— Уйди с валу! — схватил капрал медную шуфлу. — Вдарю не то!..

Агапыч всплеснул в отчаянии руками и бросился вниз. В этот момент где-то за частоколом выстрелила пушка, и брандскугель[24]) с веском разорвался около кузниц. С валу в ответ рявкнула капралова гаубица. У Агапыча от страха подкосились ноги. Шлепнулся на спину и, барахтаясь, на спине же съехал с крутого остановился, помялся, а затем повернулся решительно и затрусил к дому. Вспомнил, что не захватил хлеб-соль приготовленную для встречи «гостей».

Когда выбрались из чапыжника и лошадиные копыта зацокали по камням тракта, Федька-Чумак, ехавший рядом с Хлопушей, посмотрел из-под руки на завод:

— Тихо! Спят ли што? Покеда очухаются, мы на валах будем.

— А может, хитрят? — сказал Хлопуша. — Ты-б, провора, наказал все ж людишкам своим, штоб не галдели так. Гамно очень, для заводских пушек примета верная…

И словно подтверждая слова Хлопуши, с вала грохнула гаубица. Ядро, сбивая на лету сучья, прогудело над головами. Этот выстрел и разбудил Агапыча.

— Вот так спят! — засмеялся Хлопу-ша. — Ишь, встречают! — и, спустившись с тракта, свернул в сосняк.

Второе ядро зарылось где-то влево, в болоте.

— Ништо! — беззаботно ответил Чумак. Обернувшись назад, крикнул: — А ну, ребятушки, давай-кось сюда тетку Дарью! — хлестнул коня и поскакал к опушке.

Чумаковы ребята, перебирая руками спицы, выволокли «тетку Дарью» — широкогорлую полевую пушку. За ней с криком побежали и остальные люди Хлопуши…

Чумак сам установил на пригорке «тетку Дарью», сам навел и приложил к запалу фитиль. Горластая «тетка» рявкнула, разбудив в горах эхо.

— Перенесло, — сказал кто-то из канониров, не видя дыма.

Но Чумак, поймавший ухом разрыв брандскугеля, улыбнулся самодовольно.

— Балуешь! Николи не бывало, штоб я промаху дал. Слышь, на заводе разорвалась.

«Тетке» ответила с валов заводская гаубица. Ядро легло рядом, спугнуло кучку конников, но без вреда для них.

— Годи, ребятушки! — крикнул Жженый, до сих пор внимательно приглядывавшийся к заводским валам. — Там всего-то один человек. А ну-ка, Федор, езжай за мной.

Павел и Чумак поскакали верхами к заводу. Остановившись под валом и задрав кверху голову, Жженый крикнул:

— Кто есть живая душа, выглянь!

В амбразуру рядом с пушечным стволом высунулась голова капрала:

— Чего надоть?

— Это ты, дедка! — обрадовался знакомому Павел. — А ну, глянь на меня. Узнаешь?

Капрал долго из-под руки глядел вниз, И вдруг заулыбался:

— Никак, заводской наш, литейщик, Павлуха Жженый? Пошто, сынок, кликал?

— Ты чего там один, как неприкаянный, болтаешься? Сдавайся! Неча зря порох изводить!

— Без приказа не могу, — затряс упрямо головой капрал. — Ты, паря, раздобудь мне какого ни на есть начальника, пущай он прикажет, тады и ворота настежь…

— Да ты, дедка, очумел! — захохотал Жженый, — Уже не самого ли хвельд-маршала Румянцева тебе раздобыть? Теперь наше, мужичье царство, и выше нас начальников нет…

— Болтай зря! — рассердился капрал. — Тебе смешки, а меня потом шпицрутенами[25]) расфитиляют. Несладко, чай, и мне одному-то здесь оборачиваться. Весной гарнизонные, верно, што крысы, поразбежались, — вспомнил он слова Толоконникова. — А все ж без приказу я ни-ни!.. Отъехали бы вы, ребята, в сторонку, я счас опять палить начну, не задеть бы случаем вас, — мирно и деловито закончил он.

— Вот старый грех! — проворчал, озлобясь, Чумак и потянул из седельного кобура пистолет. — Сем-ка, я его за послушание начальству в рай отправлю…

— Брось! — схватил его за руку Жженый. — Вишь ведь, из ума старый выжил. Ну его к лешему! — И, повернувшись в сторону опушки, сложив руки трубой, крикнул:

— Ребятушки-и!.. Шту-у-рм!.. На слоем!..

