— Как?
— Думай, милый, думай. Я насторожил пасть, твое дело приманить его сюда. А уж тут вместе потрудимся.
'Калита — кожаная сумка, кошелек.
I1 Они столкнулись нос к носу, хотя для этого Феофану пришлось покуролесить, выследить Семена Толниевича, выбрать место менее людное и именно там как бы нечаянно налететь на него.
— Господи! — ахнул радостно Феофан.— Никак, Семен Толниевич? Вот удача-то. А мне не с кем и посоветоваться.
— Здравствуй, здравствуй,— сдержанно отвечал боярин, поскольку в лицо-то узнал сотрапезника, но не знал его имени.
— Я Феофан,— подсказал тот,— Неужто забыл уж?
— Как же, как же. Помню. Мы еще с тобой чарками чокались.
— Вот именно. Я о чем хотел попросить тебя, Семен. Дело в том, что я купил здесь на Торге для храма золотой сосуд, принес домой и что-то усомнился: уж золото ли это? Ты человек опытный, взгляни, развей сомненья.
— А где сосуд?
— Да там, в клети у хозяина, где я остановился.
— Где это?
— Да недалеко тут, на берегу. Избушка.
— Хорошо, я приду. Пойду искать попутное судно и зайду.
— Семен, я хотел ныне ж отъехать. Пойдем, только взгляни. Если золото, я тут же уеду, а если нет — мне ж надо найти еще продавца, подсунувшего мне товар.
— Ну хорошо. Я зайду на подворье, дам денег дружинникам на питание и корм коням, только что получил с должника. И пойдем.
Они дошли до подворья купца Давьща Давыдовича, Феофан остался у ворот, а Семен через калитку вошел во двор, прошел на конюшню, нашел старшего гридина.
— Иван, вот держи три гривны. Накупи больше продуктов, коням овса. А я пойду к причалам струг нанимать.
— Скоро вернешься?
— Конечно. Зайду только там на берегу к знакомому, вместе пировали в Переяславле, просит взглянуть на покупку.
— Струг-то поподъемистее наймай. С конями, чай, плыть.
— Я знаю.
Феофан нервничал: «Как бы не сорвалось», ходил у калитки, щелкал пальцами, потирал потные ладони. Наконец появился Семен Толниевич.
— Ну пойдем, что у тебя там... Мне попутно надо струг нанять, пойдем водой в Городец.
— Да, конечно, водой быстрей и безопасней.
Когда подходили к клети, стоявшей на отшибе, даже и это не насторожило Семена Толниевича, еще попенял Феофану:
— Что ж ты, не мог на лучшем подворье остановиться?
— Да мне одному-то много ль надо,— промямлил Феофан, у которого от волнения пересохло горло и сел голос: «Готов ли Антоний? Видит ли, что мы идем?* Антоний был готов. Даже в печке тлел уже конец веревки, предназначенной для грядущей пытки. И едва в полумрак вступил Семен Толниевич, не успевший там рассмотреть что-либо, как Антоний накинул на него удавку и повалил на пол. Вдвоем они быстро управились, поскольку заранее было условлено, что и как делать. Скрутили ошеломленному боярину руки, привязали к столбу.
— Ну, здравствуй, Семен Толниевич,— с плохо скрытой издевкой молвил Антоний.
— Вы что? Разбойники? — спросил наконец пленник.
— Это не важно. Отвечать будешь ты, Семен.
— Что вам надо?
— Первое: зачем ты поехал в Кострому?
— У меня тут должники оставались.
— Врешь, сволочь.
— Вон Феофан видел, я шел от Жеребца, заходил на свое подворье, давал деньги гридням на закупку хлеба и овса для коней. Мы ныне отплыть должны.
— Отплывешь, успеешь,— усмехнулся нехорошо Антоний.— Так скажи все же, что вы внове затеваете против нашего князя со своим Андреем.
— Ничего мы не затеваем. Князья помирились, и слава Богу.
— - Кто из вас надоумил Орду на Русь вести?
— Это надо не меня спрашивать, а моего господина.
— Но ты, ты, дурья башка, разве не понимал, что на Руси есть один великий князь — это Дмитрий Александрович, а не твой сосунок — Андрей?
— Это не вам решать, кто из них великий, а им самим. Они князья, мы слуги.
— И ты служишь честно?
— Да,— твердо отвечал Семен Толниевич.— Я служу честно всем князьям, к которым нанимаюсь. Ныне я слуга Андрея Александровича и предать его не посмею.
