— Ну и болтун же ты, Николаша! Одеколончик проклятый!

— А что же сегодня утром?

— А сегодня утром ему пришло письмо, написанное иератическими знаками. Расшифровали, а там: «Прощай, милый друг, ищи меня по белу свету».

— Какими знаками? Эротическими? — рассмеялась Лариса.

— Почти. В общем, очень сексуальными знаками.

— Одеколончик! — снова обозвал я Николку.

— А почему Одеколончик?

— А это мы его так в школе дразнили. Он когда женихаться стал в восьмом еще классе, очень любил одеколоном брызгаться.

— Смешное прозвище! Просто блеск! Николай, можно я тебя буду звать Одеколончиком? Тебе это так подходит! — давясь от смеха, говорила Лариса. Николке это явно доставляло мучения. Но поделом — зачем нужно было трепаться про Элефантину и письмо!

— Смейтесь, смейтесь, я вот сейчас отдышусь еще немного и первым доплыву до лодки, — пригрозил Николка.

— А вы что, в одном классе учились? А красивая египтянка?

Так и задала подряд два вопроса единым махом Лариса, и непонятно было, ответ на который из вопросов больше интересовал ее.

— Египтянок у нас в классе не было, — ответил я. — Одеколончики были, это точно.

— Ну Фе-о-одор! — нахмурилась девушка. — Ну скажи, красивая? Как Нефертити?

— Ну вот еще! — возмутился я. — Гораздо красивее.

— Не может быть! Вот здорово! Поплыли к ней! Вдруг она все-таки ждет тебя на Элефантине!

Она побежала в воду, нырнула, поплыла. И вот мы уже снова гнались за ней.

— Одеколончики! Не отставать!

В последнем рывке мы с Николкой догнали ее и почти одновременно коснулись руками борта фелюги. Нам помогли забраться на фелюгу, наш заплыв вызвал бурю восторга.

— И все-таки Афродита была первая! — ревел Ардалион Иванович.

— Не догнали! Не догнали! — вторил ему Бабенко.

— Харащо, харащо, Горбацев! — смеялся капитан фелюги, так и напрашиваясь схлопотать штраф.

— Ах, как хорошо купаться в Ниле! — ликовала Лариса, сидя на носу фелюги и обсыхая. — Кажется, так бы и плыла до самого Средиземного моря.

— Не рекомендую, — возразил я, — уже в Луксоре вода загрязнена всякими бензинами и маслами. Мы там пробовали купаться — никакого удовольствия.

— Мы уже сегодня уезжаем в Луксор, — вздохнула девушка. — А куда спешить? Я бы, наверное, месяц могла бы здесь купаться, загорать и на этих фулюках плавать. На фулюках?

— На сейфуль-мулюках, — сказал я, а Николка оказался более тактичным, подсказал, как правильно.

— Как я эти фулюки полюбила, — все равно произносила так, как ей понравилось, девушка. — Фулюка лучше звучит, чем фелюга, ласковее. Я бы с них не слезала. А надо в Луксор, а там, сами говорите, купаться даже нельзя. Что же это за Луксор такой, если в нем купаться нельзя! Зачем такой Луксор нужен?

— Там в гостинице «Савой» есть шикарный внутренний дворик с бассейном, столики стоят, зонтики, лежаки, — сказал Игорь Мухин таким тоном, будто приглашал Ларису поехать немедленно вместе с ним в луксорскую гостиницу «Савой». Похоже, что и нашему выдающемуся семьянину понравилась покорительница Нила. — Там тоже можно… — добавил он, но так и не договорил, что именно можно.

— Да ну! — нахмурилась Лариса, — это не то. Разве сравнить какой-то бассейн, какие-то столики и зонтики с целым Нилом и фулюками? А что за чудо эта Элефантина! Почему мы не причаливаем к острову? Федор, как ты думаешь? — она лукаво глядела на меня, но не говорила ничего про мое неудавшееся свидание.

— А он не умеет думать, — сказал Николка, — он только умеет остроумничать.

— А, ну да, я же забыла, что он у нас сатирик. А как сатирика звали в классе?

— Меня звали Мамонтом, между прочим, — гордо сказал я.

— И не подходит! — возразила Лариса.

— Потому что Мамонин — Мамонт, — пояснил Игорь.

— А мне нравится всех по прозвищам звать, так интереснее, а то Игорь-Игорь, Николай-Николай. Одних Саш и Миш на белом свете как собак нерезаных. Игорь, вас как звали в школе? Вы тоже с ними учились?

— Тоже. Мухой. Я — Мухин, — сказал Игорь и покраснел.