Лавина тел, конные, пешие, оторвалась от опушки и понеслась к заводу.

Впереди краснел чекмень Хлопуши. Многоголосый рев ответил Жженому:

— На сло-ом!.. На сло-ом!.. На сло-ом!..

Жженый, огрев нагайкой жеребца, первый подскакал к воротам, скатился с седла и брякнул елманом[26]) в дубовые, обитые железом тесины:

— Отворяй, сукины сыны!

Ответом было молчание. Услышав уже близкий топот штурмующих, Жженый крикнул:

— Робя, вон там бревно, захватите!.. Ворота сбить!

Но уже заскрипели протяжно и жалобно петли. Оба тяжелые полотнища распахнулись настежь. В открытых воротах стоял одиноко Агапыч, склонив голову в низком поклоне, с хлебом-солью в руках.

Жженый в первый момент опешил. Затем, узнав Агапыча, шагнул к нему, размахнулся и ударил из-под низу по подносу. Коврига с колонкой отлетели далеко в сторону, поднос брякнулся о камни. Агапыч подавленно ахнул и спотыкаясь по замерзшим колдобинам, побежал вглубь двора…

Жженый первый вошел в заводские ворота. За ним вслед, теснясь, ругаясь, крича надрывно, ввалились остальные — работные, башкиры, казаки, гусары…

…В господском доме трещали двери, звенели разбиваемые стекла. Казацкие чекмени, азямы, сермяжные зипуны, верблюжьи кафтаны теснились в дверях, лезли в окна…

Стреляли в зеркала, рубили на дрова дорогую мебель, в щепки размолотили клавикорды[27]). Под ногами хрустел разбитый фарфор, путались изрубленные ковры, дорогие материи, меха. Не было корысти, — было только желание разнести вдребезги, уничтожить, чтобы не вернулось, не возродилось это ненавистное, — чувствовалось в яростных ударах, выстрелах, звоне разбитых стекол. Лишь когда добрались до графских охотничьих комнат — радостно зашумели. Жадно растаскивали дорогие штуцера, пистолеты, кинжалы, рогатины. Это нужное, необходимое, на остальное— наплевать!

Сбросили с вышки подзорную трубу, вслед за ней отправили вниз и спрятавшегося там немца-камердинера:

— Небо трубкой дырявишь!..

Заводские работные разгромили контору, вытащили на двор конторские бумаги и подожгли. Плясали вокруг костра и радостно кричали:

— Горят наши долги!.. Горят наши недоимки!..

— Завод бы не спалили! — забеспокоился Хлопуша.

— Небойсь, — улыбнулся светло Жженый. — Глянь, они што колодники освобожденные радуются…

И вдруг ударил себя по лбу:

— Батюшки! А про колодников-то я и забыл! Ребятушки, кто со мной: заводских арестантов освобождать?!

В сопровождении полсотни людей направился к «стегальной» избе. Камнями сбили с дверей «камор» пудовые замки. Остановились на краю глубокой ямы. Хлопуша нагнулся. Снизу несло пронзительной сыростью и тухлой вонью…

— Сибирным острогам не удаст! — покрутил он головой и крикнул в темноту: — Выходи, кто жив остался!

По скрипучей лестнице вскарабкались два старика-завальщика, вместе с Жженым подававшие управителю жалобу. За ними вышли еще трое проштрафившихся рудокопцев. Долго моргали отвыкшими от света глазами. Разглядев, наконец, красный Хлопушин чекмень, бухнулись ему в ноги, думая, что это сам Пугачев:

— Батюшка ты наш!.. За слободу спасибо!..

— Встаньте, ребятушки! — тихо, дрогнувшим голосом сказал Хлопуша. — Не осударь я, а только слуга его верный, такой же мужик, как и вы. Колодки с их сбить! — приказал он громко.

Когда отошли от «каморы», у Жженого вырвалось страстным криком:

— Эх, шихтмейстера-б отыскать! Я-б с ним за всех рассчитался!

— Нашли уж! — откликнулся Чумак. — В церкви, под престолом спрятался…

…На дворе около домны поставили для Хлопуши раззолоченное штофное кресло. Хлопуша сел, Жженый, Чумак, Карбалка и остальные его есаулы встали по бокам. Перед Хлопушей на коленях — Агапыч и Шемберг. Управитель, осунувшийся, с провалившимися за одну ночь щеками, был тупо-равнодушен. У Агапыча судорожно дергалась нижняя челюсть, и он нето лязгал зубами, нето шептал что-то. Кругом тесным кольцом— люди…