Лишь сама она да её ближайшее окружение знали, чего стоит нести русской женщине такой крест. Было у неё и ещё одно золотое качество — молчать умела императрица, как мало кто умел молчать в её державе.
— Молчать оттого, что сказать нечего — штука не хитрая. Сколько рассеяно по жизни всяких молчунов по лени, молчунов по нелюбопытству, по нежеланию отказываться от раз навсегда избранного растительного существования. Ещё отец её Пётр Алексеевич[48] говаривал, что в случае, когда молчит мужик на дыбе, не следует обвинять палача в слабом знании профессиональных секретов; мужик молчит, потому как сказать-то ему ровным счётом нечего...
Молчать на дыбе посвящённым куда сложнее. А значительная часть из прожитых Елизаветой Петровной тридцати трёх лет, как на грех, оказалась самой что ни на есть подлинной дыбой. И тем не менее...
Она взяла за правило воздержание от вопросов и прилюдных дискуссий; помалкивавшая при жизни отца, Елизавета продолжила сию традицию и впоследствии. Хватило ума не докучать родительнице вопросами, хватило ума затаиться, когда ей сделалось известно, каким именно способом подонок Меншиков спровадил в лучший мир императрицу[49]. Узнай о готовившихся приготовлениях Елизавета хотя бы за несколько минут до свершившегося убийства, горло светлейшему князю перегрызла бы, отчаянной была. Но узнала о том Елизавета очень поздно, слишком поздно и — смолчала. Да и когда совсем ещё молоденький Пётр II[50] положил глаз на неё, достало опять-таки сообразительности затаиться и помазанника при этом не прогневать. А как же, помилуйте! Без ума трудно женщине пройти по жизни... Смолчала и вытерпела она даже тогда, когда в памятную годину, сделавшись сильнейшими против неё, к трону полезли всякие там Долгорукие, Головины, Апраксины да Голицыны.
Те немногие, кому довелось оказаться среди ближайшего круга Елизаветы Петровны, знали свою благодетельницу куда лучше; знали — да помалкивали, демонстрируя тем самым наличие бесценного качества. Да и кто, скажем, в состоянии поверить, что, узнавшая о возможном браке своём с Людовиком XV[51], Елизавета, слывшая ветреной хохотушкой, сумела в считанные шесть недель с небольшим поднять свой разговорный, неуклюжий, варварски модулированный французский до прямо-таки версальского изящества! Тот, кто выучил хотя бы один иностранный язык, знает, что сие суть тяжёлая работа; одни её одолевают быстрее, другие медленнее, но чтобы в шесть недель?! Это вам не римский водопровод и даже не философский камень, дамы-господа!
Про неё заглазно говорили при дворе: шлюха, мол, и дура. Упустив очевидную возможность получить отцовский трон, отдав его, по сути, Анне Иоанновне[52], Елизавета всех сумела перехитрить: не словом затихла, но — делом. И обвела вокруг пальца весь двор, всю Россию. Переехала подале от новой столицы, жила себе в сельце практически затворницей, никуда не выезжала, ни с кем не встречалась, тихо бражничала и столь же тихо развлекалась, помышляя не о любовных изяществах, но единственно только о снятии напряжения. Всем укладом жизни Елизавета упорно демонстрировала, что, мол, вот она какая, совершенно неопасная; за что, спрашивается, собирались такую в монастырь заточить, за какие такие провинности извести намеревались? Странные, одним словом, страшные люди...
Подобно майскому жуку, Елизавета сложила крылья — не столько защищая спину, как именно камуфлируясь, — и слилась с подмосковным ландшафтом Александровской слободы. Она выпивала вместе с мужиками, с ними же спала, более страдая не от вынужденного и потому унизительного совокупления (как раз это дело ей было любо), но от нестерпимых мужицких запахов, среди которых луковый смрад дыхания был не самым омерзительным. О, как ёрничали над ней столичные лизоблюды, как издевались, словами какими называли!
