На работе захворавшего квартиранта вспоминала не раз. Даже хотела сбегать в обед, поглядеть, как он там, но пришлось бы просить господина Гийома присмотреть за Люком, а она так прежде никогда не делала – неудобно. Да и Тьен, поди, не малое дитя, воды как-нибудь сам себе вскипятит и обед разогреет…

К жаркому, что она оставила на плите, он и не притронулся. Суп тоже не ел. В хлебницу и не заглядывал. Вернувшись, Софи проверила шкафы и кастрюли, и убедилась, что парень, скорее всего, и на кухню сегодня не выходил. Нельзя же так! Во время болезни силы особенно нужны. А где их взять, если целый день на одной воде сидеть? Если он хоть воду пил.

- Тьен? – она тихонько постучала в дверь его спальни. – Можно я зайду?

- Нет. Иди к себе.

Голос у него был до того слабый и несчастный, что Софи и не подумала слушаться. Ишь, гордец нашелся!

- Помирать собрался? - Девочка решительно вошла в комнату. – А мне за свой счет тебя потом хоронить и заупокойную заказывать?

Парень на грубую шутку не отозвался. Сидел на кровати, ссутулившись и спрятав лицо в ладонях. Плечи мелко подрагивали, словно он плакал, но когда Софи приблизилась еще на шаг, вор резко вскинул голову, и она увидела совершенно сухие, болезненно-тусклые глаза.

- Я же просил.

Выглядел он совсем плохо. Бледный, даже губы побелели. Волосы на лбу слиплись от пота, и рубашка взмокла подмышками и на груди. Трясется весь.

- Тебе лежать надо. Давай, постель перестелю и…

- Не подходи! – выкрикнул он, стоило ей сделать еще шаг. На выставленной вперед ладони виднелись длинные царапины, а рукав весь был в бурых пятнах.

- Ты поранился? – спросила Софи, когда всполошенное его криком сердце перестало подпрыгивать в груди.

- Я? – Тьен опустил сжавшуюся в кулак руку. – Да, несильно. Только не подходи, пожалуйста. Не хочу, чтобы ты заразилась.

- Глупость какая, - отмахнулась она. – Зараза так быстро не липнет. Сейчас постель тебе расстелю, чай принесу и уйду.

На полу валялись исчерченные непонятными знаками листы бумаги. На некоторых, кроме чернил, темнели пятна крови, но она не собиралась ни о чем расспрашивать. Жар разум мутит, и не такое случается. Мама в последние дни все шила что-то, говорила, ей, Софи, приданое… Наволочка старая, вся в стежках. Выкинуть рука не поднимается, так и лежит в комоде, в нижнем ящике…

- Тьен. – От воспоминаний стало тревожно, а в глаза словно песка насыпали. – Что у тебя болит? Ты… - Она потянулась потрогать лоб, но он отстранился. – С-совсем плохо? Может… Может, доктора позвать? Он тут недалеко живет. Я сбегаю, ага? У меня и деньги есть. Ты только приляг, пожалуйста. И чаю выпей, тебе надо. И…

- Не надо доктора, – тихо вымолвил больной. – Само пройдет, не впервой.

- Хочешь, воды тебе согрею? Обмоешься. Поешь потом. Поешь же?

- Хорошо. Только… Скажи, вот так… - Он осторожно, словно она была сделана из стекла, взял ее руку. – Вот так не больно? Или… я не знаю, как…

- Тепло. – Она зажмурилась, сдерживая вызванные грустными воспоминаниями и смутным тревожным предчувствием слезы.

- А так? – Ладонь к ладони, пальцы сплелись, и сквозь кожу чувствуется биение чужого сердца. – Если так, то…

- Тепло, - повторила девочка, с силой вцепляясь в его руку. – И ты… Ты не горячий совсем. Видно, хворь потом вышла, отлежаться только надо, поспать…

Раньше такого не случалось. И болел, бывало, особенно в детстве. И дрался – куда же без этого? Как положено, харкал мокротой или с неделю отсвечивал фингалом под глазом. Зуб тот же, не врос ведь, хоть и вкручивал поначалу в десну, веря в слышанные когда-то побасенки.

Что же изменилось?

С ночи и до позднего вечера Тьен метался по комнате, терзал бумагу, в хитросплетении неведомо откуда всплывших в памяти символов пытаясь отыскать разгадки, и даже, как в той глупой присказке, бился головой о стену – все впустую.

