— Это удивительно, — сообщил Владимир Феодосеевич, соскользнув от порога и вторично въехав в злополучный сугроб, — но Инзова, кажется, всё-таки укусила змея.

— Я слышал, такое бывает, — Орлов опустошил стакан и вытер с гладкого уса капельку. — Не то люди есть особо стойкие, не то у змеи яду мало, но случается, что выживают.

Сидели в Кишинёвском доме Михаила Фёдоровича, выстроенном посреди старого яблоневого сада. Голые яблони за окнами щетинились над сероватым снегом как полчище морских чудовищ, подступающих к усадьбе. Где-то на втором этаже играли вальс — осваивалась в новом доме молодая графиня Орлова, Катерина Николаевна. Встреч с ней Пушкин избегал.

Охотников, покуривая глиняную богемскую трубку (в отличие от всех прочих, дымящих турецкими чубуками, и Пушкина, не расстающегося со своей пенковой резной трубкой) предположил:

— Холодно. Может, змеиный яд от холода слабеет?

— Навряд ли, — Владимир Феодосеевич сидел у самого окна и покачивал ногой в такт капели. — Я видел эту жуткую oedema. Кто знал, что Инзов так крепок?

— Тем не менее, Пушкин справился с поручением, — сказал Орлов. — И я поздравляю вас, Пушкин, с окончательным, так сказать, вступлением в Южное общество.

— Заслужил доверие? — усмехнулся Александр.

— Вот именно. По меньшей мере, выполнили условия, о коих меня известил Василий. Итак, до прихода Липранди ещё полчаса, позвольте, хотя бы вкратце опишу вам, как всё обстоит на сегодняшний день.

— Давайте, — кивнул Владимир Феодосеевич.

— По предложению Пестеля в Кишинёве будет открыта масонская ложа. Всем нам предстоит сделаться масонами — разумеется, для маскировки. А под видом собраний ложи будут проходить регулярные встречи с отдельными лицами из «Этерии», для согласования действий. Каково?

— Кто разрешит открыть ложу? — Пушкин выдохнул дым и на какое-то время исчез в его клубах. — Губернатора-то вы убьёте.

— Новым губернатором станет, по всему, Вигель. А с чего бы ему не разрешить?

«Что там А.Р. говорил в осеннюю встречу? — вспомнил Пушкин. — Масоны, значит, или «Союз Благоденствия»? А вот ведь накаркал их обоих».

Разговор перетёк в обсуждение кандидатуры Вигеля, а Француз сделал первый со времени приезда в Кишинёв сколько-нибудь ценный вывод: 1) до открытия масонской ложи восстания Южного общества не будет; 2) ложа начнёт своё существование самое меньшее — в мае. Следовательно, ещё месяц на расследование. Целый месяц. Зюдена за это время не найти, но отыскать ниточки, ведущие к нему, если поднапрячься, можно.

Тут к компании присоединился новый гость — запыхавшийся юноша невзрачной наружности, влетевший в комнату, как раз когда Владимир Феодосеевич открывал дверь чтобы выйти проветриться (от табачного дыма ему становилось дурно). Дверь распахнулась навстречу Владимиру Феодосеевичу, сбив того с ног и оставив на боку болезненный синяк от бронзовой ручки, а юноша, невольно нанесший невезучему Раевскому увечье, оказался в комнате.

— Прошу прощения, — он озирался с полувиноватым-полузатравленным видом, — Иван Петрович просил кого-то из вас спуститься в сад и быть секундантом его соперника… кажется. Или наоборот. Я не вполне понял.

— Что? — Орлов вскочил. — Липранди? Опять?

Сметя юношу с дороги, Пушкин, Охотников, Владимир Раевский и Орлов сбежали во двор. Под сухой яблоней стоял смуглый военный с выпяченной по-петушиному грудью и роскошными чёрными усами, нависающим над верхней губой и расходящимися остриями чуть ли не до середины щёк. Напротив него мутнел в воздухе, мелко вибрируя от ярости, краснолицый капитан.

— Кто-нибудь, — прорычал капитан, оглянувшись на подошедших, — объясните мне, что хочет этот безумец?

— Лиранди, — вкрадчиво позвал Орлов. — Иван Петрович… Ну, полно тебе…

Смуглый усач, слегка повернув голову, издал поразительный звук.

— Что-что? — сдвинул брови Орлов.

