Он был единственным врачом, позволявшим себе отпускать легкомысленные шуточки в адрес медицинских сестер. Никто на него не обижался, а его ломаный немецкий еще больше развлекал присутствующих.

Паша мог без всякого почтения вышучивать то, что казалось ему забавным, не делая исключения и для политики. Некоторые говорили, он коммунист, но от немецких товарищей Криста никогда не слышала таких острот. Он любил страну, в которой жил, и защищал ее от несправедливых нападок. Если же он отвечал: «Я здесь только гость», его друзья знали, что он сам обнаружил нечто заслуживающее критики.

Но главное, это был умный и искусный, бесконечно увлеченный своей работой хирург, обладающий собственным мнением, упорно возражавший даже профессору, если был убежден в своей правоте. Его глубокие знания и интеллект не раз выручали коллектив в трудную минуту.

Операционные сестры любили дежурить, когда в отделении находился доктор Паша. Их помещение было рядом с ординаторской. Когда ночью сестра отдыхала на кушетке, она слышала, как Паша, полагавший, что он здесь совсем один, поет, и засыпала под печальные песни его далекой родины.

Если ночная смена Кристы совпадала с дежурством доктора Паши, она часто бодрствовала, так как ей нравилось беседовать с ним. Он ходил взад и вперед по комнате, смотрел на нее сквозь круглые стекла очков в черной оправе и излагал свое мнение о хирургах, делающих операции на сердце. «Флегматичных хирургов-сердечников просто не существует. Мы должны реагировать исключительно быстро, двухчасовая операция на сердце требует такого напряжения, что многие врачи его не выдерживают. Часто во время операции на принятие решения отводятся секунды, и врач знает: если я решу правильно, больной будет жить, решу неверно, он умрет. Никто не упрекнет его, если операция окажется неудачной, возможно, и другой путь не спас бы больного, и все же — как он будет держать ответ перед своей совестью? — Паша молчал, словно ожидая, что скажет Криста. — Успех каждой операции решают знания и мастерство, — продолжал он, — но операция на сердце требует, кроме того, еще и очень быстрого темпа. Скорость здесь главное, часто только она помогает избежать опасности. Палец врача всего лишь секунды может оставаться на клапане сердца, аорта может быть зажата только в течение тридцати минут, за это время рана должна быть зашита, аппарат «сердце-легкие» позволяет выключить сердце из кровообращения на два часа».

Криста вспомнила, как профессор однажды сказал: «Каждая выигранная секунда идет больному на пользу». За эту секунду нес ответственность весь коллектив, принимающий участие в операции, и она требовала такого же напряжения, какого требует борьба за доли секунды от спортсмена, бегущего на километровые дистанции.

Доктор Паша развернул свои бутерброды и угостил Кристу.

«Наш профессор, нет, наш шеф, — сказал Паша, — это три разных человека. Один человек дома, другой с больными, третий во время операции. Дома он простой и добрый. С больными полон решимости, великий врач, которому безоговорочно верят. В операционном зале — сущий дьявол».

«В операционном зале все вы…» — Криста проглотила последние слова, их не смела произнести ни одна сестра…

6 часов 55 минут. Криста вынула руки из таза с водой и опустила в миску со спиртом… Санитар Лотар, в также другие сестры, находившиеся здесь с самого начала, нередко с грустью замечали, что раньше у них было еще лучше, тогда профессор был доступнее и человечнее. К нему можно было обратиться с любым вопросом, и с больными он поддерживал тесный контакт.

Как он помог тогда фрау Геллерт! Ее муж, бухгалтер, с ней разошелся, на развод она согласилась. После операции фрау Геллерт вначале чувствовала себя хорошо, затем вдруг похудела, очень вяло занималась дыхательной гимнастикой, не притрагивалась к пище, ею овладела полная апатия. Она получила письмо, из которого узнала, что ее муж, пользуясь тем, что она в больнице, собирается вывезти из дома всю мебель. Профессор Людвиг, заручившись соответствующими документами, поехал в Дрезден, заставил владельца дома выдать ему вторые ключи от квартиры и привез их больной. С этого момента она вновь стала поправляться.