Полегчало лишь с приходом Софи.

Он не хотел впускать ее. Боялся снова обидеть случайным прикосновением. Или не случайным. Ведь так тяжело удержаться, когда тебя манит ласковый и теплый свет…

А она все равно пришла. Он отбирал ее силы, ее жизнь, а она жалела его, волновалось, как о родном. И от этого становилось еще хуже… и лучше.

Он сидел на постели, и навалившиеся после часов бесплодных раздумий слабость и апатия, не давали лишний раз шевельнуть рукой, а она притащила с кухни табурет, взгромоздила на него большой жестяной таз и наносила теплой воды. Как с маленького стащила рубаху, и пока он вяло плескался, смывая пот с лица и кровавые потеки с рук, перестелила постель и собрала разбросанные по комнате вещи. Потом принесла поесть. Мясо казалось безвкусным, каша становилась поперек горла вязким комом, а чай отчего-то вонял затхлым болотом, но он, борясь с тошнотой жевал и глотал, жевал и глотал, потому что она сидела рядом… А когда сбегала, посмотреть, как там Люк, которому рано было спать и которого по его, Тьена, милости лишили сегодня и ледовой горки, и сестры, парень сплевывал тошнотворную жвачку на обрывок газеты и швырял под кровать, к выпачканным в крови салфеткам и трем убранным подальше от глаз Софи горшочкам с загубленной рассадой…

А после сам не заметил, как уснул, успокоенный добрым светом…

На следующий день была намечена встреча с Лансом. Тьен сам выбрал место и время, но соблазн не пойти был велик. Остаться дома, отлежаться, выспаться, стараясь не думать больше ни о чем. И не ходить в комнату с молоденькими примулами и фиалками. Вчерашних изысканий хватило: забирать силу – да, отдавать – хоть от натуги лопни, нет. Не вышло ни с цветами, ни с Софи.

Полдня провалявшись в кровати, к обеду он все же заставил себя встать. Умылся, переоделся, поел, сколько смог, и вышел в город. Шут должен был подойти к центральному почтамту в шесть вечера, но сидеть до того времени дома, дожидаясь прихода Софи, Тьен не хотел.

Прогулялся по парку, заглянул в несколько магазинов. Горбунья Нэн, будь она жива, сказала бы, что в церковь надо, у бога помощи попросить, но в это он с малолетства не верил. Не в то, что бог есть, в этом-то как раз не сомневался, а в то, что бог есть в церкви. Что ему делать в душном полумраке, просмердевшем смешанным с благовониями старушечьим потом? А вот что там действительно хорошо, так это по карманам шерудить, но настроение было нерабочее.

Исходив прилегавшие к городскому центру улочки вдоль и поперек и вдоволь налюбовавшись на грязные дома и расфуфыренных мещанок, он убил кое-как два часа и явился к почтамту в срок, чего никак нельзя было сказать о досточтимом Ланселоте Крайо, опоздавшем ровно на двадцать две минуты.

- Тебе часы подарить? – проворчал Тьен вместо приветствия, при этом рассматривая старого приятеля по-новому, так, как недавно научился.

Шут светился почти как ребенок, озаряя мир вокруг ровным и чистым сиянием, в котором давно и бесследно потонули темные пятна былых неурядиц.

- Подари, - не отказался он. – А заодно можешь и работенку новую подыскать.

- А с этой что не так? – забеспокоился Тьен. Думал, хоть за друга спокоен будет, а тут такие заявления.

- Скучно, брат, - посетовал белобрысый. – Рассказать не могу, как скучно! - За разговором они пошли вдоль по улице, намереваясь остановиться хоть в чайной, хоть в рюмочной, и прохожие теперь озирались на размахивающего руками Ланса. – Ходишь туда-сюда, бродишь. Продашь что-нибудь, не продашь – не известно. А наслушаешься бывает! А то и побить могут.

- Побить? – нахмурился вор: с Шутом никогда не разберешь, взаправду говорит или заливает опять. – За ухваты, что ли?

- Угу, за ухваты. Ухватил тут одну, а у нее, оказывается, муж в комнате дрыхнет.

- Кому что, а тебе все бы баб тискать.

- А я виноват, что она мне открыла в лифчике на босу ногу?

Тьен попытался себе это представить, но воображение подвело.

Присели в маленьком кабачке. Взяли по пинте пива и копченых колбасок. Платил за все известно кто.