Теперь я могла начать.

«Ребята, которые стоят у доски, — сказала я, — лучше всех выполнили домашнее задание. Остальные тоже хорошо поработали, но взгляните на эти тетради. Поднимите тетради высоко и так, чтобы все их видели». — Трое ошиблись и показали классу голубые обертки тетрадей. Фриц сделал правильно.

«О-о», — пронеслось по классу. Малыши, стоящие впереди, были полны гордости и в то же время смущены, даже мой Фриц вел себя в эту минуту благоразумно.

Теперь я предлагаю: «Сосчитайте, сколько детей стоит у доски». Их было шесть. «А теперь для верности подсчитайте тетради». Тоже шесть.

«Так, теперь вы шестеро садитесь на свои места, и мы все вместе напишем новое число. Как вы думаете, какое именно?»

На доске я вывожу шестерку.

Позднее, когда они уже знали все цифры, я однажды спросила: «Какую цифру вам больше всего нравится писать?» Первым ответил Фриц: «Шестерку».

Возможно, вы мне не поверите: в моем классе было двадцать восемь детей, и всех их я любила, от отъявленного шалуна до маленькой примерной ученицы. — Марианна внезапно смолкла. — Впрочем, это мелочи.

— Я думаю, это любовь к профессии.

И этой любви к профессии Карл почти лишил ее, хотя и помогал ей.

В его отсутствие она опекала учительницу-практикантку. Робкой и нерешительной приехала в Энгельдин Герда. За день до ее приезда Марианна заглянула в комнатку на чердаке школы и нашла ее неуютной. Из цветной материи она сшила занавески на маленькие окна и поставила на стол цветы.

Руководя работой Герды, Марианна обнаружила, как много дала ей педагогическая деятельность в школе. Поскольку Карл был на курсах, ее жизнь очень скрасила эта девушка, которая была на два года моложе ее. Приятно было и то, что Герда относилась к ней с уважением, спрашивала совета и к ней привязалась.

Герда зашла еще раз, когда Карл уже вернулся с курсов. Марианна познакомила его с ней, даже с чувством некоторой гордости, словно представляя плоды своего труда. Она попросила Карла побывать на уроке, проводить который ей помогала Герда. Марианна начала его приветливо, спокойно и уверенно, как всегда, когда работала с детьми. С методической точки зрения она это занятие подготовила особенно тщательно. Карл много раз прерывал ее, она покраснела, сбивалась и с трудом закончила урок. Герда сидела при этом несчастная и смущенная, дети также почувствовали напряженную атмосферу в классе.

Позднее она пыталась объяснить Карлу, в какое затруднительное положение он ее поставил и как сильно обидел. Он не понял и сказал, что всегда критикует ошибки, и почему он должен именно ей отдавать предпочтение? Ее глубоко задело, что он и впоследствии так ничего и не понял. Почему он в этом отношении оказался столь нечувствительным, ведь он вовсе не был толстокожим? Она наблюдала, как делались влажными его глаза, когда он говорил о вещах, которые его волнуют, например о звездах.

И вновь она простила его. Разве не бывает, что то или иное высказывание воспринимается близкими как грубая бестактность и равнодушие, а виновный об этом и не подозревает? Нет ли в душе у каждого таких сторон, которые особенно чувствительно реагируют на те или иные вещи?

Сегодня она поняла: ей трудно было по-настоящему овладеть своей профессией, так как Карл лишил ее уверенности в себе.

Любовь к профессии… Криста крепко сжимает пальцами холодные металлические прутья кровати. Громко завыть, отшвырнуть подушки, затопать ногами! Но она уже не ребенок, а сохранять самообладание — это важнейшее правило людей ее профессии.

— Случилось что-нибудь, Криста? — Марианна склонилась над кроватью своей соседки по палате.

У Кристы короткие густые волосы. Она делает движение головой, словно отряхивается вышедшая из воды собака.

— Снова рецидив, — говорит она, печально улыбаясь. — Когда я училась, хотела все бросить, врач был со мной груб, и вообще все мне давалось с большим трудом. Как раз в эту пору я познакомилась с Хансом, и он рассказал мне кое-что, о чем я часто думаю и сейчас. Он говорил об одном австралийском писателе. Его звали Аллан Маршалл. У него был поразительный характер. Это инвалид, который никогда не сдавался. Ему действительно удалось победить свой тяжкий недуг. В его автобиографии есть такие слова: «Никогда не сдавайся, и ты никогда не будешь побежден». Тогда это здорово мне помогло. И понимаешь, такой была и моя маленькая Элька, иначе она бы никогда не выкарабкалась. Такой же в своей области и профессор, без его мужества и оптимизма многие операции не были бы осуществлены.

Она сразу перешла с Марианной на «ты».

«Никогда не сдавайся, и ты никогда не будешь побежден», — думает Марианна. И все же существуют еще люди, утверждающие, что чтение книг всего лишь бесполезная трата времени. За каждой книгой стоит человек, и потому книга может так же, как и человек, прийти на помощь. Этот писатель живет далеко от меня и, конечно, вырос в совершенно иной среде. В Австралии живут кенгуру, растет девственный лес, и там мало воды. Но слова эти звучат так, словно он сидит здесь, у моей кровати, и специально для меня их придумал…

— Я и сейчас не сдаюсь, — говорит Криста, — во втором полугодии моего пребывания на пенсии я хочу изучить стенографию и машинопись, тогда профессор возьмет меня секретарем.

— Замечательно, — говорит Марианна, — почему ты сразу это не рассказала?

— Потому что я чувствую себя как матрос, списанный на берег и ставший докером в гавани.

— Но ты ведь остаешься с капитаном.

— Да, с капитаном, но уже не в одном строю.

В 6 часов 45 минут Криста стояла в помещении перед операционным залом и мыла руки. При болезни Фалло операция длится около трех часов. Надо надеяться, вчера профессор не слишком поздно лег спать. Своей научной работой он занимался только дома. Она знала, как он страдал от того, что у него почти не оставалось времени для своих детей. Криста помнила инцидент с его старшей дочерью. Обычно веселая и неугомонная, Сибилла стала вдруг плаксивой и строптивой, когда пошла в школу. Родители тщетно искали причину и начали волноваться. По воскресеньям Сибилла тихонько забиралась в кресло отца и там сидела. Иногда он оборачивался, гладя ее щечку, порой он о ней забывал — так тихо, притаившись, сидела она за его спиной.

Однажды учительница пригласила мать в школу. К делам школьным профессор относился серьезно. Он пошел вместе с женой, и они узнали следующее. Малышей попросили рассказать, как они проводят с родителями субботу и воскресенье. Девочки и мальчики рассказывали, Сибилла руки не подняла. Когда ее вызвали, она угрюмо стояла у парты и молчала.

«Расскажи нам, чем ты вместе с отцом и матерью занималась в субботу или в воскресенье?» — ободряла ее учительница.

Сибилла подняла глаза и громко на весь класс крикнула:

«У меня вообще нет отца, мне нечего рассказывать, у нашего папы для нас нет времени!»

Сестра Криста вынула из раковины упавший туда кусок мыла.

Надо надеяться, доктору Юлиусу, который простудился, теперь получше. Надо надеяться, возвратилась из поездки жена Паши; свою умную и нежную подругу жизни он называл «мой жандарм», но каждый раз, когда его жандарм находился в отъезде, видно было, как ему ее не хватает. Паша помог Кристе преодолеть тяжелое впечатление от первой операции. Он был добрым человеком, возможно, слишком мягким. Она видела на его глазах слезы, когда он узнавал плохое о человеке, которого ценил. В ночь под Новый год он в остроконечном бумажном колпаке над сияющим лицом пел на тирольский лад и увлеченно танцевал, а потом неделями мог вспоминать об этом событии. Он славился своим кулинарным искусством. Последний рождественский вечер Криста вместе с ним дежурила в больнице. Он часто изъявлял готовность работать в неудобную для других смену. В тот раз он на больничной кухне приготовил свое отечественное блюдо «Паша II». Были приглашены все сестры, лаборантка и судомойка. Никто не мог выговорить названия приготовленных им блюд, поэтому все лучшие его творения на кулинарном поприще перенумеровали и назвали Паша I, II и III.