Днем она позабыла о ночном страхе.

Когда Катрин увидела море, она пошла в воду не раздеваясь, в платье и сандалиях, издавая радостные крики. У Марианны и Карла за время разлуки накопилось много такого, о чем они хотели бы рассказать друг другу, но, когда они оказались вдвоем на морском берегу, все слова словно потонули в песке. Солнце, море и то, что они вместе, делали их счастливыми.

Весь день и даже вечером Марианна не думала о прошедшей ночи, пока с ней не повторилось то же самое. В темной палатке ей нечем было дышать. На этот раз с ней было так, будто она снимала через голову слишком тесное платье и в нем застряла. С какой бы силой она ни тащила и ни дергала с себя платье, сорвать его с лица она не могла. Она боролась молча, но Карл услышал ее тяжелое дыхание. Когда она тихо выбралась из палатки, он последовал за ней и, утешая, обнял. Ночь была прекрасна; босиком, в спортивных костюмах шли они по влажному морскому песку. Карл показывал ей созвездия.

«Мне сейчас так легко, что, кажется, я могла бы полететь».

«Не улетай, дорогая».

Когда они снова лежали в палатке, она крепко прижалась лицом к его плечу и уснула.

Но каждую ночь страх возвращался. Марианна пыталась тихо лежать, пока Карл не уснет, ведь ему необходим был отдых. Каждый раз она старалась покинуть палатку как можно осторожнее, а потом, закутавшись в одеяло, долго оставалась снаружи. Если, просыпаясь, он не находил ее рядом с собой, огорчался, что она его не разбудила, — а может быть, в нем постепенно нарастало раздражение ее поведением?

Теперь она бывала угнетена и днем. Что с ней происходило? Она и раньше часто жила в палатках, но такого страха никогда не испытывала. Карл не раз беседовал с ней спокойно и рассудительно. Она кивала, с трудом сдерживая слезы, готовая следовать его советам, — и каждый раз в узкой темной палатке повторялось одно и то же.

В одну из ночей он потерял терпение. «Ты прекрасно знаешь, что здесь достаточно воздуха для дыхания, так сделай же усилие». Он крепко держал ее за руку. Она боялась задохнуться, вырвалась, объятая ужасом, и, уже выбегая из палатки, услышала, как он сказал: «Истеричка».

На следующее утро, когда он и Катрин купались в море, она одна шла вдоль пляжа. Ее пугала мысль испортить им обоим этот первый после разлуки отпуск, но она ничего не могла поделать. Каждую ночь она пыталась призвать на помощь разум, думать о других вещах, на короткое время это помогало, а затем возвращались страх и удушье.

«Истеричка».

Карл прав, долгое время он был терпелив и добр, но кто выдержит такое каждую ночь? И все же это слово ее глубоко ранило. Она уходила все дальше от палаток… Это моя вина — я знала, я недостойна Карла, я просто недостаточно для него хороша.

Построенные здесь в море перемычки сильно выветрились. Похожие на причудливые орудия пытки, возвышались над водой их источенные основания с яркими узорчатыми прожилками древесины и верхушками, отшлифованными водой, песком и камнями. На берегу килем кверху лежала рыбачья лодка. Загорелый мальчуган в крохотных застиранных трусиках развлекался тем, что ковырял пальцами в мягкой смоле, скопившейся на поверхности лодки. С задумчивым видом он размазывал по ногам липкую массу. Увидев Марианну, он вместо приветствия улыбнулся; черная масса пробивалась у него даже между пальцами ног. Растянувшись в тени скалы, разгоряченная и усталая, Марианна так живо представила себе, как он наслаждался своей игрой, и решила не мешать ему.

Черная лодка на светлом песке, запахи моря, смолы и водорослей, ребенок, занятый своей игрой, — невзирая на усталость, она почувствовала, что нервы ее успокаиваются. Этой ночью я буду думать о высоком небе, а если стены начнут на меня давить, я просто подниму руки и смогу убедиться, что вокруг меня свободное пространство.

Когда она снова посмотрела в сторону лодки, мальчика там уже не было. Движимая материнским чувством, она прежде всего взглянула на воду, но тут же увидела, что он строит туннель в груде влажного песка.