Но именно по такой вот сторонней реакции цесаревна убеждалась, что камуфлирование выглядит со стороны искусно, а избранная тактика — верна. Она верила в то, что исторический фарт, власть и настоящие галантные мужчины ещё придут, в том, разумеется, случае, если посчастливится ей пережить Аннушкино лихолетье[53], этот национальный позор имени Анны Иоанновны. Сделала Елизавета первой своей заповедью детское «чок-чок, губы на крючок, что угодно показывай, ни слова не рассказывай». Чок-чок... И чем более оформлялся образ этакой распутной пьяни, тем настойчивее добавляла Елизавета новые штрихи. Она даже тайно обвенчалась (смотрите, мол, люди добрые), для пущей унизительности взяв себе хохла, Разумовского Алексея[54]. Этот ловкий шаг, весть о котором незамедлительно достигла Анны Иоанновны, оказался среди наиболее великолепных: укрепившихся за ней «дуру» и «шлюху» она таким образом перемножала на «сумасшедшую».
А дура, да ещё вдобавок и сумасшедшая, внимательно следила за событиями при дворе, где всё более и более дела решались без участия старой императрицы, в обход, как в насмешку. Немецкая партия всё скорее набирала силы; не спешила сдаваться русская партия, состязавшаяся, впрочем, с оппонентами в рафинированном идиотизме.
Из-за принятой на себя личины как из укрытия зорко следила Елизавета за происходившим, напоминая тем самым взведённую пружину.
Когда умерла императрица и, казалось, вдруг приоткрылась для Елизаветы желанная дверца, настиг цесаревну мощный удар со стороны, откуда она и не ожидала. Много позднее, когда медицинская наука прирастёт более корректными дефинициями, сей недуг получит наименование «бешенство матки»; во времена Елизаветы заболевание называли несколько иначе, что, однако, не влияло на суть проблемы. Когда в столице разворачивались поистине исторические события, цесаревна постанывала под очередным мужиком, из слободских, и молила Всевышнего о возможно большем продлении сей потной и скучноватой пытки. Когда женский недуг отступил, все былые возможности растаяли как дым. На смущённые сетования Елизаветы об упущенной возможности сделаться императрицей Алексей Разумовский, по словам одного из биографов, тонко заметил:
— Что-то нужно одно выбирать.
— Да, конечно, я понимаю... — виновато потупившись, ответила Елизавета.
И вновь — тишина, вновь приходилось таиться, лгать, угодничать перед всякой мразью, приезжавшей с нечистоплотными предложениями: сперва от Бирона[55], затем от Анны Леопольдовны[56]. Пётр II, сделавшись правителем, о былой своей возлюбленной даже и не вспомнил, что Елизавету Петровну неприятно задело, ибо расценено было как симптом наступающей старости.
Отступить-то болезнь цесаревны отступила, не исчезнув, однако, вовсе, и напоминала о себе в периоды эмоционального напряжения с изрядной внушительностью. Недуг отступал, затем вновь наступал, всё больше подчиняя себе женщину, превращая её в рабу прогрессирующего естественного огня.
Едва ли не единственным, кто сумел ей профессионально помочь и тем самым бесконечно обязал, был медик Иоганн Герман Лесток[57], уроженец Ганновера, этнический француз, приехавший в Россию практически одновременно с рождением Елизаветы. После дотошного медицинского осмотра цесаревны и многочисленных вопросов, от которых краснела даже грудь Елизаветы, не говоря о лице и ушах, Лесток на несколько недель предательски исчез, а затем как ни в чём не бывало, с вежливой улыбкой на устах, хорошо одеты» и приятно благоухающий неизвестным парфюмом, явился к своей пациентке с длинным деревянным футляром в руках.
Попросив временно удалиться из комнаты всех прочих, он сделался вдруг серьёзным и сказал Елизавете: «Только, прошу вас, не пугайтесь... У меня тут вот для вас...» В новеньком и потому не сразу раскрывшемся футляре на миниатюрном деревянном лафете возлежал занятный вытянутый предмет, окончанием похожий на самый что ни на есть обыкновенный мужской срам.
48
...отец её Пётр Алексеевич — Пётр I Великий (1672—1725), русский царь с 1682 г. (правил самостоятельно с 1689 г.), первый российский император (с 1721 г.).
