Спартак воспользовался этим страхом и, когда представители городских властей пришли просить его вывести войска из города, предлагая за это оружие, съестные припасы и большое количество денег, фракиец ответил, что у жителей Темесы есть один- единственный способ избавиться от ужасов осады и голода: они должны собрать все имеющиеся в городе рыболовные лодки, челноки, небольшие суда и доставить их возможно скорее на берег, где стояли его кавалерия и три легиона. Кроме того, Спартак приказал прислать к нему всех, сколько есть в городе, искусных мастеров для постройки лодок и судов; передать ему весь строительный материал, которым располагает город, чтобы он мог построить флотилию для перевозки войск на сицилийский берег. Только это может спасти население от длительной осады и ужасов войны.

Городские власти, патриции Темесы и все население города согласились на предложение Спартака, и вскоре на берегу моря много сотен мастеров при содействии тысяч гладиаторов принялись за постройку флота — небольших, но многочисленных судов.

А в это время Красс, чтобы запереть врага, занял самые важные позиции, послал гонцов в Турин, Метапонт, Гераклею, Тарант и Брундизий с требованием немедленно в большом количестве прислать ему осадные орудия, катапульты и баллисты, так как он понимал, что без них война могла затянуться надолго.

В то время как один полководец готовил свое войско к жестокой осаде Темесы, а другой собирался переплыть в Сицилию и там поднять войну, еще более грозную, чем нынешняя, разъяренная и охваченная нетерпением Эвтибида, тая в душе месть, одиноко бродила по римскому лагерю. С присущей ее натуре отвагой и дерзостью она задумала обследовать окрестности города и подойти возможно ближе к аванпостам врага, чтобы выбрать пологий и наименее трудный доступ к стенам и попытаться неожиданно проникнуть в город. По ее приказанию две рабыни, привезенные ею из Таранта, приготовили мазь коричневого цвета, которой она в течение нескольких дней красила руки, лицо, шею. Эвтибида теперь стала неузнаваемой и в точности походила на эфиопку. Переодевшись в платье рабыни, она подобрала свои рыжие косы и обвязала их широкой повязкой, наполовину закрывавшей уши. В один прекрасный день, до рассвета, гречанка вышла из лагеря с глиняной амфорой в руках; она походила на рабыню, идущую за водой. Эвтибида направилась к холму, на вершине которого возвышалась стена Темесы. Окрестные землепашцы сказали ей, что источник находится на склоне холма.

Мнимая эфиопка, осторожно пробираясь в предрассветных сумерках, вскоре очутилась близ указанного источника. Вдруг она услышала приглушенный шепот и лязг мечей о щиты и догадалась, что, по всей вероятности, этот источник охраняет когорта гладиаторов.

Тогда она тихо свернула налево и пошла вдоль холма, чтобы разведать местность.

Пройдя примерно с полмили, Эвтибида очутилась в том месте, где холм, вокруг которого она бродила, соединялся с другим, более высоким холмом. Оттуда, слева от гречанки, виднелось море. Молодая женщина остановилась и при слабом свете зари стала осматриваться. Ей показалось, что перед ней среди темной массы деревьев возвышается какое-то здание. Она стала всматриваться пристальнее и убедилась, что это храм.

Минуту она постояла в раздумье, затем, сделав энергичный жест, говоривший о принятом решении, быстро направилась к храму, отстоявшему очень далеко от стен города. В этом месте городские стены шли по изгибу холма, который, как показалось гречанке, был занят гладиаторами.

Через несколько минут Эвтибида дошла до здания. Оно было небольшое, но очень красивое и изящное, построенное из мрамора в дорическом стиле. Гречанка быстро сообразила, что это священный храм Геркулеса Оливария. Гладиаторы его не охраняли; их аванпосты доходили только до небольшого дома, находившегося на расстоянии двух полетов стрелы от названного храма.

Храм был пуст, и, обойдя его кругом, Эвтибида собиралась уже уходить, как вдруг заметила старика. Судя по одеянию, это был жрец. Погруженный в свои мысли, он стоял, опершись на колонну храма, близ жертвенника, перед которым возвышалась чудесная мраморная статуя Геркулеса с оливковой палицей; отсюда и было его имя — Геркулес Оливарий.

