— Да, славный князь был,— тоже крестясь, молвил Давыд.— Но не за этим же только?

— Конечно, и другие дела есть,— вздохнул гость, видимо особо не желавший говорить о них.

Давыд Давыдович догадлив был, поднял обе руки:

— Не спрашиваю. Удача слова боится.

— Ну, как живете-то?

— Слава Богу, помаленьку, торгуем, рыбалим, так и живем. Орда в нынешний набег нас не достигла, так что грех обижаться.

— Да, на Суздалыцине она натворила бед,— вздохнул Семен Толниевич, имевший некое отношение к татарскому на•Пасть — западная, ловушка. бегу, убедивший князя Андрея не вести татар на Кострому. Пожалел родину, в сущности, спас ее. Но об этом и заикнуться нельзя, потому как может открыться не только роль Семена в этом татарском наскоке, но и князя Андрея. А он не привык обсуждать действия князей, которым служил.

Надо было уводить разговор от татар, потому как Давыд наверняка знал, кто привел Орду на Русь.

— А как у Жеребца дела?

— А что ему сделается? Жеребец есть Жеребец, на Торге три лавки имеет, хлеб с Низу наладился возить, Новгороду перепродает.

— Не обеднел, значит?

— Что ты! Он из ногаты гривну делает.

— Ну и слава Богу.

— А что, у тебя за ним должок, никак? — догадался Давыд.

— Да, есть маленько.

— Возьмешь вдвое, за годы-то резы¹, чай, добрые наросли.

— Бог с ними, с резами, свое б вернуть.

— Нет, Сема, ты меня прости, надо по обычаю все, по закону. Хошь, я с тобой пойду?

— Не надо, Давыд, я сам схожу, може, все по-доброму сделается. Зачем раньше времени шум подымать.

— Оно верно. И Жеребцу шум-то ни к чему. Если не дурак, воротит тихо-мирно.

Погоня за боярином Семеном Толниевичем прибыла к Волге через два дня после него. Сопровождали Антония с Феофаном семь гридей, вооруженных до зубов. Отпуская их с боярами, князь Дмитрий поставил им задачу простую и ясную: «Чтоб ни един волос с их голов не пал». Уж куда ясней.

Слава Богу, до Волги добрались без происшествий. Однако у реки Антоний сказал старшему охраны:

— Вот что, оставайтесь здесь. Отдыхайте, рыбачьте, а мы вдвоем в Кострому переправимся.

— А если кто на вас нападет? — сказал старшина.— Тогда князь с нас головы сымет.

— Кто ж в городе нападет? Збродни-то по лесам шатаются.

— Всяко бывает.

— Ничего, ничего. На худой конец засапожники у нас есть. И в городе дел немного, быстро спроворим и воротимся.

— За сколько?

'Резы — проценты.

— Може, за день управимся, а може, и за два. Ваше дело ждать нас.

— Что ж, пождем. Токо вы привезите нам хотя бы по калачу свежему, а то всю дорогу сухари, сухари.

— Хорошо, привезем,— пообещал Антоний, не вполне уверенный, что будет время исполнить просьбу дружинников. Но успокоить-то надо, чего доброго, увяжется, скажет, мол, за калачами.

Антоний с Феофаном пошли по берегу искать себе перевозчика, который вскоре сыскался в виде седого скрюченного старика с древней, как он сам, долбленкой.

— Старик, перевезешь нас? — спросил Антоний.

— Перевезу, сынок, токо за плату.

— Сколько?

— Две ногаты.

— Что так дорого?

— Так ить вас двое, с каждого выходит по ногате.

— Этак ты двадцать человек в день перевезешь — и гривна выйдет.

— Вышла б, если б перевозил. А то бывает, в день ни одного человека, а я ведь, сынок, с перевоза кормлюсь.

Антоний с Феофаном влезли в лодку. Она опасно осела, едва не до краев.

— Ох, дед, утопишь ты нас, с кого плату возьмешь? — пошутил Феофан.

— Не боись, сынок, главное, не ворухайтесь — она и не зачерпнет. А зачерпнет — молитесь.

Он тихо оттолкнулся от берега и стал огребаться веслом. Старик оказался словоохотливым. Начал рассказывать о жизни своей:

— У меня ведь старуха три года тому померла, один остался. Рыбалить уж силы не те, да и для кого? Вот и подался в перевоз. Мне много ли надо? Ежели гривну в месяц выколочу, я и князь.

— Послушай, князь, а где ты живешь? — спросил Антоний.

