— Пойдем.

— Ну как же? — пытался удержать их Жеребец.— Вы же ничего и не попробовали.

— В другой раз,— отмахнулся княжич.

Жеребец проводил их до ворот, все еще надеясь вернуть назад. Но, увы, княжич рвался скорей испробовать кинжал в рубке.

Когда вышли на улицу, Давыд, взяв за локоть княжича, заговорил негромко:

— Борис Данилович, я не хотел говорить при чужом человеке. Твои гриди уже на том берегу.

— Как? Почему? — удивился княжич.

— Потом объясню. Сейчас идем на берег, там ждут нас мои гриди, надо до вечера отъехать подальше. Идем, идем.

— Но как они посмели бросить меня? — возмущался княжич, следуя за Давыдом.

— Нет-нет, они тебя не бросили,— бормотал Давыд, все более запутываясь в своих объяснениях и не зная, как из них выкарабкаться более правдоподобно.— Переправимся, спросишь с них.

Но, видно, отрока, не умудренного жизненным опытом, вполне удовлетворил лепет Давыда.

— Хорошо. А где мы порубим лозу?

— На той стороне лозняка тьма, Борис Данилович. Там нарубишься досыта.

Он вывел княжича к берегу, усадил в свою лодью, скомандовал Зерну:

— Пошел. Да побыстрей.

И две лодьи, переполненные людьми, устремились к правому берегу. Давыд понимал, что сейчас сразу откроется его обман, и еще неведомо, как отнесется к этому княжич. Чего доброго, вместо лозы рубанет его этим кинжалом. Однако, едва выскочив на берег, Борис устремился к кустам лозняка, размахивая кинжалом.

Давыд, улучив несколько мгновений, быстро объяснил Ивану ситуацию и приказал:

— Если он спросит, где его гриди, скажи, что, как только высадились, поскакали в Москву.

— Но он же не поверит.

— Поверит. Научи еще нескольких парней тому же: были — ускакали. Все. Я бегу. Вон он уже высматривает меня, кажется.

— Ну где ты? — сердито спросил Борис подбегавшего Давыда.— У меня не получается. Вон смотри.

— Борис Данилович, ты рубишь прямо, а надо наискосок. Дай-ка.

Давыд взял кинжал, намахнулся.

— Смотри. Вот! Вот! Вот!

И он срубил три лозины.

— Ну-ка,— взял кинжал княжич.— Вот! Вот! Вот!

Отрок был в восторге, чисто срубив три ветки. И хотел рубить еще, но Давыд сказал:

— Борис Данилович, надо скорей ехать. Твои-то что учудили — высадились и сразу ускакали.

— Как ускакали? — возмутился княжич.— Они что? С ума посходили?

— Так мне сказали мои гриди. Спроси их сам.

Эх, дети, как легко вас обмануть! Вы верите сказкам и обманам.

И Борис верил, что едет в Москву, даже когда въезжал в Тверь, поскольку, как объяснил ему в пути Давыд, через Тверь к Москве путь короче.

И только за обедом, когда Александр Маркович стал допытываться: куда делся Юрий Данилович, Борис наконец смекнул, в чем дело, и рассмеялся.

— Чего ты, Борис? — удивился боярин.

— Так мы ж из Москвы вместе с ним выехали. Ха-ха-ха.

— Ну и?..

— А потом он с обозом свернул в Городец, а мне велел скакать в Кострому.

— Зачем?

— Чтоб вас надуть. Ха-ха-ха. Он знал, что вы его перехватить собираетесь.

Александр Маркович обескураженно взглянул на Давыда: вот тебе и мальчик. Неизвестно еще, кто кого за нос водил.

23. СУД ВЕЧА

Степан Остя — десятский из охраны княжича — вечером забеспокоился, что Борис Данилович задерживается в гостях. И направился к Жеребцу.

— Так он давно ушел домой,— удивился купец.

— С кем? — насторожился Степан.

— С этим... как его... ну с вашим каким-то.

Жеребец напрягал память до боли в висках, но так ничего и не мог вспомнить. И наконец ухватился за знакомое:

— Да, с ним был наш Зерн.

— Какой еще Зерн?

— Ну, перевозчик, он его перевез с того берега. Да-да-да. Они, кажется, отправились рубить лозу.

— Какую лозу? Что ты мелешь?

— Да я подарил княжичу кинжал, а тот ваш ему и скажи: мол, на лозе надо опробовать. И они ушли.

— Но его доси нет дома, дурья голова! — с отчаянием прорычал Степан и кинулся назад, слабо надеясь, что княжич уже вернулся. Не найдя его, десятский напустился на своих гридей:

— Спите, сволочи, а княжича умыкнули.

— Кто?

— А я знаю? Може, збродни.

Степан кинулся к хозяину подворья.

— Давыд Давыдович, беда. Княжич пропал.

— Как пропал? Он же был у Жеребца.

— Он давно ушел от него с кем-то... Да, кстати, кто такой Зерн?

— Это, кажется, перевозчик.

— С ним... С ним был этот гад, который... Где он живет, покажите!

— Счас, счас,— засуетился Давыд Давыдович,— Я сам не знаю, отрок тебя проводит.

Мальчишка повел Степана к реке и у самой воды показал покосившуюся избушку.

— Вот тут он живет.

Еще подходя к избушке, Степан услышал душераздирающую песню, несущуюся оттуда: Эх, разлилась Волга широко-о-о, На лодье не переплыть...

Он резко рванул дверь, шагнул через порог. В колеблющемся свете лучины увидел за столом двух дюжих мужиков, уже изрядно упившихся. На столе стояла корчага, глиняные кружки, россыпь вяленой рыбы. Питухи¹ дружно обернулись на вошедшего.

— Кто из вас Зерн? — спросил Степан.

— Ну, я,— промямлил один мужик.— А что?

— Куда ты дел княжича Бориса Даниловича?

— Перевез на тот берег... ик,— икнул мужик.— Как велено было.

— Кем велено было?

— Ну этим... как его... А черт его знает, как его звали. Слушай, садись лепш с нами, выпьем по чарке. А?

— Ты, дурья голова,— шагнул Степан к Зерну и ухватил его за лохмы,— ты кому отдал княжича? А?

— Ты глянь, Ляксандр,— обратился Зерн к собутыльнику.— Они княжича туды-сюды таскают, а я, выходит, отдал.

— Ты че пристал к человеку? — поднялся от стола Александр.— Не вишь, мы отдыхаем.

Почувствовав поддержку товарища, Зерн ударил по руке Степана, освобождая свои волосы.

— Ты не видишь, люди отдыхают? К ему по-людски... а он вишь...

Но Степан, свирепея, схватил его за плечо.

— Я тебя спрашиваю: куда ты дел княжича?

— Ляксандр,— со слезой обратился Зерн к собутыльнику.— Ведь обижаеть.

— Мы ему счас обидим, мы ему обидим.

В следующее мгновение Степан почувствовал, как крепкие руки обхватили его. Он попытался освободится от них, вывернуться, но плечом зацепил лучину, выбил ее из держака, и она упала вниз, зашипев в воде стоявшей на полу посудины. В избушке стало темно. На Степана навалились двое, завернули ему руки за спину.

— Че будем с им деить-то?

— Утопим,— отвечал Александр.— Дай веревку, связать...

— Где я те возьму в тьме-то.

«А ведь утопят, черти драные»,— подумал Степан и попытался вырваться. Но у пьяниц сила оказалась тоже немерена. Удержали.

■Питухи — пьяницы, охотники до хмельного.

— Ты гля, вырывается.

— Трахни его чем по башке.

-Чем?

— А хоша кружкой.

От удара обливной кружкой Степан потерял сознание. Очнулся в воде и тут же поймал ногами дно. Слава Богу, было по грудь. Медленно побрел к берегу, боясь снова потерять сознание. Голова кружилась. Выбравшись, упал на мокрый, излизанный водой песок. Долго лежал, не имея сил и желания подняться. Голова гудела, и в гул этот вплеталось: «Эх, разлилась Волга широко-о-о».

Потом все стихло, только бормотала рядом текучая вода. Степана начал трясти озноб. «Надо подыматься, иначе околею здесь».

Где-то далеко за полночь добрался до подворья мокрый, дрожащий. Приворотный дед едва признал его.

— Где ж ты был, сынок?

Он только зубами почакал, ничего не сказав, поплелся в амбар, где располагались его гриди. Там стоял густой храп. Обидно стало Степану: «Сволочи, проспали княжича и меня бы тоже. Даже не хватились, гады».

Ощупью найдя чье-то корзно, он разделся, сняв все мокрое, и, закутавшись в корзно, втиснулся между двумя товарищами, чтобы хоть от них немного согреться. Сон долго не приходил, болела голова, терзали тревожные мысли: «Что ж будет-то? Ведь за княжича нам всем головы оторвут».