«Хороший психолог мог бы многое сделать в моей больнице для спасения человеческих жизней, — говорил профессор, — но такая единица не предусмотрена штатом. — Сам же он был слишком занят, чтобы заниматься такими вопросами. — У меня теперь все больше времени уходит на операции. Но каждый раз возникает вопрос, что лучше: прооперировать еще одного больного или улаживать второстепенные детали».

7 часов. Криста вынула руки из миски и опустила в раствор гидрамона, образующий на коже стерильную защитную пленку.

Она вошла в зал, взяла передвижной столик, именуемый в отделении «немой сестрой», и заранее подготовила на нем все инструменты для вскрытия грудной клетки. Отвинтила крышку коробки с пчелиным воском, и вдруг в операционном зале с кондиционером и воздухом, продезинфицированным почти на сто процентов, запахло летом, липовым цветом и пчелиными сотами. Пчелиным воском врач плотно облепит края раскрытой грудной клетки, чтобы остановить кровотечение из мелких сосудов.

Остальные инструменты она вместе с другими сестрами разложила на трех столах.

В 7 часов 50 минут Криста услышала, как каталка с больной въезжает в большой зал. Элька находилась под глубоким наркозом, аппарат искусственного дыхания двигался рядом. Криста, которой было хорошо знакомо каждое движение, происходящее в операционном зале, знала, что в эту минуту Лотар поднял беззащитное тело на стол, придал ему необходимое для операции положение и крепко привязал.

Криста не слышала, как вошел Ханс. Во время подготовки к этой операции, где решался вопрос о жизни и смерти, они виделись только в течение нескольких секунд. Во время самой операции они станут двумя из пятнадцати медиков, работающих как один человек, обладающий пятнадцатью парами рук и одним мозгом и делающий все возможное, чтобы спасти этого ребенка.

Ханс уже проверял электронное устройство, контролирующее кровообращение.

Лотар смазал грудь девочки антисептическим раствором и шепнул Кристе: «В месткоме скандал».

Криста пожала плечами. Обычный скандал, к которым уже все привыкли. У профсоюзных активистов больницы отделение сердечной хирургии было на плохом счету. Никто из них не имел, по-видимому, представления о том, как протекает работа в этом отделении. Каждую вторую среду производился инструктаж председателей цеховых профсоюзных комитетов, и на нем никогда не было представителя их отделения, так как по средам дважды оперировали с применением аппарата «сердце-легкие». И в этот день нельзя было и думать, чтобы на инструктаж пошел Лотар или кто-нибудь другой, так как в операционном зале и в отделении реанимации требовалось удвоенное количество персонала.

Порой трудно было себе представить, что сотрудники этого отделения вообще имеют личную жизнь. Как удивлена была Криста, узнав, что Лотар в часы досуга с успехом выступает в роли ведущего в концерте и акробата. Доктор Юлиус увлекался конструированием органа. Удивительное сочетание! Специалист по одному из самых современных, сложнейших, какие только существуют, аппаратов — «сердце-легкие» и — конструирование органа.

Лотар нередко вел с Кристой беседы на философские темы. «Многие сестры были бы обходительнее, будь они замужем, но медицинские сестры не так легко выходят замуж, ибо знают мужчин вдоль и поперек, их никто так просто не введет в заблуждение, тут не помогут ни сильные мускулы, ни важный вид, ни хвастовство».

«Есть и более серьезные причины, — возражала Криста, — наши сестры так поглощены своей профессией, что отрешаются от внешнего мира, для личной жизни просто не остается времени — разве это правильно?»

Кроме того, профессор предпочитал незамужних операционных сестер. Работа в операционном зале была слишком тяжелой и нерегулярной. Ни один муж не примирился бы с таким положением вещей. Исключением являлся только Ханс, да и то потому, что сам принадлежал к этому коллективу.