— Сссука, — простонала Наташа уткнувшись лбом в дверной косяк, даже не понимая, кого она сейчас имеет в виду — Илту или себя. Из глубин памяти услужливо вынырнуло нужное воспоминание и девушка, порывшись в разбросанной по кровати одежде, выудила запасной ключ. Повернув его в замке, она нацепила гостиничные тапки и вышла в коридор, собираясь пройти туда, где как она видела утром, растапливали самовар. Чай — самое то, что было нужно сейчас ее иссушенному организму.
Проходя мимо одной из дверей, она услышала, за ней звуки, недвусмысленно свидетельствующие о том, чем занимаются в той комнате. Наташа, хмыкнув, хотела пройти мимо, когда ей послышалось что-то знакомое в доносящихся из-за двери сладострастных вскриках, перемежаемых стонами и всхлипами. До боли знакомый женский голос, задохнувшись от страсти, что-то выкрикивал по-японски, перемежая это отборным русским матом. В ответ незнакомый мужской голос отвечал на английском — судя по интонации тоже ругательства.
Скорей машинально Наташа толкнула дверь — та неожиданно оказалась незапертой. На смятых простынях гостиничной кровати, прижатая поджарым мужским телом извивалась женщина, которую она узнала сразу. Полные губы были искусаны в кровь, на теле проступали синяки от вдавившихся в них пальцев.
Наташа застыла, чувствуя себя так, будто ей с размаху врезали поддых. Снова предательство — от единственного человека, которому она только что начала доверять. Всхлипнув от преисполнившей сердце лютой обиды, она замотала растрепанной головой и выскочила в коридор. Занимающаяся любовью парочка ее так и не заметила.
Наташа сбежала вниз по лестнице и, провожаемая удивленным взглядом портье, выскочила на улицу. Прохладный вечерний воздух, остудил шумящую голову, отчасти вернув Наташе способность к соображению. И все равно чувство щемящей обиды и досады — в первую очередь на себя — не оставляло русскую девушку. Илта не имела права так поступать! То, что Наташа позволила себе выпить лишнего это еще не повод…Да она сама сейчас же…Что она себе тоже нормального мужика не найдет? И пошли бы все эти харбинские изуверы со своими секретными планами и заданиями.
Размышляя так, глотая слезы обиды, Наташа уже не очень разбиралась, куда и зачем она идет. Осмотреться по сторонам она догадалась, только когда вокруг стало уж очень темно. Оказалось, что она в сердцах свернула в какой-то переулок, причем сейчас она даже не была готова сказать, в какой стороне находится «Даурия». Хотя, вот позади слышатся быстрые шаги — кто-то тоже идет по своим делам. Сейчас она спросит…
— Наталья Севастьянова? — послышался чуть ли не над ухом резкий женский голос.
— Да, я — протянула девушка, оборачиваясь, пока еще скорее удивленная, чем встревоженная тем, что тут ее кто-то знает.
Вспыхнуло пламя спички, поднесенной к дешевой местной папиросе. Огонь осветил резкие женские черты, орлиный нос, пронзительные черные глаза. Что-то очень знакомое почудилось Илте в этих чертах — что-то от чего за километр веяло угрозой.
— Отлично, — усмехнулась женщина, выдохнув табачный дым в лицо закашлявшейся девушке, — действуйте товарищи, — произнесла она, обращаясь к кому-то позади Наташи.
Блондинка открыла было рот, чтобы закричать, когда сильная рука ухватила ее за горло и на ее лицо легла тряпка, воняющая хлороформом.
*В произведении использованы стихи Роберта Сервиса(перевод Евгения Витковского), Томаса Маккинеса и Арсения Несмелова
Часть вторая: На дне Черного Колодца
Возле стоящей на берегу Амура бревенчатой фанзы горел небольшой костер. Перед ним присел на корточки седоватый китаец в потрепанной одежде, помешивающий в висящем над костром котелке резко пахнущее варево. Временами он поглядывал на человека, зажатого в стоящем на земле хитроумном устройстве, напоминающим что-то среднее между кроватью и узким ящиком, с разъемными стенками из двух половинок. В стенках виднелись отверстия для рук, ног и головы, не дававшие пленнику пошевелиться, еще один деревянной зажим сдавливал поясницу. Обнаженное тело покрывали многочисленные порезы, по которым, оставляя на коже кровавые следы, ползали всевозможные насекомые — от мелких мошек до крупных черных жуков. Особенно же много было мух — крупных, с блестящими зелеными телами.
