Впервые ему сделалось тревожно с неделю назад, когда Потомок взял его с собой в город.

...Худощавая женщина рассеянно глянула на подошедших.

— Тс-с-с, стерва!

Потомок присел, прячась среди очереди.

Копченый удивился: обычно прятался он, однако на этот раз такой команды не поступало.

— Иди к автовокзалу, — прошипел снизу Потомок.

— Что? — не расслышал он.

— К автовокзалу шуруй, — бесился крепыш, смешно, на корточках пробираясь за людскими спинами в сторону павильона. — Жди меня там.

Копченый подчинился. Повернулся, чтобы идти; глянул назад — женщина пристально смотрела на него. Чего он напугался? — Копченый сообразить не мог. Кинжальная боль чуть повыше ключицы заставила его шатнуться. Когда опомнился, женщина по-прежнему буравила его взглядом. Удалось заметить, что она была напугана не меньше его. Во всяком случае, тут же заторопилась. Шагнула прочь. Заозиралась. Потом метнулась через улицы.

В тот вечер Потомок избил его. Он пинал Копченого ногами, обутыми в австрийские туфли. Избиваемый вздрагивал от ударов, опуская голову ниже и ниже, а экзекутор пьянел от беззащитности жертвы и старался угодить в живот.

Безобразная сцена прекратилась с приходом Отца, Горбоносого старика. Потомок стеснялся, у Копченого было подозрение, что стеснительность эта основывалась на страхе...

С появлением злыдней сожители оставили Копченого в покое. Хотя неизвестно, что лучше: терпеть издевательства. Потомка или бороться с нашествием вредных существ?

Вот и сегодня... Прямо из-за печной дверцы вылезла бесстыжая харя, цветом и формой похожая на морковку. Высунулась, уставилась на Копченого, сажу с носа слизнула оранжевым язычком, взялась поучать:

— О воле мечтаешь, хозяин? Дас-с-с, куцая у тебя жизнь. На свободу надо? А что такое свобода? Непостижимое состояние духа, которое, будучи лишено одного-единственного из своих атомов, перестает быть собой. Лишите свободу какой-нибудь из степеней, хотя бы совести, и на ее месте воздвигнется тюрьма...

От неожиданности человек чуть не свалился на пол. Ответил механически:

— Не возникай!

Злыдень выдернулся наружу до пояса:

— Сам дурак!

Хозяин помянул черта, хотел перекреститься, но спохватился: не помнил, в каком порядке кладут крест — справа налево или наоборот? Он пожалел, что помянул нечистого. Был ли Копченый суеверен? Кто знает. Но как в каждом пламенном революционере таится монархист, так во всяком безбожии содержится суеверие. Хитро устроена человеческая природа: все перехлестывающее через край рано или поздно переходит в собственную противоположность.

На мгновение утратив добродушие, Копченый схватил кочергу, сунул ею в злыдня. Кочерга припечатала жертву, в копотной мгле мелькнули дергающиеся ножки. Копченый злорадно засмеялся. И тотчас вскрикнул: сильно заболела голова. Его черное, спорно обугленное, лицо сложилось морщинками, сделавшись размерами с кукиш...

В карьере мало что изменилось за прошедшие годы: гуще наросли лебеда и подорожник, да прибавилось ржавой красноты на боках опрокинутой вагонетки.

Месяца три назад представитель строительной фирмы «Аякс» посетил указанное место в сопровождении двух специалистов и чиновника из муниципалитета.

Специалисты, пожилые господа в спецовках, осмотрели кучи бута, скололи образец для анализов, восхищенно поцокали языками а затем отбыли восвояси...

Молодой чиновник азиатского типа зябко прохаживался по карьеру. Насмелившись, толкнул ногой вагонетку. Ему было не по себе. Он не считал нужным это скрывать и осуждающе поглядывал на фирмача.

Здесь было нечисто. На прошлой неделе чиновник приезжал в карьер с прибором. Стрелка прибора задергалась как сумасшедшая. Честно говоря, он плохо разбирался в радиометрах, самый обычный вольтметр представлял для него большую загадку. Что поделаешь: филология не способствует знакомству с техникой. Калмыковатый чиновник был филологом и до недавнего времени не жалел о сделанном выборе. Хотя теперь впору было пожалеть. Кто так или иначе наслышаны про здешние места, удивительно единодушны — в районе карьера происходят странные вещи. Чего стоят, например, здешние травы и насекомые, гигантизм которых не поддается объяснению...

