Однако, время здесь – не то. Действительность средневековых предрассудков грубо нарушила её гуманистические планы, и в очередной раз доказала, что на «Аллаха надейся, а верблюда привязывай»! Что она, собственно и сделала. И как вовремя!

Отсалютовав ей и секундантам – своим собутыльникам – виконт принялся насмехаться.

Всё-то ему было не так: и как она держит меч, и что за меч, и выражение глаз, и болезненная худоба («а может, вам вначале плотно покушать?»).

Катарина, в свою очередь приветствовавшая его и секундантов, на подколки никак не реагировала, а просто ждала, когда он начнёт действовать. Она сняла широкополую шляпу, оставшись в купленном ещё в Реймсе парике тёмно-русой расцветки, который не ограничивал ни обзора, ни движений, и простой белой рубахе, заправленной в штаны.

Так как грудь она предусмотрительно плотно стянула, то, что она сняла камзол, никак её не демаскировало. Сапоги были тоже удобны, каблук невысок.

Стояла она в стандартной стойке, держа меч лезвием кверху вертикально, обеими руками, чуть справа от себя. В душе её наблюдалась полная гармония духа и тела – десять лет занятий не прошли даром. Боевое искусство – это прежде всего искусство побеждать самого себя.

Виконт наконец взялся за дело. Он оказался весьма коварен: начал, вроде, с верхнего терца, затем внезапно резко ударил снизу. Опьянения уже не наблюдалось – возможно, оно входило в коварные отвлекающие манёвры.

Впрочем, всё его коварство пропало даром – еле уловимым для глаз движением отклонив его меч, она скользнула вперёд, сверкнула сталь, и кисть виконта, державшая оружие, повисла, перерубленная, на обрывке рукава.

Было довольно неприятно наблюдать, как она выпала оттуда, когда потрясённый, и от шока ещё не чувствующий боли виконт поднёс руку к глазам, чтобы лично убедиться в том, что кисти у него больше нет.

Катарина, вновь отсалютовав мечом, спросила, желает ли мессир виконт продолжить, или он удовлетворён.

Он оказался удовлетворён, хотя его протрезвевшие полные боли и ненависти глаза говорили об обратном. Она раскланялась с его секундантами, никто из которых не счёл разумным заступиться за поруганную честь и достоинство семейки де Кланси.

Вот у неё и одним врагом больше. Не правильней ли было просто убить его?

Но ведь она обещала себе тогда, в самом начале всего этого, не лишать никого жизни, если только это возможно, и не угрожает непосредственно жизни её и её друзей и близких…

Ладно, будущее покажет, права ли она в данном случае, или нет.

И будущее действительно показало.

Наложив виконту тугой жгут на руку, чтобы он совсем не истёк кровью, они оставили его на попечение присмиревших друзей-собутыльников, трактирщика и лекаря, за которым мальчишка – сын трактирщика – поскакал в ближайший городишко.

После такого неприятного, и явно запоминающегося окружающим события, им пришлось сильно принять в сторону от их основного маршрута, и вплотную заняться улучшением маскировки.

И вот на одной из сельских дорог, проходящей через лес в особенно безлюдном месте, они и сделали это.

Попросив Пьера отвернуться, хитро не ухмыляться, и покараулить, они с Марией споро принялись за дело, и через час-другой к двум условным мужчинам добавился ещё более условный третий – пухленький и розовощёкий.

Катарина осталась довольна проделанной работой: после некоторой тренировки походка у её няни была почти мужская, чуть вперевалочку – как у заправского моряка.

Единственное, что никак не удавалось изменить – это голос и манера речи.

Ну, ничего, объяснила Катарина запыхавшейся от усилий няне – придётся, значит, побольше молчать на людях.

– А разве я так много говорю? – с неподдельным удивлением чуть обиженно спросила Мария. Переглянувшись с Пьером, Катарина захихикала, а затем и рассмеялась. Мария, с расстроенным видом махнув рукой, присоединилась к ней. И даже Пьер подозрительно булькнул что-то, тут же, впрочем, приняв невозмутимый вид.

Однако, когда ему показали результаты их усилий, в восторг не пришёл.

