Рассвет еще не начинался, и ведущий грузовик сбросил скорость, намереваясь поберечь силы водителей, которым предстояло провести несколько тяжелых часов в полуслепой езде по сложной, скользкой дороге. В первой машине, кроме водителя, сидел сержант в полевой форме с артиллерийскими петлицами, рядом Кононов в погонах капитана и Обертфельд уже в образе майора. Кононов держал на коленях развернутую туристскую карту Донецкой области и, подсвечивая себе трехцветным сигнальным фонариком, матерился, пытаясь определить местонахождение колонны на подпрыгивающем мятом листе:

— Где эта еханая Еникиевка, мать ее! Чего ржешь, Обер? Вот проскочим поворот — кранты, уедем к бабушке на куличи. Не могли карту поприличней найти, еханые пентюхи!

Обер Обертфельд скалил зубы и ерзал задницей, затекшей от долгого сидения:

— Да брось ты, еще Коммунарск не проехали. Он должен быть где то впереди и справа.

Водитель вдруг ударил по тормозам:

— Мать его!

— В чем дело, Пузырь? — Кононов посмотрел вперед сквозь мотающиеся «дворники» лобового стекла и присвистнул. Посреди шоссе разворачивался танк. Обычный такой Т 72.

За ним угадывались силуэты таких же боевых машин, вперемежку с бензовозами и БМП.

— Влипли! Наверное, учения. Если, конечно, не война с империалистами… — Обертфельд надел фуражку и выглянул из кабины. С крыши за шиворот моментально полилась дождевая вода.

К нему, придерживая на боку полевую сумку, бежал солдат в белой каске и белой портупее. Судя по флажкам, которые мокро трепыхались у него за ремнем, это был регулировщик. Обертфельд услышав, как Кононов щелкнул предохранителем «Макарова», покачал головой, набросил поверх фуражки капюшон прорезиненного плаща и выбрался на асфальт. Покрытие дороги было изуродовано танковыми гусеницами.

— Вы обеспечение 249 го гаубичного полка? — спросил регулировщик, увидев в петлицах незнакомого майора скрещенные пушки. Солдатик был совсем молодой, лицо в крупных веснушках, губы его тряслись от озноба. В широко открытых глазах мигал огонек оранжевого поворотника, включенного Пузырем. Обертфельд солидно кивнул:

— Да, 249 го, гаубичного.

— Сворачиваете направо, ваш полк прошел уже час назад, товарищ майор.

Регулировщик козырнул и побежал обратно. У первого танка он остановился, достал флажки и принялся ими усиленно махать.

Из башни танка показалась голова в шлеме.

— Что ты, салага, под ногами путаешься, иди вон вперед, там «бээмпэшка» заглохла, и теперь пробка у тебя, салабон, еханный в рот! — сквозь рев танковых двигателей донесся до ушей Обертфельда крик танкиста.

— Ну, что там? — выглянул из кабины Кононов — его сразу залило потоком воды.

— Уйди… — Обертфельд, отряхивая плащ от дождя, полез обратно в кабину. Забравшись внутрь, он, поцокав языком, вздохнул: — Давай, Пузырь, поворачивай направо, на проселочную дорогу!

— Зачем, ты сдурел? Да мы там враз заблудимся! — взревел Кононов, но Обертфельд посмотрел на него как на душевнобольного:

— А ты хочешь нарушить тут движение колонн или убрать регулировщика, а потом штурмовать танковую колонну, так, что ли? — Обертфельд повернулся к водителю и пихнул его в бок: — Все! Пузырь, двигай!

Восемь грузовиков колонной сползли вниз по откосу и, утопая по брюхо в грязи дороги, разбитой машинами гаубичного полка, двинулись через густую березовую рощу. С трудом преодолев несколько сот метров, головная машина съехала на обочину, ломая кустарник. Остальные водители привычно повторили ее маневр.

Обертфельд вылез под дождь и побежал вдоль колонны, утопая по щиколотку в липкой жиже:

— Гаси фары!

Он отправил двух боевиков наблюдать за шоссе, чтобы, как только уйдут танки, продолжить движение. Остальных выгнал из под кузовных тентов и растянул цепочкой вдоль грузовиков. В кабинах остались только водители текущей смены, им Обертфельд разрешил подремать.