— Браво! Хотя на муху вы так же не похожи, как Федор на мамонта.

— Можно на «ты», — еще больше краснея, сказал Мухин.

— Отлично. Предлагаю конкурс на лучшую юношескую кличку. Меня лично в школе звали Чача, потому что я — Чайкина. А в училище уже получше — Птичкой.

— Ардалион, твоя очередь, — обратился я к главнокомандующему. — Тебя как звали в детстве и юношестве? Тетей Мотей?

— А вот и не угадал, — ответил Ардалион Иванович. — Меня Лимоном звали.

— Неужели чувствовали, что ты лимоны будешь зарабатывать?

— Нет, конечно, просто от Ардалиона. Ардалион — Ардалимон — просто Лимон, вот и все, — покраснел Тетка. Ему явно не хотелось, чтобы кто-то прямо так сразу знал о его необычайных коммерческих способностях.

— Вообще-то вы больше на апельсин похожи, — сказала Лариса и попала в самую точку. Ардалион Иванович со своей круглоголовостью и впрямь был похож на крупный апельсин, только такой, у которого на щеках красные прожилки.

Дальнейший опрос выявил, что Гессен-Дармштадского в детстве звали Карандашом, Бабенко носил вульгарную кличку Баба, из других писателей нашей фелюги, согласившихся участвовать в конкурсе, удалось выжать такие перлы, как Нытик, Дундя, Пырыч, Кефир, Лыжа, Тумачок, Харя. Самую лучшую кличку в детстве носил толстый писатель по фамилии Талалаев.

— В детстве и в молодости я был еще в два раза толще, чем сейчас, — сказал он, — и меня звали Обезжиренный.

По единодушному мнению Обезжиренный оказывался бесспорным лауреатом первой премии. Заминка произошла с призом, который не успели придумать.

— Ну господа, ну сбросьтесь Обезжиренному по фунтику, — сказала Лариса, чем вызвала в писательской среде сильное замешательство, а победитель замахал руками:

— Не надо! Да вы что! Это же шутка! Вот еще, кто-нибудь фельетон напишет, как писатель такой-то получил премию за то, что в детстве его звали Обезжиренным.

— Бариса, бымбырав! — крикнул наш фелюгьер. Память уже успела растопить в его голове заученную фразу, и она расплылась, как воск.

А кричал он эту фразу второй нашей писательской фелюге и той, с которой сбежала наша Лариса. Оба эти судна красиво фланировали, двигаясь в нашем направлении. С опереточной фелюги стали звать Ларису:

— Лариса! Лариса Николаевна! Вертайтесь!

Кормчий решил, что ему отвечают про Бориса и снова заорал:

— Бариса-бымбырав! Харащо!

— Ни в коем случае не возвращайтесь, вы наша пленница, — заявил Ардалион Иванович.

— Я бы даже сказал, вы — наш главный приз, — добавил Обезжиренный Талалаев. — Мы вас можем отдать только за очень крупный выкуп.

— Вот еще! — возмутился Николка. — Никаких выкупов! Эта Птичка отныне навсегда останется с нами.

— А правда, не отдавайте меня им, с вами мне веселее. Давайте не поедем сегодня в этот противный Луксор, а будем лучше плавать до самого вечера на фулюках. И завтра тоже. Весь день.

Мы молчали. Она вздохнула:

— Понимаю. Вот рассержусь и удеру еще на другую фулюку! Мамоша, поплыли на Элефантин! Может, найдем там кого-нибудь.

До самого обеда мы плавали вокруг острова Элефантины на фелюге, купались, устраивали всякие шуточные состязания. На душе было чудо как легко и счастливо. Лишь однажды, вспомнив о Бастшери, я спросил у Ардалиона Ивановича, не фиксирует ли его прибор чего-нибудь поблизости, нет ли все-таки кого-нибудь на Элефантине.

— Мой бедный прибор вряд ли уже чего-нибудь фиксирует, — ответил с тяжелым вздохом Тетка, показывая голое запястье.

— Увы. Когда эту конфетку из воды доставал, она схватилась прямо за браслет, он возьми и как-то, черт его знает как, оборвись. Бултых — и в дамки. Так что он теперь подводных танцовщиц фиксирует. Ну ладно, за все надо платить, за такое веселье тоже. Веселая птичка. Николка с нее глаз не сводит. Как бы совсем не потерял голову парень.

После возвращения в «Рамсес» мы пообедали и немного восстановили при помощи джина «Гордонс» ослабшую и разнежившуюся под асуанским солнцем интуицию.