Гречанка подошла к жрецу и рассказала ему на испорченной латыни, что она хотела наполнить свою амфору водой из источника при храме, что она рабыня одного из местных землепашцев; ее господин, узнав о приближении войск, бежал и укрылся в развалинах храма Януса, в глубине долины, а там совсем нет питьевой воды.

Жрец, принадлежавший к роду потитиев, провожая рабыню к источнику, где она должна была набрать воды в амфору, разговорился с Эвтибидой о печальных временах и дурных последствиях войны, тем более пагубных, что, по словам жреца, заброшена религия — единственный источник людского благополучия.

Эвтибида соглашалась с ним и хитрыми вопросами и восклицаниями, с виду простыми и незатейливыми, поощряла говорливого потития, утверждавшего, что древние италийцы искони отличались благоговейным отношением к великим богам и почитали их, а поэтому Сатурн, Юпитер, Марс, Юнона, Церера, Геркулес, Янус и другие боги щедро дарили им свои милости и пеклись о них; теперь же скептицизм и эпикуреизм все больше и больше проникают в души людей; культ великих богов заброшен, а жрецов предают осмеянию; боги, оскорбленные такой нечестивостью, ниспосылают справедливые кары. Для добрейшего потития, таким образом, все войны, резня, мятежи, которые в течение тридцати — сорока лет омрачали Италию, были не чем иным, как явным проявлением гнева небесного.

Старец жаловался, что вынужден был после занятия Темесы гладиаторами укрыться в этом храме вместе с двумя другими жрецами. Он оплакивал печальные последствия осады: Спартак запретил жителям Темесы выходить из города, и теперь уже больше никто, даже те, кто горит желанием, не может посетить храм, не может приносить богу жертвы и дары. Это больше всего огорчало добрейшего старца, ибо каждое жертвоприношение Геркулесу всегда заканчивалось пиром, а жертвы и дары доставались жрецам.

Как видно, священнослужители тех времен, так же как и в наше время и во все эпохи, являлись служителями лицемерия и суеверия.

О религиозном усердии людей забитых, грубых и обманутых они судили по количеству и качеству принесенных в храм даров — ведь эти дары тому или иному божеству питали ненасытное чрево жрецов культа.

— Вот уже двадцать дней, как никто не посещает храма Геркулеса Оливария, которого так почитали в этих обширных краях Лукании и Бруттия… — произнес, вздыхая, потитий.

— Скажу своему господину, что если он желает, чтобы его дом и владения остались неразграбленными, пусть приходит сюда сам или присылает дары великому Геркулесу Оливарию, — сказала с видом покорного и в то же время глубочайшего убеждения Эвтибида, коверкая латинскую речь.

— Да защитит тебя Геркулес, добрая девушка, — ответил потитий.

И, помолчав немного, он добавил:

— Да, это так… благочестия надо искать у женщин, чаще всего оно обитает в женском сердце. Я тебе только что сказал, что вот уже двадцать дней, как из наших краев никто не приходил сюда и не приносил жертв нашему богу… Это не совсем так. Два раза была и приносила жертвы девушка, кажется гречанка, из лагеря гладиаторов… такая набожная, преданная богу и очень красивая!

Глаза Эвтибиды сверкнули от радости; дрожь пробежала по всему ее телу, и кровь сразу бросилась в лицо. К счастью, темная краска, покрывавшая ее лицо, помешала жрецу заметить румянец, совершенно изменивший ее облик, и узнать, что это была другая, а совсем не та женщина, какой ей хотелось казаться.

— Ах, — произнесла она, стараясь овладеть собой и подавить свое волнение, — ты говоришь, что какая-то молодая женщина приходила сюда из вражеского лагеря?

— Да, да, она была в военной одежде, на перевязи висел меч, и оба раза ее сопровождала черная женщина, вот как ты… Бедняжка немая — по приказу ее госпожи у нее когда-то отрезали язык.

Эвтибида сделала жест, выражавший ужас, затем сказала с напускной простотой и добродушием: