Тихо вокруг и безмятежно.

Воистину неисповедимы дороги, которые за всех предопределил Аллах. Знал ли Улу-Мухаммед, что за два года он будет трижды изгнан и из некогда могущественного хана Золотой Орды превратится в хозяина небольшого городка в среднем течении реки Итиль.

Некогда здесь высились Булгары, которые разрушил всемогущий Темир-аксак, и от былого величия остались только мечети.

Улу-Мухаммед сидел на берегу Итили, устремив немигающий взор на холодные воды. В последний год он приобрёл привычку каждый день выходить сюда и подолгу наблюдать за убегающими волнами. Стража, которая покорно застыла за спиной своего господина, могла только гадать, о чём думает Улу-Мухаммед. Может, он жалеет о просторах, которых лишился, или, может, мечтает о красивой наложнице, которую мурзы должны привезти ему завтра вечером из Кафы. Все эти годы стража у хана не менялась. Поседевшие воины видели и его падение, и возвращение былого величия. Они видели его слабым и сильным, но не сломленным. Улу-Мухаммед всегда был господином. В бою становился расчётливым стратегом, во дворце доверчивым, как ребёнок. Он не носил под халатом брони и не боялся быть убитым в спину. Если бы воины разочаровались в своём повелителе, они могли бы это сделать несколькими годами раньше — в бою или во время долгих переходов по Большой Орде. От удара кинжалом в спину погиб его отец, дед был убит саблей в грудь одним из приближённых мурз. Казалось, есть основания, чтобы бояться предательского удара, но Улу-Мухаммед доверял своим воинам и гордился этим. Ему суждено не умереть от подлого удара, а дожить до глубокой старости и безмятежно почить на своём ложе. Улу-Мухаммед успеет покаяться перед Аллахом во всех содеянных грехах: воскресит в памяти всю свою жизнь и поступки; вспомнит, что некогда был самым могущественным ханом Золотой Орды. Только после этого он сделает своё завещание. И если его отец, великий Джеляль-Уддин, велел убить своих братьев, чтобы быть первым и сохранить Орду неделимой, то он пожелает другого. «Мир вам! — накажет он сыновьям. — Живите дружно, только в единстве есть сила!» Только после этого хан посмеет повернуться лицом в сторону Каабы и уснуть навсегда вечным сном. Конечно, самая почётная кончина — смерть на поле битвы, когда можно умереть с именем Всевышнего на устах, но подарит ли Аллах ему эту милость?

Улу-Мухаммед поднялся и пошёл вдоль берега. Остановился. Дежуривший страж тут же положил на берег подушку, думая, что хан решил присесть именно здесь. Но Улу-Мухаммед немного постоял и пошёл дальше.

Хан подумал, что пришло время объединить осколки Орды в единое целое. Теперь у него хватит на это сил. Он не тот прежний опальный хан, который рыскал по степи в поисках пристанища. Улу-Мухаммед даже знал, как это лучше сделать с наименьшими потерями: сначала он овладеет Сарайчиком и уже затем обрушится на Бахчисарай всей мощью покорённых земель, как это проделывал славный Батый.

С Итили подул сильный ветер, распахнул полы халата, как бесстыдный вор, сорвал с головы Улу-Мухаммеда шапку и покатил её в сторону обрывистого берега. Седовласый мурза, стоявший рядом, с поспешностью расторопного батыра бросился вдогонку. Он поднял шапку, протянул её повелителю, стараясь не смотреть на растрёпанные волосы господина. Улу-Мухаммед молча взял шапку и натянул её на самые уши. Зябко было. Хан поёжился и тотчас почувствовал на своих плечах тяжесть тулупа. В этих краях куда холоднее, чем в его родном улусе. Но он полюбил леса и водные просторы последней и крепкой любовью, которая походила на страсть старика к юной девице. Казалось, жизнь прожита и не осталось в ней уже места для чувств и потрясений, но появилась она, и сердце бьётся так же тревожно и замирает так же сладко, как когда-то в далёкой юности. Вот и Улу-Мухаммед: прожил в величии, хлебнул горечь бесславия, казалось, не было уже на этой земле страсти, которая способна зажечь его — слишком много он пережил в этой жизни. Но эта земля дала ему вновь почувствовать вкус к жизни. Казань, как наложница, в которой юность сочетается с опытностью, сумела вдохнуть в дряхлеющее тело Улу-Мухаммеда огонь.

