— Слушай, Ортабулаки, где ты бродил целых девять дней?
— Ходили с Ахмад Саяфом к Кандагару там есть такой командир русской части Алехкиен, что ли, он постоянно что нибудь продает или меняет. То машину саляры на гонконговскую косметику, то пару ящиков «Калашниковых» на «тойоту», такую знаешь, вся блестит, будто серебряная. А один раз, это уже при мне, целый грузовик консервов мясных привез. Но обманул, сволочь, мясо оказалось свиное. Знаешь, такие банки югославские.
Ортабулаки показал руками примерный размер полукилограммовой банки. Хафизулла, затягиваясь сигареткой и чувствуя, как план начинает свое веселящее действие, блаженно улыбнулся:
— Ну и что ты там выменял со своим Ахмад Саяфом?
— Ты очень зря так пренебрежительно говоришь об этом великом полевом командире, у него все бойцы знаешь как вооружены! И каждый день едят баранину. А я, по правде говоря, хотел очень белую женщину, денег скопил, семьсот тысяч афгани, но они там какие то все чокнутые. Требуют в два раза больше. Ахмад Саяф, правда, купил себе одну на целых две ночи. Знаешь, такая огромная, эти дела вот такие… Губы красные, будто только что кровь пила, а глаза вот тут, синие с зеленым. — Он оттянул себе веко, куда тут же попала какая то соринка, которую Ортабулаки принялся раздраженно вытирать к горбатой переносице.
— А что ж ты там себе не нашел ничего получше этой штуковины без предохранителя? — Хафизулла осторожно отвел в сторону ствол «шмайсера», невзначай ткнувшийся ему в живот.
В этот момент на дороге неожиданно грохнул мощный взрыв и за этим послышался беспорядочный треск более слабых разрывов. Саперы наконец подорвали свой контрфугас, и чувствительные мины итальянского производства, сдетонировав, самоуничтожились.
В листве ивняка зашуршали небольшие комочки земли, далеко отброшенные взрывами. Хафизулла присел на корточки рядом со вторым гостем из Пакистана и посмотрел на дорогу.
Над еще клубящимися воронками лихо развернулся один из танков сопровождения и, заскрежетав поблескивающими траками гусениц, одним махом выровнял крупные и мелкие ямки. Регулировщик на ходу заскочил на моторную решетку танка и сунул сигнальные флажки в обив бронежилета. На большой скорости вдоль колонны промчался штабной броневик, поднимая к уже изрядно плотному пылевому облаку дополнительный желто бурый шлейф.
Ортабулаки закончил наконец чесать глаз и хлебнул из фляги теплого, крепкого чая:
— А ты то, Хафизулла, чем занимался все это время?
Тот покосился на соседа в пятнистой военной форме, с ярко выраженными арабскими чертами лица. Во взгляде и во всех его движениях чувствовалась самоуверенность и некоторая доля презрения к происходящему вокруг. Он по прежнему не изъявлял желания принять участие в разговоре и только курил одну сигарету за другой.
Хафизулла некоторое время изучал гостя, потом, потеряв к нему всякий интерес, обернулся к Ортабулаки:
— Ничего особенного не было, только вот три дня назад, южнее, у кишлака Махмияр, отряд Абдуллы Басира взял двух солдат гяуров — связистов, чего то они там копались. С ними было много кармалевских бойцов, но после начала стрельбы они переметнулись на нашу сторону и заодно привели этих двоих русских. Я как раз их сторожил в первый день. Знаешь, один, оказывается, жил на самом берегу пограничной реки около Термеза, только, конечно, с той, с советской стороны. Говорит когда, почти все понятно, но сам он почему то понимает трудно, все время переспрашивает. К тому же оказался истинным мусульманином. Когда пришло время четвертой молитвы, он первый повалился лицом к Мекке. И суры Корана знает почти все… Вел себя подобающе правоверному. Не дергался, не ныл. Басир приказал его развязать, дал баранины, воды, лепешек. А второй, здоровый, белый, поначалу дергался, чего то кричал, да разобрать никто не мог. Ругался, наверное, плевался в сторону перешедших к нам кармалевских солдат. Тот, что мусульманин, кое как объяснил, отчего он беснуется. Мол, пришел защищать их апрельскую революцию, а бойцы Кармаля его предали и выдали американским наймитам и пакам. А кармальцы только посмеивались, мы, мол, не знаем никакой весенней революции, у нас только праздник Рамазан. А мы, мы кто, пакистанцы или американцы? Я в нашем отряде видел из американского только сигареты «Мальборо», да и то лицензионные, индийские. Да… Ну а на следующее утро гяуры подняли несколько вертолетов и принялись искать своих. Трупов, конечно, не нашли, их не было. Стали бить ракетами по тропам, а мы уже ушли в Махмияр. Гяуры сообразили, что нам быть больше негде, и принялись обстреливать кишлак. Полдня стоял сплошной грохот, они попытались даже высадить десант у старой мечети, но мы «блоупайтом» их отпугнули. Тогда к Абдулле Басиру пришли старейшины Махмияра и говорят: «Гяуры уже убили здесь шесть человек дехкан, их жен и детей, и мы знаем, почему они не могут успокоиться. У тебя двое пленных, верни им их тела, и они оставят нас в покое, иначе ты никогда не получишь больше убежища в Махмияре. Мужчины нашего рода не пустят тебя в эту долину».