Из-за крови, грязи и обильно покрывшего тело гнуса невозможно было определить возраст или расовую принадлежность съедаемого заживо. В темных глазах читалась смертная мука, из заткнутого грязной тряпкой рта слышалось сдавленное мычание.
Воздух переполнял запах экскрементов — вполне ожидаемым, поскольку испражняться скованному пленнику оставалось только под себя. Запах же приманивал к пытаемому все новых летающих и ползающих тварей. Каждую минуту человек ощущал как тысячи маленьких лапок неустанно переступают по коже, как в обнаженные раны вонзаются тонкие хоботки и сотни мельчайших челюстей вгрызаются в его тело, вызывая невыносимый зуд.
В воздухе стояло неумолчное ровное гудение.
Китаец посмотрел на закипающее варево, удовлетворенно хмыкнул, сняв котелок с огня, и зачерпнул жестяной кружкой содержимое — густую жижу из ягодной мякоти и мелких косточек. Вразвалку он подошел к пленнику, протестующе замычавшему когда китаец, вырвав кляп и зажав связанному нос, начал подносить к распахнутому рту кружку.
— Погоди, Яо! — раздался голос, — если от твоей дряни его пронесет снова, мы сами задохнемся от вони.
Китаец послушно отошел, уступая дорогу пружинисто поднявшейся на ноги молодой женщине, сидевшей чуть поодаль от костра. Потревоженный гнус с резким жужжанием поднялся в воздух, образовав большое облако, когда она подошла к скованному пленнику. Синие глаза встретились с темными и слабая улыбка искривила полные губы.
— Ты сам понимаешь, Чен, — тихо сказала Илта, — я все равно узнаю, что мне нужно. Ты, правда, до этого уже не доживешь — если и будешь отмалчиваться дальше, тебя отнесут к болотам и оставят в этих колодках. Тебе самому не интересно, от чего ты помрешь: от гангрены, заражения крови или тебя раньше сожрут насекомые?
Лицо приговоренного перекосилось от боли и страха.
— Самое смешное — продолжала Илта, — те кому ты служишь, не оценят твое самопожертвование. Тебя использовали и выбросили, как рваный башмак, твои друзья сбежали, а отвечать будешь ты. Пари держу, Советы не предупреждали, что могут бросить тебя подыхать в куче собственного дерьма. Расскажи, что знаешь — и тем облегчишь свою участь. Будешь говорить, Чен?
Плененный китаец затравленно посмотрел на нее и обреченно кивнул. Илта улыбнулась, достала сигарету и, прикурив от углей костра, пустила струю дыма, прогоняя полчища насекомых.
— И не вздумай врать, — почти доброжелательно сказала она, — я ведь все равно почую ложь. И тогда ты точно пожалеешь, что родился на свет.
Китаец разлепил опухшие губы и слабым голосом начал говорить.
Илта зевнула, ерзая на кресле и с трудом сдерживая желание сомкнуть глаза. С тех пор как пропала Наташа, прошло трое суток, за которые куноити удалось поспать от силы часа два. Как раз сейчас она хотела немного отдохнуть, однако неожиданно Сиро Исии вызвал ее для доклада — ночью, по своей всегдашней привычке. О пропаже пленницы «папаша» узнал еще в Синьцзине, где по приказу генерала Ямады несколько дней читал лекции военным медикам Маньчжурской Императорской армии. Вернувшись в Хабаровск, Сиро Исии приказал Илте явиться в гостиницу, в которой остановился сам. По прибытии куноити узнала у адъютанта, что «его превосходительство» сейчас занят и просит ее обождать внизу. Выглядело это явным издевательством, однако Илта и не ожидала ничего другого — сейчас она была не в фаворе у начальника «Отряда 731».
Ныне посланница «Кокурюкай» изнывала от недосыпа на одном из мягких диванов, коими был уставлен холл «Астории»- лучшей из гостиниц послевоенного Хабаровска. Интерьер тут был побогаче «Даурии», однако Илта почти не замечала окружавшей ее роскоши, также как и портье-японца, с интересом рассматривавшего девушку.