В этих местах Итиль не так широка, как в Хаджи-Тархине, однако более быстроводна и чиста. В Казани нет степей, где кони чувствуют себя вольно, но здесь есть леса, полные дичи, чащи, которые способны укрыть целое войско.

Улу-Мухаммед привык быть первым на земле. И даже этот огромный край, который он сумел подчинить себе всего лишь с небольшим числом уланов, казался ему мал, и хан терпеливо дожидался случая, чтобы огромной армией вторгнуться в свои прежние владения.

И, кажется, он дождался этого.

Василий, как это было ещё заведено Золотой Ордой, выплачивал теперь дань и Казани. Сыновья Улу-Мухаммеда засели в самом сердце Руси, взяв города в кормление. Каждый из них имел войско, способное потягаться в силе с дружиной великого князя. А множество эмиров, которых он подчинил себе, только и ждали его приказа, чтобы расширить южные и восточные владения. Оставалось объединить это воинство в единую силу и смерчем пройти до самого Сарайчика. Он окажет честь Василию Васильевичу — первыми двинутся его полки.

Русские странный народ — перед битвой они начинают петь. Однако Улу-Мухаммед замечал не раз, что это пение приводит неприятеля в ужас. Дружины вотчинных князей, ещё недавно рубившиеся друг с другом на поле брани, объединяются против общего врага сначала в общем хоре. Это совсем не тот крик, который вырывается у русичей во время боя: «За Христа!», перерастая в единое и крепкое «а-а-а!». Он совсем другой, наполненный живительной силой, какой бывает в половодье река, вбирающая множество притоков. Поначалу поёт головной полк, а следом за ним в хор вливаются дружины младших князей.

Улу-Мухаммед решил, что за ним следом пойдут казаки эмира Сары-Тау, который должен показать свою преданность на поле брани. У него всегда были самые крепкие и самые быстрые кони во всей Орде. Эмир будет добивать разрозненные остатки войска хана Сарайчика, и уже потом должны следовать уланы самого Улу-Мухаммеда. Им достанется лёгкая победа — мелкие группы воинов, которые разбегутся по всей Большой Орде. Сам же он с большим отрядом въедет в Сарайчик, и город будет приветствовать своего бывшего господина.

Сейчас хан ожидал своих сыновей. Он отправил их на Русь для поддержки московского князя Василия Васильевича. От них уже прибыли гонцы с вестью, что князь Василий сел на московский стол. Значит, сегодня сыновья будут во дворце.

К своим наследникам Улу-Мухаммед относился по-разному, может быть, потому, что рождены они были от трёх жён: старший сын Махмуд родился от черкесской княжны и унаследовал не только её красивое лицо, но и характер, такой же непредсказуемый и дерзкий. Среднего сына, Якуба, родила дочь известного бухарского эмира, который считал за честь породниться с ханом Золотой Орды. Якуб был тихого нрава и самым незаметным из сыновей. Но всё-таки любимым сыном Улу-Мухаммеда оставался Касим, плод греховной любви с невольницей, которая потом стала его старшей женой. Невольница, почти девочка, была очень красива. Она привязалась к Улу-Мухаммеду и любила его со всей силой души, на какую способен лишь ребёнок.

Как не походили жёны одна на другую, точно такими же разными выросли и его сыновья. Словно Аллах хотел показать, насколько бывают разными плоды, упавшие с одного дерева. Сам Улу-Мухаммед был высок, с благородной осанкой, и не случайно его прозвали Большим. А дети — как мелкий кустарник под могучим стволом, как сорная трава под плодоносящим деревом, как болезненный нарост на крепкой коре. Махмуд был роста небольшого, черняв. Якуб — приземист и толст. Удался только Касим. Высокий и статный. Их объединяла кровь великого отца, но ни в одном не смогли воплотиться полностью черты, которыми обладал он.

Братья не любили друг друга, и эта неприязнь с годами только усиливалась, перерастала в тихую ненависть. Они не хотели забывать завещание деда: «Каждый из моих сыновей и внуков, кто первый вступит на престол, обязан убить своих братьев!» С тех пор ничего не изменилось. И, поглядывая друг на друга, отпрыски Улу-Мухаммеда задавали себе один и тот же вопрос: «Кто же будет тем первым, который посмеет поднять руку на остальных братьев?»