49
...каким именно способом... Меншиков спровадил в лучший мир императрицу. — Версия о том, что А. Д. Меншиков устранил Екатерину I, имеет в исторической литературе давнюю традицию и своих адептов. Так, например, опубликованная в Англии на русском языке книга А. В. Степанова. «Елизавета Петровна» (Лондон, 1863) содержит рассказ о том, что 17 мая 1727 г. Меншиков собственноручно угостил Екатерину I отравленными конфетами, после чего она скончалась.
50
Пётр II (1715—1730) — сын царевича Алексея Петровича и принцессы Софьи-Шарлотты Браунгшвейг-Вольфенбюттельской (в крещении Евдокии, умерла в 1715 г.), внук Петра I, российский император с 1727 г. Фактически правил государством при нём А. Д. Меншиков, затем Долгоруковы.
51
Людовик XV (1710—1774) — французский король (1715—1774) из династии Бурбонов. В малолетстве Людовик XV (1715—1723) страной управлял в качестве регента герцог Филипп Орлеанский, затем кардинал Флёри. Позднее при Людовике XV большую роль играли его фаворитки (особенно маркиза Помпадур). Колоссальная расточительность двора Людовика XV привела к полному расстройству государственных финансов.
52
...отдав, по сути, трон Анне Иоанновне... — Анна Ивановна (1693—1740) — российская императрица. Дочь царя Ивана V Алексеевича, племянница Петра I. В 1710 г. выдана замуж за герцога курляндского. Овдовев, жила по настоянию Петра I в основном в Митаве. На престол была приглашена «верховниками» на условиях ограничения самодержавия в пользу феодальной аристократии. Опираясь на дворянство и гвардейских офицеров, 25 февраля 1730 г. отказалась от выполнения «кондиций», ликвидировала Верховный тайный совет и восстановила значение Сената. Главной опорой Анны Ивановны были прибалтийские дворяне (Бирон, Миних и другие). С 1731 г. по указу Анны Ивановны действовала Тайная розыскных дел канцелярия, где при расследовании «слова и дела государева» применялись жестокие пытки. Даровала ряд привилегий дворянству, но при этом жестоко подавляла дворянскую оппозицию. По указам Анны Ивановны сосланы, казнены многие из князей Долгоруких, Голицыных и других.
Стремясь закрепить право на российский престол за потомками Ивана V, перед смертью назначила своим преемником малолетнего Ивана Антоновича, сына Анны Леопольдовны (см. примеч. № 56), а регентом до его совершеннолетия — Бирона.
53
...Аннушкино лихолетье... — См. примеч. № 52.
54
Разумовский Алексей Григорьевич (1709—1771) — фаворит императрицы Елизаветы Петровны, граф (1744). Сын украинского казака Розума. Участвовал в дворцовом перевороте 1741 г., возведшем на престол Елизавету. Официальных постов не занимал, пользовался огромным влиянием при дворе.
55
Эрнст Иоганн Бирон (1690—1772) — фаворит императрицы Анны Ивановны, граф (1730). Оказывал большое влияние на императрицу, активно вмешивался в управление Российской империей. В 1737 г. избран владетельным герцогом курляндским. После смерти Анны Ивановны арестован и предан суду. Комиссия по делу Бирона приговорила его к четвертованию, но Анна Леопольдовна смягчила приговор, заменив его ссылкой в Пелым. После вступления на престол императора Петра III освобождён и восстановлен в чинах. В 1762 г, императрица Екатерина II вернула ему герцогство.
56
Анна Леопольдовна (1718—1746) — правительница Российской империи при сыне Иване VI Антоновиче е 9 ноября 1740 г. по 25 ноября 1741 г. Дочь герцога Мекленбург-Шверинского и Екатерины Ивановны (дочери царя Ивана V Алексеевича). В 1739 г. выдана замуж за принца Антона-Ульриха Брауншвейгского. В политическом отношении не играла никакой роли. После восшествия на престол Елизаветы Петровны Иван VI был арестован, Анна Леопольдовна с семьёй выслана в Холмогоры.
57
Иоганн Герман Лесток (1692—1767) — граф (1744), приехал в Россию в 1713 г., принят на службу ко двору в качестве лекаря. В 1720—1725 гг. находился в ссылке в Казани. Возвращён из ссылки Екатериной I. Играл значительную роль в возведении на престол Елизаветы Петровны, с которой у него были близкие отношения.