На следующий день представитель «Аякса» скончался от острой сердечной недостаточности. Следом молодой чиновник получил извещение о переводе в метрополию.

И снова в заброшенном карьере наступила тишина.

...На станцию съезжались респектабельные господа.

Долговязый путеец приспустил тяжелые веки, сглотнул слюну и ненавидяще покосился на туристов: «Приватизаторы! Мать вашу греб». Затем он сошел с перрона и отправился снимать социальное напряжение.

Деловито обогнул сияющие лаком лимузины озабоченной требами священник, вежливо изогнув стройный стан в ответ на приветствия и благословляя пассажиров. Юркая собачонка скакнула ближе. Обнюхала составленные в ряд рюкзаки. Собачонку нервировала объемистая поклажа. Взлаяв, она задрала ногу, но получила пинка и нырнула под платформу, где задумалась о мести. А так как в собачью голову ничего дельного не приходило, да и не могло прийти из-за обилия мух, запаха мочи и оглушающего топота ног по платформе, она сочла разумный забиться подальше в щель и там пересидеть обиду...

В «красной» комнате подземелья сделалось чадно. Бумажные полумаски белой грудной лежали на столе; приезжие не обращали на них внимания; без того потные лица багровели на глазах.

— Предлагаю почтить вставанием...

Присутствующие изобразили вставание, слегка оторвав зады от сидений, чтобы тотчас принять исходное положение.

Пара в конце стола переглянулась:

— Ради, этого балагана мы тащились в такую даль? У меня в Астрахани сделка прогорает на астрономическую сумму, а я сижу здесь, как... как...

— Как член весьма и весьма влиятельного союза. Не забывайте об этом, пожалуйста, — улыбнулся второй.

— Наш союз — анахронизм, — огрызнулся первый. — Хватит совать деньги кобыле под хвост. — Он повысил голос.

— Эй, вы! Что вы сказали?

Председательствующий, пламенея голым, словно стеклянным, черепом, навис над столом. Огненно сверкнули линзы очков.

— Что сказал, то и сказал. — Скандалист также поднялся. — Я повторяю: пора кончать с балаганом, господа. Ныне у нас, миль пардон, иные задачи. Задачи, ничуть не совпадающие с проблемами бывшего, подчеркиваю: бывшего союза!

Лицо председательствующего закаменело. Прочая публика внимательно следила за спором.

— Господ мы прикончили еще в семнадцатом!

— Ну не знаю, кого вы там прикончили, только лично я вам... не товари-и-ищ. Напрасно думаете, что здесь сидящие настолько глупы, чтобы действительно уверовать в Идею.

— Очень жаль. Когда Она восторжествует...

— Не юродствуйте. Никогда она не восторжествует. Сколько бы вы ни рассказывали притч о Нем, о смене, быстрой или медленной, поколений... Христианству тысяча с лишним лет, но идеи Спасителя по-прежнему бесплодны. — Он пресек возникшие было возражения. — Вы можете сказать, что Христу поклоняются миллионы. Я же отвечу — ну и что? Соблюдается форма. Но бездеятельна суть. В противном случае, как обстоят дела с «не убий? не укради? не возжелай»?.. Будем реалистами. Мне надоели проповедники в хромовых сапогах с чекистским прошлым.

— Заткнись!!!

— Не орите на меня, анахронизм... в очках. Я не из глупых.

Спорщик с ласковыми гладами кивнул в направлении коридора.

— «Предупрежден — значит вооружен». Ваших «мальчиков» там нет. Мы их несколько… э-э-э, проигнорировали, — он явно кого-то изобразил. — Припоминаете?

Лысый «очкарик» слепо пошарил перед собой. Приятные глаза его оппонента указали на дверь:

— Можете... «э-э-э, уходить».

Хромовые сапоги скрипнули. Скрип их достиг порога. Переместился в темный коридор. Сделался тише. И вдруг заглушился взлязгами выстрелов.

В комнате облегченно перевели дух. Ставший во главе собрания ласковоглазый господин поиграл перстнями на правой руке; розовый и синий топазы с сухим звуком потерлись друг о друга: