Взошед я с батальоном на большую оренбургскую дорогу, остановился на ночлег Казанской губернии в деревне Ерыклы, принадлежавшей помещику Рыбушкину, где он сам и проживал. Адъютант Игельстрома, приехав, сказал мне, что генерал просит меня приказать приготовить ему квартиру в сей деревне для ночлега. Я выпросил у помещика для генерала в его доме две комнаты, а мне занята была квартира неподалеку: изба, которая одна и была только с трубой, а прочие все избы были черные. Я поставил к квартире его высокопревосходительства двух часовых, как сказано в уставе, кроме знаменного караула при въезде и выезде, при ефрейторе по три человека. Изготовя рапорт, со всеми офицерами в шарфах, ожидал (я) инспектора.

Чтобы видеть проходящие войска, съехались из окольных деревень родные и знакомые помещика Рыбушкина, в числе коих много было дам, которые с хозяйкой вышли встретить украшенного сединами генерала.

Как скоро вышел он из кареты, я подал ему рапорт; вдруг спросил он меня, указывая на дам: «Это кто?» — «Это хозяйка сего дома, — сказал я, — в котором приготовлена квартира для вашего высокопревосходительства». — «Как, вы хотите надо мною, над стариком, шутить, г-н полковник? Время мое волочиться уже прошло; я вам это уступаю; вы можете занять мою квартиру, а я пойду в вашу». — «Моя квартира очень дурна, и даже неопрятна». — «Я солдат; в течение моей службы имел разные квартиры, ведите меня туда». Только что вошли мы в оную, как он меня спросил: «Где ваша гауптвахта и ваши пикеты?» — «В главах устава, когда идут полки на ревю, сказано иметь только один знаменный караул». — «Как, г-н полковник, вы хотите меня учить?» — «Я докладываю вашему высокопревосходительству свое оправдание». — «Нет, г-н полковник, в уставе сказано: надобно иметь гауптвахту из целой роты и пикеты при каждом въезде, при двух офицерах, по 60 рядовых». — «Ваше превосходительство, то сказано о кантонир-квартирах». — «А это разве не кантонир-квартиры?» — «Я думал, что кантонир-квартиры бывают в военное время и когда неприятель угрожает нападением, или для иных политических видов, где надобно брать предосторожности». — «Вы меня опять начали учить?» — «Как мне осмелиться?» — «Для чего же вы не исполняете по уставу и моему предписанию?» — «Я докладывал, что исполнял, как сказано в главе, когда полки идут на ревю». — «Вы меня учить хотите, так как и вашего шефа, и, верно, по научению вашему, он идет тем же порядком». — «Я соображался и исполнял его приказания». Этот разговор, или, лучше сказать, его выговоры, продолжались часа два; наконец он насилу меня отпустил и на другой день поутру рано уехал.

Я поместил сию ничтожную сцену единственно показать, к чему я должен был готовиться, когда мы предстанем пред императора Павла, перед которым все трепетало. Дурное расположение ко мне инспектора, который, почти меня не зная, готов был при малейшем случае меня погубить, я не могу понять. Какой злой дух мог так его вооружить против меня?

Наконец наш полк соединился в селе Алексеевском, отстоящем от Казани во ста верстах, по левой стороне Камы, принадлежавшем помещику Сахарову, и в котором считается около трех тысяч душ. Туда через несколько времени и Рыльский полк прибыл; туг мы простояли всю весну, отдыхали и учились, чтобы предстать во всей исправности пред императора.

На другой день прибытия моего в Алексеевское мой батальон наряжен был в караул, и при вахтпараде смешное случилось происшествие. Командовал вахтпарадом майор Зенкевич, хорошо знающий фрунт прежней и новой службы. Игельстром приказал формировать из середины полдивизионную колонну, чего в павловском уставе не было, почему офицеры и забыли. Майор спросил: «Как прикажете? По-старому?» — «Как по-старому? Велите формировать колонну». Майор опять спросил: «Как прикажете?» Тут Игельстром вышел из себя, стал сам командовать старым и охриплым голосом; никто его не понимал; он выводил взводы и, наконец, приведя все в беспорядок, кричал: «Я несчастный! Государь исключит меня из службы, и этим я обязан буду этому полку». Подходил к Ланжерону и сказывал, как было в саксонской службе, где он был во время его служения там капитаном до вступления его в российскую службу, а тот отвечал, как бывало во французской службе. Кончилось на мне, что всему я виноват.

После несчастного сего вахтпарада пошли мы к нему на квартиру; тут меня он атаковал, чему мы учились? Я отвечал: «Всему тому, что сказано в уставе и как нам показал Эртель». — «Эртель ничему не учил, — сказал он, — кроме порядка вахтпарада». Тогда я ему объяснил, что когда Эртель приехал к нам в Уфу и что по требованию нашему он нам показал все эволюции батальонного учения. Тогда он (Игельстром] увидел, что его полк не имеет понятия по новому уставу, а мы, напротив, хорошо приготовлены. [Он] просил меня, что, когда полк его придет, я бы показал его офицерам, и я уже, можно сказать, сделался его любимцем, и [он] говорил графу Ланжерону, что сожалеет, что имел обо мне невыгодное мнение; но что теперь, узнав свою ошибку, почитает себя предо мною виноватым.

Зато он полк свой измучил беспрестанным учением и ученьем парикмахеров; ибо, чтобы более угодить государю, полк его был причесан в две букли. Он беспрестанно твердил Ланжерону: «Боюсь за вас; накладные букли из шляп государь не любит, и вы увидите, что за то вам будет беда». Но если б было и так, выучить в три недели парикмахеров было невозможно, да и без того полки были в страхе, знав, что, когда государь бывает в дурном расположении (что случалось нередко), как бы который полк ни был исправен, все было не в угоду.

В исходе мая мы выступили из Алексеевского, и расположилась вся инспекция в 10 верстах около Казани по разным дорогам.

Государь прибыл в Казань с великими князьями Александром и Константином Павловичами 3-го июня и прогневался на Игельстрома, что войска до прибытия его еще не вступили, приказав ему распорядиться, чтобы каждый полк вступил на другой день поутру в разные часы, так чтобы он каждый мог видеть особо.

В семь часов утра вошел Екатеринбургский полк в Сибирскую заставу; шеф оного был из гатчинских, генерал-майор Певцов. В восемь часов должен был войти Уфимский полк. Все шли с трепетом; я более ужасался, чем идя на штурм Праги.

Государь был у самой заставы. Передо мной шел батальон шефский, который переменил ногу; я тотчас переменил также свою, чтобы маршировать согласно с предыдущим батальоном. За мной шел сверхкомплектный подполковник кн. Ураков, который пооробел и, не заметив, что я переменил ногу, шел по-прежнему, какою ногою шел весь мой батальон. Государь сказал: «Господа штаб-офицеры, не в ногу идете». Я, видя, что иду в ногу шефского батальона верно, то тем же шагом продолжал. Тогда государь гневно закричал: «Полковник Энгельгардт не в ногу идет». Увидевши ошибку моего подполковника, оправдываться было не время. Когда весь полк прошел, ударили под знамена; я скомандовал: «С поля». Надобно объяснить, что делалось то на марше по трем флигельманам[196] в четырнадцать приемов, которое и оканчивалось [тем, что] ружья обертывались вниз дулом, а прикладами вверх, что было чрезвычайно трудно. Император увидел, что батальон исправно сие сделал.

После сего император поехал смотреть Рыльский полк, но он уже вошел, и полковника того полка Баркова за болезнию не было; все сие причтено в вину Игельстрому. Надобно было сперва войти полку Рыльскому, потом Игельстрому быть при государе при входе всех полков его инспекции. В приказе государь объявил спасибо за вход Екатеринбургскому и Уфимскому полкам.

Ввечеру того дня дворянство давало бал, который удостоил своим присутствием император с великими князьями[197]; также дворянство пригласило на бал пришедших полков штаб-офицеров. Государь танцевал польский со многими дамами. Увидя военного губернатора Лассия в башмаках и с тростью, подошед к нему, он сказал: «Как? Лассий в башмаках и с тростью?» — «А как же?» — «Ты бы спросил у петербургских». — «Я их не знаю». — «Видно, ты не любишь петербургских; так я тебе скажу: когда ты в сапогах, знак, что готов к должности, и тогда надобно иметь трость; а когда в башмаках — знак, что хочешь куртизировать дам, тогда трость не нужна». — «Comment, votre majeste, voulez vous, qu'a mon age je Sache toutes ces misere?» («Как, вы хотите, ваше величество, чтобы в мои лета я мог знать все эти мелочи?») Государь рассмеялся сему ирландскому ответу, ибо Лассий был ирландец. Государь, пробыв часа с два, отправился в дом отставного генерал-майора Лецкого, где он имел свое пребывание[198].