Мина увидела, как очередная волна несется к берегу. Она следила за ней с замиранием сердца, и вздрогнула, когда та ударилась о скалу и разбилась.

Надо решиться. Оставалось сделать последний шаг. Всего один шаг отделял ее от бездны… Достаточно сделать этот шаг — и не будет ничего: ни позора, ни унижений. Умерев, она унесет его вместе с собой. Мина заглянула в клокочущий водоворот и в ужасе отшатнулась. Только сейчас она поняла, как страшно умирать, и сделала шаг назад, не в силах броситься вниз. Но ведь и назад, в город, ей пути нет. Все вдруг вспомнилось: долгое ожидание письма от Махеша, поездка, его свадьба, изгнание из дома. И безмерное отчаяние, охватившее ее, дало ей силы для последнего шага. Она уже знала, что умрет, и не могла больше этому противиться. Единственное, что она позволила себе, — закрыть глаза, чтобы в последний миг не видеть ревущей бездны.

Мина закрыла глаза, глубоко вздохнула — и вдруг кто-то схватил ее за руку. Она вскрикнула от неожиданности и резко обернулась.

— Мина! — окликнула ее старая няня Гангу.

— Нет! Я не хочу больше жить! — закричала Мина. — Пусти! Дай мне умереть!

— Что ты говоришь, девочка! — сказала потрясенная Гангу. — «Умереть»?

— У меня нет другого выхода, — сквозь рыдания произнесла Мина.

Старая няня протестующе затрясла головой:

— Забудь об этом, моя девочка!

— Но что же мне делать?! — воскликнула Мина. — Что?! Две двери захлопнулись передо мной: одну захлопнул человек, которого я любила, другую — тот, который заменил мне отца. Мне страшно, няня!

Гангу обняла отчаявшуюся девушку, прижала к своему сердцу.

— Милая моя! Дверь моей хижины всегда открыта для тебя. Пойдем, девочка, ты будешь жить со мной, — уговаривала она и медленно уводила ее от края пропасти.

— Вот увидишь, — говорила няня, — все будет хорошо, все образуется.

Гангу дарила Мине то, чего несчастная была лишена в последние сутки: мысль о том, что она кому-то нужна, что кто-то способен пожалеть ее.

— Ах, няня! — и Мина разрыдалась На плече доброй старушки. Но это были уже не слезы отчаяния, а слезы благодарности.

— Няня, — шептала Мина, — милая няня…

— Не надо плакать, — просила Гангу, вытирая ей слезы ласковыми движениями. Так утешает своего ребенка мать.

— Идем, родная моя.

Две женщины, старая и молодая, обнявшись, пошли по дороге в город. Солнце поднималось над их головами, обещая наступление нового дня.

Старая Гангу жила в крохотной хижине на самой окраине. Но ее скромное жилище представлялось Мине дворцом, ведь там были стены, крыша и можно было приклонить голову.

Няня открыла дверь.

— Проходи, дочка, — сказала она.

Мина вошла, в нерешительности остановилась у дверей. Няня зажгла огонь в керосиновой лампе, сказала:

— Почему ты стоишь у дверей? Садись. — В ее голосе были тепло и ласка.

Мина села на лавку и тяжело вздохнула.

— Бедная девочка! — прошептала няня печально.

МИНА И ГАНГУ

Мина осталась жить у няни. Старая женщина ходила за ней, как за собственной дочерью. Возвращаясь вечером из хозяйского дома, она приносила еду: бобы и лепешки. Еды было немного, но няня подавала ее так, словно это были самые изысканные яства.

— Ешь, доченька, — говорила няня. — Ешь, родная.

И ласково смотрела на нее.

— А ты, няня?

— Я сыта.

И не понять было, правду ли она говорит.

По утрам, когда Мина еще спала, няня Гангу уходила на рынок, чтобы купить чего-нибудь съестное для Мины. Денег у старой женщины было мало, но ее все знали и часто давали продукты в долг.

— Как твоя дочь, Гангу? — спрашивали ее.

— Чувствует себя хорошо, — отвечала няня. — Спасибо вам, добрые люди.

Здесь, среди простых людей, не было зависти и зла, и каждый старался помочь, чем мог.

А Мина, несмотря на заботу, не знала покоя и худела. Переживания мучили ее, они были болезнью, от которой не придумано лекарств. Возвращаясь с рынка, няня обнаруживала девушку лежащей на кушетке. Глаза ее были открыты, но в них — ни радости, ни жизни.

