— Дай, не бойся.

— Тут вот хватайте-съ, — Афанасий, держа гадюку позади головы, показал Инзову, где надо хватать.

Взяв змею, Инзов оглядел её вздохнул: «маленькая такая» и крикнул в потолок: «А-а!»

— Змея! — поддержал его Афанасій. — Спасайся! Бегите отсюдова, Иван Никитич!

И — уже за секунды до того, какъ Пушкин прибежал на крики, — Инзов открыл окно и вышвырнул змею прочь. Извернувшись, гадюка ударилась о подоконник, и, подняв треугольную головку, почувствовала нечто тёплое и угрожающее, то же, что мгновение назад держало её за шею (если, конечно, допустить наличие шеи у змей). Серое тонкое тело выстрелило навстречу тёплому и угрожающему, но деревянная створка окна помешала дотянуться. Всё, что гадюка успела — прокусить левым зубом рукав Инзова; полая игла зуба вошла чуть загнутым концом под кожу и выпустила яд. Потом створка хлопнула, отбросив змею далеко от подоконника, в холодный, гибельный мартовский простор.

Полку Раевских прибыло — у Орлова — проигранные усы — новый сотрудник и страшное известие

Всю первую половину марта то и дело начинало снежить. Здесь о такой погоде почему-то говорили «баба Одокия» (после Пушкин узнал, что это нечто вроде местной сказки: баба Одокия на небе выбивает слежавшиеся за зиму перины, и перья летят весенним снегом на землю). Подступы к усадьбе Инзова, стоящей на возвышении, превратились в зеркальную сколзанку. Спуститься в город иначе, кроме как на собственном заду, стало затруднительно, и Пушкин, особенно не раздумывая, выбирал лёгкий путь. Скатываясь по гладкой горке, высоко подняв над головой трость и придерживая цилиндр, Александр был лишён возможности маневрировать и сбил поднимающегося к дому человека.

Сплетясь конечностями, они съехали к подножию горки и застряли в неглубоком сугробе.

— Господи… Прошу прощения, я не зашиб вас? — тут Александр заметил, что пострадавший никак не может ответить: его голова всё ещё находится под снегом, а ноги подёргиваются на весу. Крепко вцепившись в лодыжки жертвы столкновения, Пушкин потянул изо всех сих. Итогом сего действия стало новое падение, но на этот раз оба участника оказались способны дышать и говорить.

— А-х-тьфу! — молодой, немногим старше Пушкина, офицер отплёвывался и стряхивал снег с волос. — П-простите, мы, кажется — тьфу! — случайно…

— Вы меня извините! — Александр сел на снегу и заозирался в поискал цилиндра. — Поскользнулся, понимаете… я пытался свернуть, но…

— А вы не господин ли Пушкин? — молодой человек вытащил льдинку из воротника.

— Я, — Пушкин кое-как поднялся и помог встать офицеру. — Пушкин и есть. А мы с вами знакомы?

— Ещё нет, но я шёл именно за вами. Я Раевский.

— ?!

— Что? — удивился офицер. — Моя фамилия Раевский. Что тут удивительного?

Пушкин отряхнулся, содрогнувшись всем телом, как искупавшийся в пруду пёс.

— Ничего, хотя, думаю, когда умру, у врат меня встретит чёрт из рода Раевских. Как ваше имя, позвольте спросить?

— Владимир Феодосеевич. Я от Орлова, — Владимир Феодосеевич вытряхивал из рукавов снежные комки. — Он давеча вернулся из Киева. Южное общество у вас, Пушкин, спрашивает, жив ли Инзов. Кстати, как вас по имени-отчеству?

— Александр Сергеевич. А Инзов жив. Болеет.

— Значит, затея со змеёй не удалась? — спросил Владимир Феодосеевич, как показалось Пушкину, с надеждой.

— Я выпустил её в кровать Инзову перед тем, как он отправился на отдых. В точности не знаю, что там произошло, но он обнаружил змею и выбросил.

— Вот как, — кивнул офицер. — За домом следил один из наших солдат. Он слышал крики и видел, как змею выбросили в окно.

«Позор мне, — подумал Француз. — И хвала Инзову. И опять-таки вопрос: не странна ли такая смекалка для пожилого губернатора захолустной провинции, человека неглупого, но далёкого от разведывательной работы?»