Более того, его скупые замечания насчёт того, что если обнаружат переодетую женщину, да ещё такую запоминающуюся, то это будет выглядеть подозрительней и запомнится всем гораздо лучше, а за мужчину Марию может принять только подслеповатый полуидиот, явно отдавали нелицеприятной правдой-маткой.

Пришлось ещё тренироваться и кое-что менять и подправлять в маскараде – уже под руководством Пьера. На это ушёл ещё час. Так что до ужина особенно далеко им уехать не удалось, и пришлось заночевать в первом же трактире, встретившимся после того, как стемнело.

Уроки Пьера не пропали даром: Мария держалась вполне достойно. Катарина, успевшая привыкнуть к своей мужской форме (честно говоря, ей это далось почти легко, она ещё там была любительница джинсов и прочего такого), не могла не отметить, что кое в чём старая няня даже превосходит её по части умения притворяться.

Ужин в полутёмном зале прошёл без накладок, и только в своей комнате, раздевшись на ночь, Мария позволила себе немного поворчать, укладывая и устраивая Катарину в очередной скрипучей и неудобной кровати, – дескать, как неразумно так рисковать: всё-таки, её могли – ну, ладно, разоблачить – просто убить!.. На что Катарина довольно опрометчиво сказала, что её так просто не убьёшь – даром, что ли, в детстве учили… Няня так странно взглянула на неё, что она прикусила язычок – видать, или мало учили, или…

Конечно, после всего случившегося странные взгляды её спутников снова вернулись. Но сейчас как-то усыпить их обоснованные сомнения было куда проблематичней…

Поворчав теперь насчёт неудобной одежды и обуви, няня сама легла, и довольно быстро отключилась – ещё бы, кто на её месте не перенервничал бы за непоседливую и опять нахулиганившую (если не сказать сильнее) девочку.

Катарина, какое-то время опять ведшая безрезультатную войну с клопами, довольно долго слышала в полудрёме нянины всхлипывания и вздохи. Пьер в соседней комнате спал как всегда бесшумно.

А вот усыпить теперь его подозрения на её счёт вообще не представлялось возможным – он слишком умён. Но всё же что-то придумать она должна. Значит, придумает.

20

Утро выдалось довольно неприятным – вначале было ветрено и пасмурно, вроде начинал даже накрапывать мельчайший дождик. Но часам к десяти распогодилось. Они ехали спокойным шагом по тёмному лесу. Дубы и ясени мирно соседствовали с соснами и елями, и тень давали плотную, перехватывая друг у друга живительные лучи солнца.

Дорога попалась узкая, и шла, извиваясь, примерно в южном направлении. По словам Пьера, до германо-швейцарской границы, сходившихся здесь своеобразным треугольником, оставалось не больше дня пути. Всё, вроде, шло как всегда, нормально. Кроме странного чувства опасности…

Внезапно из-за последнего поворота сзади послышался шум, перешедший вскоре в крики и топот копыт.

Не дожидаясь, когда появятся сами преследователи, она приказала скакать вперёд, что есть сил. Лошади, отдохнувшие за ночь, должны были перегнать любых преследователей.

Однако этого не произошло – багаж, который у них постепенно накапливался, и уже не помещался только на вьючной лошади, сильно мешал развить всю возможную скорость. И выкинуть его сейчас невозможно – разве только вместе с сёдлами!

Особенно была перегружена лошадь Марии, и им приходилось выдерживать тот темп, который задавала она.

Медленно, но верно, пронзая тучи пыли из-под копыт их лошадей, своими неясными силуэтами, словно призраки, преследователи проступали всё ближе и чётче, настигая.

Часто оглядывавшаяся Катарина уже хорошо разглядела разношёрстное воинство, одетое кто в мундиры, кто просто в куртки, а кто и в одни рубахи. Она сразу связала появление этой пёстрой шайки явных бандитов со вчерашним происшествием. Цель, для которой их наняли, была более чем ясна.

Уже ясно выделялись две группы преследователей: семеро особенно ретивых вырвались вперёд, ещё двое отставали метров на семьдесят. Пыль, поднятая лошадьми Катарины и её спутников, явно мешала преследователям, что злило их ещё больше: они ругались не переставая, протирая глаза и отплёвываясь.