— А ты знаешь, Акинф, попробуй,— наконец-то согласился наместник.— Вдруг получится?

— Получится, Александр Маркович,— обрадовался Акинф,— вот увидишь. Я тебе Ивана Даниловича предоставлю собственной персоной.

— Ну погоди, погоди! Медведь в лесу, рано еще шкуру делить. Собирай полк.

Получив права воеводы, Акинф с жаром взялся за сборы, от всех вятших потребовал оружных людей, и желательно вершних. Приказал ковать оружие, особенно много копий и стрел, ладить больше телег для обоза. Без обоза какой же это полк? На телегах едет пропитание, оружие, брони для рати. А после победы, в которой Акинф не сомневался, на телеги добыча грузится. В эти дни Акинф и спал мало, носился по городу из конца в конец, по всем посадам. Мало что сам, и зятя Давыда заставлял помогать, и сыновей Ивана с Федором подхлестывал:

— Давай, давай, ребята, вы у меня в полку сотскими будете. Готовьте ваши сотни, натаривайте к бою.

Едва была забита последняя чека в тележную ось, последний ухналь на подкову, как тут же и выступил тверской полк. Впереди на вороном коне ехал, сияя бляхами нового бахтерца, сам воевода, за ним зять его Давыд и оба сына — Иван с Федором.

Провожали их колокольным звоном и молитвами, желая успеха.

О подходе неприятеля Ивана Даниловича предупредили дозорные, прискакавшие с захода. Князь сразу же приказал запереть все ворота и отправился на вежу. С вежи далеко было видно окрестности, но что-то долго враг не появлялся. В долгом ожидании князь проголодался, но идти в трапезную не хотел.

— Сеня,— окликнул милостника.

— Я здесь, Иван Данилович,— явился из-за спины мордатый молодец.

— Сбегай в поварню, принеси чего-нибудь поесть.

Милостник Сеня — огонь парень, за что и ценим князем,мигом слетал, одна нога тут, другая там, вернулся с полным блюдом блинов, обильно политых маслом.

— Вот приспешки, Иван Данилович, только с жару.

Князь взял блин, кивнул милостнику:

— Ешь.

— Спасибо,— отвечал Сеня и тоже взял блин. И хотя мог его проглотить враз, ел не спеша, не смея обгонять князя.

Иван Данилович съел один блин, взял второй, не забыв и милостнику кивнуть: ешь, мол.

Сеня неломлив был, раз разрешено — брал, не ломался, хотя и деликатно старался не спешить, что, конечно, давалось не без труда. За то и любил он искренне князя, что тот никогда не забывал о нем, и хотя не звал за стол во дворец (не по рылу честь!), но, выходя из трапезной, обязательно справлялся: «Ел?» «Ел»,— отвечал всегда Сеня, и они отправлялись по делам.

Сеня был уверен, ответь он «нет», князь тут же отправит его в поварню. Но такого не случалось, поскольку парень хорошо знал туда дорогу, и поварихи знали, что за человек Сеня, и кормили его всегда безотказно, стоило ему там появиться. Милостник — одно слово.

— Что-то долго их не видно,— сказал Иван Данилович, отерев губы после седьмого блина, а пальцы о стену, не забыв кивнуть Сене: доедай, мол. На блюде оставалось еще с десяток приспешек, и милостник мигом умял их, уже не деликатничая. Отставив освободившееся блюдо на бревенчатый залавок у стены, Сеня молвил:

— Може, дозорным-то помстилось?

— Нет, не помстилось,— отвечал князь, поднося ладонь козырьком ко лбу.— Эвон выезжает.

Действительно, из-за леса плотной массой выезжал полк, поблескивая оружием и бронями. Впереди ехал воевода. Видимо еще издали заметив на веже людей, он подскакал к крепости и узнал в одном из стоявших вверху князя.

— Эй, Иван Данилович! — закричал Акинф.— Выходи на честный бой, преломим копья-а-а!

— Преломим, преломим,— пробормотал князь Иван, более даже для себя, чем для окружающих.

Но отвечать на вызов не стал, и все стоящие на веже понимали, что было бы глупостью выскочить из крепости юному князю, которому еще и семнадцати не исполнилось и усов пока не видно, выскочить на поединок с этим широкогрудым бородачом. Ясно, что он сломает князя как тростинку.

А меж тем Акинф начал обвинять князя в трусости, что не принимает честного боя. И тут Сеня молвил громко:

— Борода с ворота, ума с прикалиток!