— Еще как посмеешь,— сказал недобро Антоний.— Феофан,,там в печи веревка тлеет, подай-ка ее сюда.
— А я-то думаю, что это горелым воняет,— наклонился Феофан к жерлу печки и достал обрывок веревки в два локтя, конец которой тлел.
Антоний взял веревку, подул на тлеющий конец, пепел осыпался, и конец заалел, как тлеющий березовый уголь.
— Ну-ка, расстегни молодцу сорочку,— скомандовал Феофану.
Тот, распахнув на Толниевиче кафтан, не стал мешкаться с пуговками, разорвал сорочку почти до пояса, обнажив волосатую грудь.
— Вы что, с ума сошли, ребята,— сказал пленник.
— Сейчас ты у нас сойдешь. Феофан, зажми ему пасть, если кричать начнет.
Антоний стал тыкать в грудь несчастного пылающим концом. Тот застонал, заскрипел зубами, начал вскрикивать от боли. Феофан кинулся зажимать ему рот. Семен вертел головой туда-сюда, не давая насильнику этой возможности.
Однако тот ухватился одной рукой за волосы на затылке жертвы, а другой ладонью накрыл рот. Но, тут же охнув, отдернул руку.
— Он меня укусил, скотина.
— Ах, так...— Антоний ткнул огонь Толниевичу прямо в лицо и едва не выжег ему глаз.
— Что вам надо? Что вам надо? — твердил Толниевич.
Антоний кинул тлеющую веревку к печке.
— Ну, будешь говорить, сука?
— Что говорить? О чем?
— С кем твой князь затевается на Дмитрия Александровича?
— Да ни с кем, я же сказал вам, ни с кем.
Семен Толниевич, кажется, начал понимать, чем кончатся пытки, что ждет его. Смотрел затравленно на своих мучителей.
— Ваш князь и мой целовали крест на дружбу и любовь, так такова клятва вашего господина? Да? Вы хотите через крест переступить?
Антоний шагнул к двери, кивнув Феофану: «Выйдем». Прикрыв за собой дверь избенки, остановились.
— Ну, что будем делать? — спросил Антоний.— Из него, видно, и впрямь ничего не вытянешь.
— Забить надо. Лучше удавить. Без крика чтоб.
— А труп?
— В воду.
— Сейчас, что ли? На берегу увидеть могут.
— Как стемнеет. А сами на лодейку и...
— Никто не видел, как ты его сюда вел?
— Да если и видели...Что, двум приятелям нельзя и по улке пройти?
— Ладно. Волга все прикроет.
В это время с треском распахнулась дверь, сильно ударив по локтю Антония. Из клети выскочил Семен Толниевич и закричал истошно:
— Люди-и-и! — и хотел бежать, но Феофан кошкой кинулся на него, пытаясь повалить.
От удара словно молния пронзила локоть Антонию. В следующее мгновение, придя в себя, он выхватил заса-пожник и всадил его под лопатку орущему Семену. Раз, другой, третий.
Тот кулем упал на землю, тем более что на нем висел Феофан. Окровенив вход у двери и порог, они втащили убитого в избушку, кинули на пол. Дышали оба часто, словно целое поприще бежали.
— Вот же гад, а... Ты гляди, развязался,— сказал Антоний.
— Надо было лучше привязывать,— упрекнул Феофан.— А ну, убег бы? Что тогда?
— Что ты, что ты, Боже упаси. Тут бы и нам уйти не удалось. Он же мне локоть отшиб, гад. Хорошо левый, а если б правый, я бы и нож не удержал.
— Делать что будем? Ночи ждать?
— Да нет, пожалуй. А ну как кто слышал? Знаешь что... Давай лодью к воде снесем, а потом и его.
— Но видно ж еще.
— А мы его в обнимку с двух сторон, ровно пьяного.
— Перемажет он нас, окровенит. Говорил, давай удавим.
— Ладно. Перемажет, ототремся. Пошли.
Они вышли. Внимательно осмотрелись, бросили в лодью весло, ухватили ее с двух сторон — один с носу, другой с кормы, понесли вниз к воде. Она и впрямь была не тяжела.
По берегу там и тут стояли зачаленные лодьи, струги, насады, но напротив их избушки берег был не занят. Спустили лодейку вполовину, чтоб не уплыла. Антоний, присев тут же, стал обмывать нож, руки и даже рукав, забрызганный кровью.
— Здоров боров, нечего сказать. Лишь в третий раз сердце достал,— ворчал Антоний.
— Тиш-ше,— зашипел Феофан.