— Слава Богу, старик выжил. Знаете, Александр Сергеич, это покушение никак не выйдет у меня из головы. Пестель с Волконским не отступятся, но мне, честное слово, не хочется думать, что Инзов умрёт.

— Как я вас понимаю. А вы не знаете, чем Инзов так помешал Южному обществу?

Владимир Феодосеевич развёл руками.

— Ни малейшего представления. Вы куда-то спешили?

— В книжную лавку.

— Успеете, — махнул рукой Владимир Феодосеевич. — Пойдёмте лучше к Орлову. Только сперва… — он с опаской ступил на ледяной склон. — Мне поручено проведать Инзова, если он жив. Подождёте?

— Вы так не подниметесь, — покачал головой Пушкин. — Ещё убьётесь, поскользнувшись. Вы меня извините, но тут один безопасный путь — на карачках.

— Ничего, — гордо ответил Владимир Феодосеевич. — Как-нибудь дойду, — и, с трудом балансируя на блестящей горке, заковылял наверх.

Змея-то, наверное, погибла на морозе, — некстати подумал Александр. — Вот и первая жертва Революции. Боги жаждут, господа.

Знакомому нам семейству Раевских Владимир Феодосеевич не приходился даже отдалённым родственником. Он происходил из курской помещичьей семьи и должен был, сделав традиционную военную карьеру, выйти однажды в отставку и зажить такой же мирной помещичьей жизнью. Судьба, однако, распорядилась по-своему, и та же неведомая сила, что подсунула Пушкину на пути очередного Раевского, определила проходящему обучение в пансионе Владимиру Феодосеевичу в однокашники весь букет будущих участников заговора. От дальнейшего хода истории было уже не увернуться.

Укушенных змеёй людей он прежде не видел, и представлял себе смерть от змеиного яда такой же, как от любого другого — пена на губах, закатывающиеся глаза и — что ещё полагается отравленным? Ни одного из приведённых симптомов у Инзова не наблюдалось: у губ его вместо пены был стаканчик ликёра, глаза, окружённые морщинистой дряблой кожей, не закатывались, а смотрели прямо на Владимира Феодосеевича.

— Завтра бы пришли, — Инзов, недовольный тем, что какой-то майор поднимает его с постели, запахнул стёганый халат. — Болею я, не видите?

— Виноват, ваше высокопревосходительство, — Владимир Федосеевич собрался повинно склонить голову, но увидел руку Инзова. Правая рука Ивана Никитича опухла, сделавшись почти вдвое толще левой, тёмно-красный, с фиолетовыми пятнами отёк начинался от локтя и шёл к запястью, захватывая раздувшийся большой палец. Шумно дыша, как при простуде, Инзов спрятал руку под складками халата. Оставил подальше ликёр и, упираясь в матрац левой рукой, сел на кровати.

— Ну говорите, — пробурчал Инзов.

Владимир Феодосеевич тряхнул головою, выходя из оцепенения.

— У меня поручение от генерала Орлова, — сказал он. — Его превосходительство просил передать, что дивизии хорошо бы выделить ещё одно помещение.

— Казарм вам, что ли, мало? — Инзов недоверчиво сощурился, отчего глаза вовсе утонули под обвисающими бровями. Видно было, что ему и впрямь нездоровится (с такой-то рукой! — и Владимир Феодосеевич заставил себя поднять взгляд от красно-фиолетового, воспалённого — того, что укрывалось под халатом).

— Хватает, но генерал Орлов открывает так называемую ланкастерскую школу для солдат. Чтобы не проводить уроки в казармах или столовых, его превосходительство просит отвести специальный дом под собрания, где старшие солдаты и офицеры могли бы передавать младшим свой опыт и свои…

— Завтра, — поморщился Инзов. — Приходите завтра, майор, я вам сейчас ничем не могу помочь. До завтра Орлов как-нибудь потерпит, не станет трогать больного губернатора?

— Виноват, ваше высокопревосходительство, — снова сказал Владимир Феодосеевич, косясь на пурпурный локоть, выглядывающий из-под складок. Более всего это походило на гангрену — частую гостью полевых медицинских шатров, убивающую даже после пустячной раны.

Что-то ещё он говорил, чтобы оправдать свой приход, пока Афанасий со словами «Сказано — завтра, так и не беспокойте их. Хворают, не хочется им сейчас беседовать-с» не выставил майора за дверь.