Все засмеялись, даже князь улыбнулся. Очень уж кстати милостник ввернул русскую поговорку.

9 С. И Мосияш — Он, между прочим, переметчик,— сказал Иван Данилович,— В мае в Москве клялся брату в верности, а ныне уж под тверским стягом в драку норовит.

С тем повернулся и пошел по лестнице спускаться вниз. Бояре последовали за ним следом. На земле князь распорядился:

— Усильте охрану у ворот и на заборолах удвойте сторожей. Пойдут на приступ, бейте сполох.

Придя во дворец, князь приказал Семену:

— Ступай на конюшню, в кузню, в ткацкую, во все клети. Отправляй всю челядь таскать на заборолы камни, чтоб бойцам было чем приступ отбивать.

Вскоре Ивану Даниловичу доложили о первом успехе неприятеля: на озере были захвачены все рыбаки со снастями и уловом.

— Ну что ж, поживем без ухи,— молвил он и, уйдя в свою светелку, достал пергамент, перо, начал писать:

«Родион Несторович! Переметчик Акинф, которого ты, наверно, помнишь, привел к Переяславлю тверской полк и, судя по-всему, намерен нас на щит брать. Рыбаков моих уже попленил, и весьма успешно. Собери-ка москвичей да зайди к нему со спины. Увидя твой стяг и услыша твои трубы, я ударю из крепости. Надо проучить их. Иван».

Потом опять вызвал своего милостника.

— Семен, кто у нас проворен и верток?

— А для чего?

— В Москву грамоту отвезти.

— Давай я, Иван Данилович,— вызвался милостник.

— Нет. Ты вон дубина какой, тебя за версту увидят. Тут нужен навроде ящерки, невеликий и проворный.

— Пожалуй, Тимку можно.

— Это который?

— Ну что на конюшне младшим конюшим.

— Где он?

— Каменья таскает на заборола, как ты велел.

— Давай его ко мне.

Тимка действительно оказался маленького роста, тонкий и, видимо, птичьего веса. Иван Данилович осмотрел его, подумал: «Сдюжит ли?», но вслух не сказал. «Сам такого просил».

— Тимофей, тебя кони не зашибали?

— Не-к.

— Ты в Москву дорогу знаешь?

— Знаю. Еще при Иване Дмитриевиче не раз езживал, да и батюшку вашего Данилу Александровича в санях важивал.

— Тебе надо срочно бежать в Москву с моей грамотой.

— Верхи?

— Лучше вершнему, но коня тебе придется самому добывать там, за стеной. Если ты на коне из крепости выедешь, тебя тут же схватят.

— Я понял, Иван Дмитриевич, захвачу с собой уздечку. А коня выкраду у них. Так?

— Так. Но гляди не попадись, грамота очень важная, передашь ее в Москве боярину Родиону Несторовичу, и пусть он с тобой ответ даст.

— А вернусь если, как в крепость попаду?

— В крепость днем не суйся. Поймают. А дня через три я велю у Владимирских ворот с заборола на ночь веревку накидывать. Ее найдешь, подергаешь, как отзовешься, тебе лестницу выбросят.

Грамоту на всякий случай зашили Тимке в пояс портков, чтоб не нашли, если поймают. Сунув за пазуху уздечку и застегнувшись до самого подбородка, Тимка ночью спустился по веревке с заборола и словно истаял в темноте. Теперь князь Иван мог лишь молиться за успех Тимкиного похода.

Семен, провожавший Тимку, долго стоял на забороле, прислушиваясь, не начнется ли переполох в лагере неприятеля, не схватят ли гонца переяславского.

— Ну что? — спросил его утром князь.

— Шума не было, наверно, прошел.

Тверской полк, окружив крепость, пожег посады и занялся зажитьем в окрестностях и одновременно подготовкой к приступу. Прямо на глазах переяславцев стали делать лестницы, плести из лозы длинные плети, которые предполагалось во время приступа закидывать на заборола. Не проходило дня без наскоков на крепость конных копьеметателей. Они издали разгоняли коней в елань, мчась на город. С ходу бросали на заборола копья и тут же отворачивали прочь. Однако переяславские лучники, подлавливая момент отворота конника, стреляли ему в спину, которая обычно была плохо защищена. Многих ранили, и некоторых смертельно. Через два дня осаждающие эту забаву оставили.