Так говорил Арторикс двадцать дней спустя после похорон Крикса. Он стоял у входа в палатку Спартака, повернувшись к преторию спиной и просунув голову в палатку, чтобы преградить путь Мирце.

Лагерь гладиаторов был перенесен из Турий в окрестности Грумента в Аукании. В лагерь пришло множество рабов, и теперь каждый легион насчитывал в своем составе по шести тысяч человек. Таким образом, пехота гладиаторов выросла до семидесяти двух тысяч воинов.

Спартак выехал из лагеря во главе двух тысяч конников, чтобы разведать дорогу до горы Вултур, откуда, по слухам, шел Красс с семьюдесятью тысячами римлян.

В течение двух лет Арторикс пытался подавить в себе любовь, но она становилась все сильнее и сильнее. Чтобы узнать тайну Мирцы, он много раз тщетно убеждал ее открыться. Мирца, так же как и он, была печальна, задумчива, держалась одиноко в стороне. В это утро Арторикс, видимо, решил во что бы то ни стало добиться объяснения с девушкой: поведение Мирцы огорчало его и тревожило.

С того дня как Мирца подружилась с Эвтибидой, она стала обучаться искусству владеть оружием; верховой езде ее обучил сам Спартак в первые же дни восстания гладиаторов, чтобы бедной девушке не нужно было идти пешком с войском, так как нередко приходилось совершать трудные многодневные переходы.

Когда войско восставших стояло лагерем под Равенной, Мирца получила от своего брата доспехи, специально для нее сделанные искусным мастером в Равенне; они были точно такие же, как у Эвтибиды. Надев доспехи, девушка с этого дня больше не снимала их, так как понимала, что опасности, угрожавшие ее брату, увеличились и стали гораздо серьезнее. Поэтому она решила всегда быть рядом с ним, даже в дни сражений, чтобы помогать ему, насколько это было в ее силах, а в худшем случае разделить его участь.

В тот момент, когда Арторикс преградил девушке дорогу у входа в палатку Спартака, на Мирце был суживавшийся в талии и спускавшийся почти до колен панцирь; он состоял из целого ряда петель или правильных треугольников из полированной стали, которая блестела, как серебро; на ногах — железные наколенники, правая рука была защищена железным наручником, в левой она держала легкий, изящно сделанный круглый бронзовый щит; у левого бедра на красивой перевязи висел маленький легкий меч, а голову прикрывал серебряный шлем тонкой работы с нашлемником.

В этом одеянии четко вырисовывался стройный и гибкий стан девушки, а ее бледное личико, обрамленное белокурыми кудрями, под шлемом хранило выражение кроткой печали. В этих доспехах Мирца была прекрасна и выглядела гораздо энергичнее, чем в женском платье.

— Что все это значит, Арторикс? — спросила сестра Спартака у юноши, и в голосе ее прозвучало не то удивление, не то упрек.

— Ведь я уже говорил тебе, — мягко ответил галл, с любовью глядя на девушку. — Ты не можешь сказать, что я неприятен тебе, что ты ненавидишь меня или гнушаешься мною; ты отрицала это не только словами, но и поступками, взглядами, а они часто выдают движения души. Ты ведь говорила сама, что Спартак любит меня, как брата, что он был бы рад, если бы ты стала моей женой. Ты никого другого не любишь, в этом ты клялась мне не раз; почему, почему же ты так упорно отказываешься от моей горячей, сильной, непреодолимой любви?

— А ты, — взволнованно ответила девушка, устремив свои голубые глаза на юношу, и в них, помимо ее воли, так ясно видна была любовь к нему, — а ты почему приходишь искушать меня? Зачем подвергаешь ты меня этой пытке? Зачем обрекаешь на такую муку? Разве я не говорила тебе это? Я не могу, не могу быть твоей женой и никогда не буду…

— Но я хочу знать причину, — ответил Арторикс. Он побледнел больше прежнего, и его голубые глаза налились слезами, которые он с трудом сдерживал. — Я хочу знать причину, вот о чем я покорно, смиренно прошу тебя. Я хочу узнать причину… и ни о чем больше я не прошу тебя. Ведь имеет же право человек, который мог бы стать самым счастливым на свете, но вынужден жить, как самый обездоленный среди смертных, — имеет же этот человек, клянусь мечом всемогущего Геза, имеет же он, по крайней мере, право знать, почему с вершины счастья ему суждено быть низвергнутым в бездну отчаяния!