Дождь лил не переставая. Это был уже не теплый летний дождь, пахнущий озоном и теплой травой, а неуютный октябрьский ливень, холодный, под стать промозглому ледяному северо западному ветру, прихотливо играющему струями воды, падающей с неба. Вокруг, в кромешной тьме, частоколом белели стволы берез, прореженных кое где оголенными кустарниками. Шум ливня, шорох множества березовых крон, качающихся на ветру, чем то отдаленно напоминал рокот морского прилива. Изредка ветер будто засыпал, тогда пелена дождя падала отвесно вниз, барабанила по брезентовым тентам и капотам грузовиков, стекала по отяжелевшим от влаги плащ палаткам часовых. Потом ветер, как бы опомнившись, с новой силой наваливался упругими волнами на березовую рощу и нещадно стегал каплями по капюшонам затаившихся людей. Невдалеке, на шоссе, гудели танковые моторы, тянуло выхлопными газами. А с другой стороны, ближе к колоне грузовиков, слышались тяжелые очереди крупнокалиберных танковых пулеметов и упругие раскаты орудийных выстрелов.

Совсем рядом, как минимум на уровне дивизии, полным ходом шли ночные учения. Иногда слышался надрывный вой — это била батарея реактивных установок, от ее канонады по облакам носились огненные всполохи.

— Ты что здесь пасешься, а ну в цепь! Муха, ты оглох? — Кононов обнаружил в третьем грузовике одного из боевиков, спрятавшегося за ящики с «Проволокой», чтобы немного поспать.

Муха обиженно засопел, как школьник, уличенный в использовании шпаргалки, и, перевалив через борт свое грузное тело, предстал перед «капитаном»:

— Да я только ботинки перешнуровать. А вообще… Подумаешь, ушел… Это у вояк учения, а не у нас… Какого хрена зазря мокнуть и ноги изнашивать. Тоже мне, игрушечки хренушечки придумали!

Кононов сосредоточенно саданул его локтем в подбородок и, подождав, когда тот, сопя, поднимется, погнал на свое место, приговаривая:

— Тебе за что я деньги плачу… Из зоны зачем вынимал? Чтоб ты тут мне разговоры говорил? Совсем оборзели! Разболтались… Деньги получают, а делать ничего не желают, еханые выродки! И с такими еще и в Афган переться, ублюдки!

Через минуту, не успев остыть, Кононов уже тыкал автоматом в живот другому боевику, притулившемуся под несколькими поваленными друг на друга елками.

— Дебильная ты морда, встань! Если не хочешь, чтоб я тебя отправил сторожить дачу шефа в Ленине. Там ты сгинешь навсегда в захолустье за пятьсот колов в месяц…

Кононов и Обертфельд, по несколько раз обойдя колону и проверив охрану, влезли под тент замыкающего грузовика с «Проволокой». За ней стояла только машина заправщик, тоже на базе ЗИЛ 131. Обертфельд, пощелкав кнопкой своего погаснувшего фонарика, злобно выкинул его на дорогу. Затем расшнуровал высокие армейские ботинки и, кляня все на свете, принялся щупать мокрые холодные ступни ног:

— Не дай бог, на нас армейский патруль напорется. Как объяснить им, почему мы влезли в зону учений? Кто такие, привяжутся, почему тут? И все такое прочее… Потом сделают запрос в часть! А части такой и нет поблизости. Она в Афгане. А какого хрена, спросят, вы тут около Донецка ошиваетесь? Чего везете, куда…?

Полный завал! Или, еще лучше, «полудурки диверсанты» заявятся ногами руками махать, вроде как брать в плен условного противника. Ну и подставили нас. Тому, кто нам такой маршрутик сочинил, хрен нужно оторвать.

Кононов уселся на ящик из под пятисоткилограммовой авиационной бомбы и достал сырые сигареты:

— Не дрейфь, Обер, не понтуйся, проскочим. Ночь, дождь, холод собачий. Никому ни до чего дела нет сейчас. Проскочим.

С шоссе послышались дружные завывания заводящихся танков. Низкий, рокочущий звук стал постепенно перемещаться на восток.

Кононов прислушался:

— Кажись, уходят, мать их за ногу!

— Вроде так. Пусть подальше уйдут, чтобы опять не наехать им на хвост, — Обертфельд взглянул на светящийся циферблат наручных часов, — до рассвета проскочить бы эту зону…

— Колдуна сейчас сюда бы, он сразу разнюхал бы, куда рвануть, где на дно залечь… — Кононов с досады пихнул ногой тяжелый ящик со сложной надписью «122 мм Д 30.2 шт. Оскол фуг. Уменьшенный брутто 75 кг».