Линия горизонта простиралась так далеко, море было столь величественно, и огорчение, причиняемое тесной палаткой, показалось незначительным. Почему это должно омрачать ей жизнь? И тогда впервые она подумала о том, что ощущение страха и удушье, возможно, связаны с ее сердцем. Она решила показаться врачу.

Во второй половине дня они поехали в Росток. Марианна любила жизнерадостную деловитость этого города. Катрин они купили яркое ведерко, разные формочки для песка, а в большом универмаге искали купальный халат для нее самой. Карл настоял, чтобы она примерила перед зеркалом несколько моделей.

«Черно-белый, — сказал он, — тогда твои глаза выглядят еще более золотистыми».

О чем ей, собственно, волноваться? Карл любовался ею, Катрин спокойно сидела на табурете, размахивая своим ведерком, год разлуки миновал, солнце сияло, ее класс хорошо завершил учебный год.

Потом они пошли вместе в книжный магазин. Они любили покупать книги вдвоем, скоро им в доме понадобится новая книжная полка.

А ночью Марианна почувствовала себя еще хуже. Возможно, подействовало и разочарование от того, что ничто не улучшилось — ни приподнятое настроение, ни добрая воля не смогли уменьшить ее страх и отчаяние. В темноте она ходила взад и вперед по пляжу и думала: ведь Карл видит, как я мучаюсь, почему он не предложит подыскать комнату. Почему он ни разу не сказал: бедная девочка, мы ведь можем вернуться домой и ежедневно на велосипедах ездить на озеро. Он просто думает, что я истеричка и ему не следует мне потакать. И тут же она начинала обвинять себя: я эгоистка, вижу вещи только с моих позиций, я порчу ему отпуск, ночи напролет он мучается из-за меня, я не могу требовать слишком многого.

Возвращаясь, она лишь в последний момент заметила, что он сидит перед палаткой, и в страхе отпрянула.

«Завтра же едем домой, я так больше не могу», — сказал он.

«Мы могли бы снять комнату».

«Откуда мне знать, какой спектакль ты выкинешь в комнате?»

Ее сердце забилось так часто, как удары дятла клювом по дереву, и каждое биение причиняло боль.

В аквариуме от стенки к стенке, словно занятые важным и неотложным делом, плавают рыбки. Их не трогают печальные глаза Марианны. Она поворачивается и возвращается в палату.

Доктор Штайгер стоит между кроватями двух пожилых женщин. Он кивает Марианне, улыбается и говорит:

— Скоро и до вас дойдет очередь.

И этого знака внимания со стороны человека, которого она почти не знает, достаточно, чтобы ее настроение улучшилось. Он выглядит так же молодо, как и год назад, когда она лежала в «терапии», и его пристрастие все объяснять ничуть не уменьшилось.

— Итак, ваше сердце бьется слишком медленно, — продолжает он, обращаясь к обеим старушкам, — вы можете ощутить это по ударам пульса. Вместо семидесяти вы насчитаете всего тридцать ударов в минуту. Иногда пульс совсем прерывается, и тогда сердце и кровообращение останавливаются. Мозг ваш очень чувствительный орган, он не переносит отсутствия крови, и вы теряете сознание. Теперь создан электронный аппарат, мы называем его электростимулятором, сейчас вы услышите почему. Он как батарейка, в которую вставлены провода; на концах проводов закреплены электроды. Батарейку — размером она не больше чем полкусочка мыла — мы вшиваем под кожу в брюшную стенку, а покрытые синтетическим материалом провода пропускаем внутри до самого сердца и там закрепляем оба электрода. Если мы теперь подключим провода к батарейке стимулятора, электрические импульсы этого аппарата семьдесят раз в минуту передаются на сердце, и оно работает как тогда, когда вы были молоды.

Ангелика Майер не сразу воспринимает все эти новые диковинные вещи. Фрау Мюллер робко спрашивает:

— Господин доктор, а как это самое удерживается на сердце, смогу ли я двигаться и нагибаться, понимаете, я ведь хочу вернуться к моим грибам?

Врач знает, что слишком медленное питание мозга кровью может повести к известной путанице в мыслях, и именно с этим связывает упоминание о грибах.