Слова Арторикса шли от самого сердца, и Мирца чувствовала себя побежденной, покоренной, очарованной. Любовь засияла в ее глазах… Она глядела на юношу с такой глубокой, всепокоряющей любовью, что Арторикс почти ощущал жар этих взглядов.

Оба они были охвачены дрожью, оба, устремив взгляд друг на друга, казалось, находились во власти одного и того же чувства. Так они простояли несколько минут молча, неподвижно, пока наконец Арторикс первый не прервал молчание. Дрожащим, слабым, прерывающимся голосом, в то время как слезы, навернувшиеся на глаза его, медленно-медленно катились по бледным щекам, он произнес:

— Выслушай меня, Мирца! Я не труслив… не малодушен… Ты это знаешь… В бою я всегда среди первых, а при отступлении среди последних… Дух мой непоколебим, и мне несвойственны низменные, подлые чувства. В минуты опасности я не дорожу жизнью… Смерти я не боюсь, мать научила меня видеть в смерти настоящую жизнь душ наших, и это правда… Все это ты знаешь… и все же, видишь, сейчас я плачу, как ребенок…

Мирца сделала движение к Арториксу, как бы желая что-то сказать ему.

— Не прерывай меня, моя обожаемая, моя божественная Мирца, выслушай меня. Да, я плачу… и слезы эти дороги мне, они изливаются из моего сердца, от моей любви к тебе… Верь мне, эти слезы благостны для меня… я так счастлив… здесь, с тобой… я всматриваюсь в твои печальные голубые глаза — точное зеркало твоей возвышенной души, они глядят на меня с любовью и лаской…

Мирца почувствовала, как кровь прилила к ее щекам, и они сразу стали пурпурными; она опустила глаза.

— Нет, заклинаю тебя, Мирца, — взволнованно продолжал Арторикс, сложив руки перед девушкой, словно в молитве, — если живо в тебе чувство жалости, не лишай меня божественного сияния, что исходит из глаз твоих! Смотри, смотри на меня так, как смотрела только что!.. Этот нежный взгляд покоряет меня, влечет к себе, очаровывает, отрешает от всего на свете… дарит мне чистое, невыразимое наслаждение… восторг любви, который я не в силах передать тебе словами, но душа моя полна такой беспредельной нежности, что в это мгновение я молю и призываю смерть, ибо я чувствую, что умереть сейчас было бы божественным, упоительным счастьем!..

Он замолчал и, словно в каком-то исступлении, смотрел на девушку. Она же, охваченная нервной дрожью, произнесла несколько прерывистых слов:

— Почему ты… говоришь… о смерти?.. Ты должен жить… ты молодой… храбрый… жить… и стараться быть счастливым… и…

— Как же я могу быть счастлив? — в отчаянии воскликнул гладиатор. — Как… как я стану жить без тебя, без твоей любви?..

Минуту длилось молчание. Сестра Спартака, снова опустив глаза, стояла молча, в явном смущении. Юноша схватил ее за руку и, привлекая к себе на грудь, прерывающимся от волнения голосом произнес:

— Обожаемая, любимая, не лишай меня этой сладкой иллюзии… скажи мне, что ты любишь меня… позволь верить, что ты любишь меня… смотри на меня своим божественным взглядом… пусть отныне сияет перед моими глазами этот луч счастья, чтобы я мог думать, что мне дано мечтать о таком блаженстве…

И, произнося эти слова, Арторикс поднес рук у Мирцы к губам и стал страстно ее целовать, а девушка дрожала, словно листок. Она прерывисто шептала:

— О, перестань… перестань, Арторикс… оставь меня… уходи… Если бы ты только знал, какую боль… причиняют мне твои слова… если бы ты знал, какая это мука…

— Но, может быть, это только мечта… может быть, твои нежные взгляды были обманчивы… Если это так, скажи мне… Будь искренной, будь сильной, скажи: «Напрасной была твоя надежда, Арторикс, я люблю другого…»

— Нет, я не люблю, никогда не любила, — горячо произнесла девушка, — и никогда не полюблю никого, кроме тебя!

— О! — воскликнул в невыразимом порыве радости Арторикс. — Быть любимым тобой… любимым тобой!.. О, моя обожаемая!.. Разве дано всемогущим богам испытывать радость, равную моей?