— Уже утро, — говорила няня, делая вид, что не замечает ее состояния. — Пора завтракать.

И только тогда Мина поднималась, но делала все механически, словно во сне.

Старая няня жалела девушку, но не знала, как ей помочь. Однажды она решила заговорить о Мине с ее дядей. Тот ни разу не вспомнил о племяннице, которую выгнал из дома, по крайней мере никогда не упоминал о ней вслух, словно ее никогда и не существовало.

— У вас чудесные дети, — сказала однажды Гангу. — Они чувствуют, что родители их любят, и растут вам на радость.

— Да, — ответил он с улыбкой, еще не понимая, о чем пойдет разговор.

— Какое счастье — иметь кров и чувствовать любовь, — продолжала няня. — И как тяжело, когда все от тебя отвернулись.

— Что такое, Гангу? — насторожился Санд. — К чему ведешь разговор?

— Сердце мое обливается кровью, когда я вижу страдания несчастной девушки.

— О какой девушке ты говоришь?

— О Мине.

Услышав имя Мины, он побагровел и крикнул:

— Как ты смеешь говорить о ней? Об этой бесстыднице! Она опозорила меня и мой дом!

— Ах, мой добрый хозяин, — отвечала печально няня. — Ведь нет ее вины в том, что произошло. Злой рок обрушился на голову несчастной.

— И слышать о ней не хочу!

— Всевышний любит милосердных.

— Но не любит глупых! Даже если ей будет совсем плохо и смерть будет дышать холодом в ее лицо — даже тогда я не протяну ей руку помощи.

— Но почему?! — с удивлением воскликнула няня.

— Она неблагодарностью ответила за добро!

Санд, наверное, и вправду считал себя очень добрым человеком. Очень удобно, творя зло, считать, что делаешь это в ответ на нанесенные обиды.

— И еще, — продолжил он. — Ты нянчила меня, Гангу, теперь ходишь за моими детьми, но поверь мне, что, даже несмотря на все то, что ты сделала для нашей семьи, я выгоню тебя, если ты еще раз заведешь разговор о проклятой девчонке.

— Я не боюсь этого, мой господин, — кротко, но твердо ответила няня. — Добрые люди помогут дожить мне отпущенный срок, и найдется кому закрыть мне глаза в скорбную минуту.

Она все же надеялась, что сердце хозяина дрогнет в какой-то момент и он пожалеет несчастную сироту. Но тот был непреклонен и с каждым разом сердился все сильнее.

Гангу не знала, что дело не только в нем. Тот однажды передал свой разговор с няней жене, и та спросила, насторожившись:

— И что ты собираешься делать?

Она боялась, что Мина, которую она ненавидела, вернется в их дом.

— Ничего, — ответил хозяин.

Но его ответ прозвучал для жены не очень убедительно.

— И ты еще говоришь — «ничего»?! — воскликнула она. — Да ты должен был сказать Гангу, что я выцарапаю глаза проклятой девчонке, если она явится сюда! И после всего, что она натворила, после всего этого позора, обрушившегося на наш дом, ты еще говоришь «ничего»!

— Но я же не собираюсь разрешать ей вернуться домой, — испуганно оправдывался дядя. — Я так и сказал Гангу: девчонку мы не пустим на порог.

Он был уже не рад, что обо всем рассказал жене.

Няня ничего не говорила Мине об этих разговорах. Возвращаясь домой, Гангу находила там идеальный порядок. За день девушка успевала все убрать в доме, вычистить коврики и перемыть посуду, и, когда приходила няня, дом сиял чистотой.

— Милая моя девочка, — говорила растроганная Гангу. — Ты все хлопочешь по дому, а ведь тебе уже надо было бы поберечься.

— Мне не трудно, няня.

Оно старалась хоть чем-то отблагодарить старую женщину за доброту и ласку.

Между ними, несмотря на бедность, царили любовь и согласие, они заботились друг о друге. И только тогда девушка менялась в лице, когда няня спрашивала ее:

— А как чувствует себя наш маленький? Он уже дает знать о своем существовании?

Мина страдала в эти минуты. Ребенок, который должен был вскоре появиться на свет, не радовал ее. Он, нежеланный, должен был прийти в этот мир, чтобы жить в нищете и среди насмешек, которыми его будут осыпать окружающие, ведь у него нет отца, он рожден вне брака, а значит — достоин презрения.