Тогда Басир сказал: «Ладно, я сделаю то, что вы просите, уважаемые старейшины».
Он сам убил того русского, натянул ему кожу живота на голову и бросил на дорогу у кишлака. Потом одели одного из убитых кармалевских солдат в советскую форму и тоже бросили на дорогу. Гяуры полетали, полетали над ними и успокоились. Представляешь, Ортабулаки, этим неверным было важно, чтобы их люди, попавшие в плен, оказались мертвы. Кто их убьет, мы или они сами, их не интересовало. Им нужны были мертвецы, и они их получили. Но они даже не подобрали тела…
Ортабулаки вознес ладони вверх, и они уперлись в сырой свод подземного арыка.
— Аллах услышал молитвы правоверных, он лишил гяуров разума, они грызут друг друга как собаки! Но, конечно, жалко, что тот русский подох, на него можно было что нибудь выменять. Вот все тот же Ахмад Саяф на одного пленного гяура выменял шесть бушлатов, три автомата, пять ящиков патронов, два мешка сахара и пятьсот тысяч афгани, да жалко…
Хафизулла махнул рукой:
— Твой Ахмад Саяф никогда не попадет в сады к Мохаммеду, и его не будут каждый день ласкать небесные гурии, которые на следующее утро уже снова девственницы, потому что он не настоящий воин ислама. Тот, кто отпускает врага, вместо того чтобы его убить, не мусульманин. Я просто уверен, что, если ему хорошо заплатят, он уйдет служить Кармалю, предав священное зеленое знамя борьбы с неверными.
— Ладно, Хафизулла, не будем ссориться. Вот лучше скажи, что ты будешь делать, когда получишь деньги за это дельце?
— Уйду в Пешавар и попробую сколотить свой, собственный отряд, а потом, если поможет Аллах, подниму весь свой род, всех своих родственников, которые сейчас живут в Пакистане.
Ортабулаки блаженно прикрыл глаза:
— А я пойду в Кандагар и куплю там самую большую белую женщину, которую только найду…
— У, безмозглый, тебе давно уже надо обзавестись парочкой паранджей, давно нужно было жениться, чтобы родить Мохаммеду воинов, а ты все деньги на потаскух норовишь спустить… — Хафизулла укоризненно покачал головой и вдруг громко расхохотался, увидев, как Ортабулаки в мечтах сладко причмокивает потрескавшимися губами. Он расставил руки, насколько позволяли стены арыка: — Нет бога, кроме Аллаха и Мохаммеда, пророка его!
Потом схватил несколько опешившего Ортабулаки и поволок к выходу:
— Слушай, я чувствую в теле такую необыкновенную легкость, что кажется, на меня снизошло небесное озарение. Пойдем, нам помогает Аллах. Мы сейчас вдвоем разгоним всю колонну гяуров и захватим богатые трофеи!
Но у выхода наружу Хафизулла натолкнулся на второго гостя в пятнистой камуфляжной форме, который держал в руках по автоматическому скорострельному пистолету «беретта»:
— Здесь в течение месяца не должен прозвучать ни один выстрел, и ваш полевой командир нам сказал, что самолично убьет каждого, кто нарушит условия договора. Но если его сейчас здесь нет, то я могу сделать это сам. Положите на землю ваше оружие… Ну!