицо полотенцем. — Что — я к тебе в кухарки нанялась? Сам вари обед.

— Глашка! — грозно крикнул Павка.

— Павка! — звонко ответила девочка, глядя на Павку в упор.

— У, бесстыжие твои глаза! — рассердился Павка. Он взял нож и стал чистить рыбу.

Чешуя, искрясь, разлеталась по всему полу. Он рубанул по хвосту — и рыбий хвост полетел далеко в сторону. Он хватил ножом по рыбьей голове — и рыбья голова, словно живая, запрыгала по полу. Он вспорол рыбе брюхо — и оттуда вывалились на табурет розовые и коричневые потроха.

— Котелок! — скомандовал Павка.

Глаша принесла чугунный котел и поставила его на пол.

— Воды! — крикнул Павка, кидая рыбину в котелок. Глаша взяла ведро и молча подлила в котел воды.

— Растопляй печку! Живо! — продолжал командовать Павка.

— Сам растопляй! — ответила дерзко Глаша.

— У, негодная! — замахнулся Павка на девочку.

— Попробуй, тронь, — нос откушу, — прислонившись к стене, сказала Глаша таким голосом, что Павка понял: она действительно может кинуться на него и откусить нос.

Он что-то пробурчал и, взяв полено, принялся колоть его ножом. Щепки, золотистые, пахнущие смолой, весело разлетались во все стороны.

— Может, растопишь печку? — спросил Павка уж более мирно. Глаша молча стала собирать щепки и укладывать их в печурку. Вдруг Павка больно хватил ножом по пальцу.

— Ай! — вскрикнул он и сунул палец в рот. Рот сразу наполнился горячей липкой кровью. Павка сплюнул и снова взял палец в рот, но кровь все текла, не унимаясь.

Глаша чиркнула спичкой, и в печурке разгорелся яркий огонь. Павка еще раз сплюнул и посмотрел на палец. Порез был глубокий. Кровь так и текла.

— Да ты порезался? Вот неловкий какой. А еще хвастается: «Я, я. Я капитаном буду, гоголем по Амуру пройду». Покажи сюда палец.

Глаша зачерпнула в кружку воды и промыла ранку. Она поискала глазами чистую тряпку, но чистой тряпки нигде не было видно. Тогда она оторвала зубами кусок нижней юбки и крепко перевязала Павкин палец.

— Сиди уж, недотепа. Я сама, — презрительно сказала Глаша и, с трудом подняв котел, поставила его на печурку. — Ничего, до свадьбы заживет, — добавила она.

— Уж не на тебе ли я буду жениться? — ехидно спросил Павка.

— А может, и на мне, — спокойно ответила Глаша, изо всей силы раздувая огонь в печурке.

— На тебе? — рассмеялся Павка. — Косички крысиные.

Глаша обернулась, хотела еще что-то ответить, но увидела, что кровь капает с пальца через повязку на пол. Тогда Глаша оторвала еще один кусок нижней юбки, подошла к Павке, взяла его руку, перевязала палец еще раз сверху, туго затянула его и сказала:

— Знаете что? Сегодня не будемте ругаться. Вы раненый, у вас кровь разыграется, не остановить будет.

И она отвернулась к печурке, на которой уже вскипала уха, варившаяся из пойманной и освежеванной Павкой рыбины.

Капитан Судзуки шел по грязной улице, веселый, розовый, улыбающийся, чисто выбритый. За ним почтительно шагали трое солдат. Пройдя несколько кварталов, капитан свернул в переулок. Он остановился у матросской лавочки, запертой на замок. На крыльце лавочки стоял Остап и с ненавистью смотрел на офицера. Офицер, будто не замечая его взгляда, вежливо поздоровался.

Капитан рукой в белой перчатке показал на деревяжку и спросил улыбаясь: