В последующие годы в основу дискуссии о судьбе вывезенных из Германии культурных ценностей был положен альтернативный принцип закона Государственной думы о реституции. В проекте закона «О праве собственности на культурные ценности, перемещенные на территорию Российской Федерации в результате второй мировой войны», представленном в Думу Советом Федерации, сказано недвусмысленно, что Россия ничего, что осталось у нее от перемещенных после войны ценностей, не отдаст просто так.
Правовой основой подобного заявления его авторы считают тот факт, что правительства ФРГ и ГДР еще 15 июня 1990 г. признали, что меры по изъятию имущества, принятые на основе права и верховенства оккупационных властей в период с 1945 г. по 1949 г., являются необратимыми.
Но в связи с приведенной ссылкой возникают два вопроса. Во-первых, соответствуют ли эти «право и верховенство оккупационных властей» принципам международного права и, во-вторых, как быть с теми многочисленными случаями, когда военнослужащие всех оккупирующих Германию армий «перемещали» эти ценности диким путем в свои страны.
Существует еще один важный документ, принятый министрами иностранных дел ФРГ и ГДР в виде письма министрам иностранных дел держав-победительниц от 12 сентября 1990 г. В нем Германия отказывается от претензий любого характера этим странам в силу Акта о безоговорочной капитуляции.
Принимая к сведению эти важные заявления Германии, Совет Федерации России заявил, что с целью обеспечения права России на компенсаторную реституцию все перемещенные в Россию из Германии культурные ценности объявляются федеральной собственностью. Моральные основания для такого жесткого заявления, конечно, имеются. Ведь в период немецкой оккупации территории Советского Союза, как считает Совет Федерации, вывезенные оккупантами ценности оцениваются суммой около 1,3 трлн. долларов.
Совет Федерации одновременно предлагает какие-либо претензии принимать только от государственных органов Германии, а также заключить соответствующий договор с Западом о том, чтобы немцы компенсировали затраты на перевозку, хранение и реставрацию. Но при этом следует учитывать, что другая сторона может заявить, что все эти меры предпринимались союзниками не только без просьбы немецких властей, которых, кстати, тогда еще не существовало, но и без ведома в условиях строгой секретности от немцев и от мировой общественности.
Правда, есть надежда, что дело сдвинулось с мертвой точки. Прежде всего, в Договоре между ФРГ и СССР, подписанном 9 ноября 1990 г., говорилось о взаимной реституции, благодаря чему под решение этой проблемы была подведена международно-договорная база. Правительство демократической России тоже предприняло ряд смелых шагов, которые несколько лет назад были бы немыслимы. В 1992 году была создана Государственная комиссия по реституции, статус которой, правда, в течение некоторого времени был неясен. Только в мае 1993 года правительство России после почти полувекового молчания официально признало наличие в стране «перемещенных культурных ценностей». До этого акта в феврале 1993 года в Дрездене состоялась встреча министров культуры России и ФРГ с их экспертами, которые признали принципы взаимности основополагающими в решении проблемы реституций.
Выступая на этих переговорах, министр культуры России Е.И. Сидоров заявил, что перемещенные из Германии культурные ценности правительство России не рассматривает как свою собственность и не рассматривает «их как компенсацию за нанесенный немецкой агрессией ущерб, так как культурные потери невосполнимы». Тем не менее, министр заявил, что «возвращать вышеназванные ценности немецкой стороне следует только по мере того, как в Россию будут возвращаться пропавшие во время войны произведения, дабы тем самым следовать обязательствам взаимной реституции, которые следуют из статьи 16 договора».
Принцип в целом справедлив, но специалисты обеих сторон резонно замечают: во-первых, необходимо установить, каким образом следует обеспечить замену погибших или проданных российских (советских) культурных ценностей; во-вторых, определить, до какой степени возможно соблюдение этого принципа и, в-третьих, соблюдать ли разницу в подходе к ценностям, вывезенных государством и взятых частными лицами путем мародерства. Некоторые авторы считают, что принципы реституций должны быть распространены только на предметы, вывезенные государством. Но что касается этого последнего предложения, то становится непонятным, почему же органы СВАГ требовали от жителей советской зоны оккупации, чтобы они в обязательном порядке декларировали наличие у них советских реституционных вещей, вернули их и в случае невыполнения этого приказа грозили виновникам всяческими карами.
Дискуссия о судьбе названных культурных ценностей Германии, «перемещенных» в Советский Союз, снова разгорелась в связи с тем, что перед визитом президента Б.Н.Ельцина в Германию в мае 1994 г. предполагалось вернуть немцам еще одну часть «Готской библиотеки». Однако в некоторых средствах массовой информации появились выступления против такого возвращения. В полемику были вовлечены и ученые, большая группа которых направила письмо президенту и Государственной думе с требованием находящиеся в России книги «Готской библиотеки» считать ее собственностью. На проблеме «перемещенных» ценностей пытаются нажить себе политический капитал национал-патриотические силы и отдельные члены Государственной думы.
Какие же аргументы они выдвигают, выступая против возвращения «перемещенных» немецких культурных ценностей?
Прежде всего они необоснованно рассматривают эти ценности как компенсацию понесенных наших потерь. Если до последних лет мы официально считали эти ценности как временно хранящиеся у нас с гарантией их возврата в Германию, то в настоящее время некоторые российские авторы, в том числе и некоторые ученые, требуют рассматривать эти ценности как наше национальное достояние. Так, ведущий научный сотрудник Института всеобщей истории РАН доктор исторических наук О. Кудрявцев утверждает: «Попытка принудить нас выдать культурные ценности, на законном основании переданные СССР после капитуляции Германии и разгрома фашизма, является по меньшей мере концептуальной ревизией итогов второй мировой войны».
Итак, не более и не менее — ревизией итогов войны. Но, во-первых, на каком таком «законном основании» и, во-вторых, кто нам «передавал» эти ценности? Как уже упоминалось выше, мы их сами брали путем государственно организованного захвата и путем простого мародерства со стороны многих солдат и офицеров.
Можно признать, что наличие среди книг «Готской библиотеки» Азбуки Ивана Федорова издания 1578 г., действительно, как пишет автор, «ранит наше сознание». Но дальнейшая его аргументация о том, что не следует возвращать всю библиотеку немцам, потому что в ее составе «имеется целый ряд уникальных изданий XVI–XIX вв., отсутствующих в крупных библиотеках России», «много изданий в пергаментах, кожаных переплетах», и что «на многих есть рукописные пометки», не выдерживает критики.
На каком основании автор считает, что эти старые книги могут быть сохранены для истории, культурологии, книговедения и социологии только, если они будут находиться в сырых запасниках библиотек и музеев Москвы, а не в Берлине? Может быть, наоборот. Тем более, что, по признанию автора, среди книг «Готской библиотеки» имеются редкие издания трудов религиозных реформаторов, средневековых схоластов, гуманистов Возрождения, отцов церкви, опубликованных не только в Германии, но и в других центрах книгопечатания Европы. Может быть, им как законным владельцам и отдать бы эти ценные книги, если в свое время они были украдены оккупантами.
В таком случае, разве не права Государственная комиссия РФ, считающая, что ценность книг «Готской библиотеки» «для Германии неоспорима, а для России весьма сомнительна» и что «пять тысяч старонемецких книг не представляют особой ценности для российской духовной жизни». Даже если бы такую ценность эти книги, действительно, представляли, то разве подобное признание может служить основанием для невозврата не принадлежащего нам имущества? Разве своим отказом мы не уподобляемся фашистским захватчикам, присваивавшим чужое добро, пользуясь силой оружия?