Усы при разговоре лезли Липранди в рот, и вместо раздельной речи из уст Ивана Петровича исторгались раскатистые плевки, магнетическим образом завораживающие собеседников.

— Пвврпфффпввфффф!!! — повторил Липранди, сверкая чёрными глазами.

— Он издевается надо мною! — капитан шагнул к Липранди и крепче сжал кулаки.

— Во-первых, я запрещаю драться в моём саду, — Орлов встал между ним и Липранди. — А во-вторых, Пушкин, что вас так насмешило?

Александр, скорчившись от смеха, бился головой о яблоневый ствол.

— Держит слово, — выдавил он, наконец. — Липранди! Клянусь, вы — благороднейший из должников!

— По-моему, самое время каждому объяснить, что здесь происходит, — негромко произнёс Владимир Феодосеевич.

— Пврпфф!!!

— В октябре, — смахнул слёзы Пушкин, — Иван Петрович проиграл мне в карты. Это было редкое счастье, поскольку обыкновенно проигрывал ему я.

— Причём тут это?

— Пфффврпфф!!!

— Помолчите, пожалуйста. При последнем проигрыше у меня уже не было денег, и я, в качестве уплаты долга, две недели изображал страстную любовь к на редкость непривлекательной гречанке…

— Калипсе? — удивился Орлов. — Вы, помнится, говорили, что она была любовницей Байрона.

— Выдумал, — отмахнулся Пушкин. — Не признаваться же, что Калипса моя, мало того, что пила без меры, так ещё и давала всем подряд, когда была помоложе. Короче говоря, долг мне был зачтён и снова мы играли на тех же условиях — исполнение желания. Я выиграл и, желая мести, потребовал, чтобы господин Липранди сбрил свои знаменитые усы. Но поскольку Иван Петрович сказал, что предпочтёт смерть, а мы все знаем, что он редко шутит, говоря подобные вещи, я изменил требования и велел Ивану Петровичу не стричь и не ровнять усы до лета. Результат моих условий и благородства господина Липранди, как видите, находится перед вами.

— Првпрпффф пфпф!! — сдержанно кивнул Липранди.

— Он подтверждает мои слова, — пояснил Пушкин.

— Пфффрп-п-пврпф! Прпф! Прп-п! — п! — фффпф!

— Просит засвидетельствовать его вызов, адресованный господину Соколову.

— Соловьёву, — поправил капитан и спохватился. — Откуда вы узнали? Вы понимаете, что он говорит?

— Понимаю. А вы разве нет?

Орлов, Охотников и Владимир Феодосеевич переглянулись и дружно покачали головами.

— Так передайте ему, что это я вызываю его, а не он меня, — попросил капитан Соловьёв.

— Прппвфффпвф!!!

— Он говорит, что вас-то он понимает прекрасно, и вы можете обращаться к нему. И настаивает на том, что это он вызвал вас.

— Так, — Орлов приобнял капитана за плечи. — Хватит. Вы из-за чего дерётесь?

— Он издевается.

— Как именно?

Капитан замялся.

— Невнятная речь? Ну так вы теперь видите, что Иван Петрович исполняет долг чести. А ты, — он отпустил капитана и похлопал по руке Липранди, — из-за чего собрался драться?

— Прпф!!

— Он говорит, что его оскорбило нежелание капитана понимать его слова.

— Так ведь твои слова, Иван Петрович, никто не понимает. Кроме Пушкина. Так что, господа, миритесь и забудем об этом.

— Ещё семьдесят четыре дня, — сказал Липранди, когда они с Пушкиным вышли от Орлова. То есть, конечно, слова Ивана Петровича звучали буквально «пррпвввпфпф!!!», но Пушкин, как оказалось, был наделён таинственным даром, позволяющим свободно понимать хрюканье и бухтение, доносящееся из-под монументальных усов Ивана Петровича.

— Вы ведёте счёт? — Александр тут же понял, что любой бы на месте Липранди вёл счёт до того дня, когда долг будет считаться выплаченным.

Усы Липранди поползли набок, так что кончик левого уса совсем немного не достал до уха: Иван Петрович усмехался. Его неправильное лицо делалось от этого ещё более необычным, но, несмотря на усы, будто бы немного красивым. Окажись Липранди в Петербурге, в нём без труда признали бы итальянца, но в Бессарабии никого нельзя было удивить южными чертами лица, чёрными глазами и смуглой кожей. Пушкин с Иваном Петровичем оба сходили за молдаван.

— Познакомились с Раевским?