— А эвон у берега клеть,— указал старик вперед.— То мой дворец.

— Не пустишь ли нас ночевать на недельку?

— А сам куда? — усмехнулся старик.

— Что, у тебя родни нет?

— Да в веске¹ есть кум, такой же пенек, но у него у самого вроде моих хоромы.

•Веска (весь) — селение, деревня.

— Мы хорошо заплатим.

Старик притих, потом вздохнул:

— Вы, вижу, не из мизинных, вам ли в мою нору лезти?

— Нам надо у берега быть, понимаешь? Из Нижнего должен наш струг прийти, прозевать не хочется.

«Ну Антоний, ну хват,— думал весело Феофан,— Экие кружева плетет, впору и мне поверить».

— Вы наперво поглядите клеть-то мою, а то испужаетесь.

— Не испужаемся, в походах и под елкой ночевать доводилось, а тут какая-никакая крыша. Окно-то есть?

— Есть, да в него видать худо.

— Отчего?

— Так оно пузырем бычьим затянуто.

— Ничего. Узрим как-нибудь.

Старик подогнал лодейку к берегу, высадил бояр и, кинув весло на дно посудины, поволок ее за собой к избе. Перехватив удивленный взгляд боярина, пояснил:

— Украсть ведь могут, а она, вишь, кормилица у меня. А лодейка из осины, что пушинка.

Подтащив свою «пушинку» к самой двери, старик развязал веревку, служившую запором, открыл дверь.

— Пожалуйте, господа, смотрите.

— Дверь-то не запираешь, не боишься воров?

— А у меня красть-то нечего, разве что печку, так ее не подымешь,— усмехнулся старик.

Клеть и впрямь была небольшой. Шага четыре в длину и чуть меньше в ширину. У двери справа была глинобитная печка, устроенная по-черному, то есть без трубы. И справа же, за столбом, подпиравшим матицу, было ложе, напоминавшее банный полок. Напротив ложа светилось небольшое оконце, затянутое пузырем, а к нему приткнут стол из грубо тесанных досок, на котором стоял горшок с глиняной кружкой. Стены и потолок были крепко прокопчены. Видя, что его «хоромы» не очень понравились гостям, старик сказал:

— Я могу дойти до рыбака, тут недалеко, у него изба поболе, однако, будет.

— Нет-нет,— сказал Антоний.— Эта нам подойдет. Нам только на неделю. Сколько б ты хотел за нее?

— Да что за нее брать-то, неловко даже,— замялся старик.— Ежели пару ногат али хотя б одну.

— Мы даем тебе гривну.

Старик даже рот разинул от удивления.

— Но с условием,— продолжал Антоний,— ты идешь на Торг, покупаешь корчагу вина или меда и отправляешься к своему куму на неделю. И тут не появляешься. Впрочем, и в городе тебе делать нечего. Согласен?

— Да, да, да,— закричал старик, боясь, что господа еще могут и передумать.

Антоний вынул из калиты¹ серебряную гривну.

— Держи, дед, и помни уговор. Неделю мы здесь хозяева, тобой чтоб и близко не пахло. Согласен?

— Согласный, согласный,— бормотал осчастливленный старик,— Для хороших людей я всей душой.

— Все. Можешь уходить.

Старик вышел, толкнув дверь задом, но тут же вернулся.

— Ради Бога простите, господин. Нельзя ли гривну ногатами разбить?

— Это еще зачем?

— Боюсь, на Торге какой злодей узрит, когда я корчагу покупать стану, убьет же.

— Ну что ж, ногатами так ногатами.

Антоний открыл калиту, отсчитал двадцать ногат, подал старику, тот вернул гривну, даже пошутил кисло:

— Хошь раз в жизни в руках подержал.

И уже за порогом, обернувшись, посоветовал:

— Ежели маленько блохи кусать станут, так нарвите вон полыни свежей, подстелите. Они ее боятся.

Старик ушел. Антоний потянулся, вздрогнул плечами.

— Ну, Феофан, надеюсь, ты понял, что я половину дела сделал?

— А на кой нам на неделю эта нора? Мы можем за день-два управиться.

— Надо с запасом, Феофан. С запасом все делать. Можем и за час управиться и уехать, а хозяин явится — наш и след давно простынет. А теперь, Феофан, ты за свое дело берись.

— За какое?

— Как за какое? Заманивай зверя, чай, ты с ним на пиру чашками стукался. Вроде приятели теперь. Зазывай.