Как и двести людей, которые уже были там. Виртуальный Коул справился на отлично.

Собравшиеся фанаты уже целиком заполнили парковочные места по обе стороны улицы, так что нам пришлось выгрузить вещи на дороге, а затем решить, кто из нас найдет парковку и вернется обратно.

Это тоже казалось привычным.

— Божемойбожемой, — пропищала Шейла. — Можноятебяобниму?

Я позволил ей это сделать. Я чувствовал ее дрожь, когда она обняла меня. Когда она отступила назад, я улыбнулся ей, и по ее лицу медленно расплылась широкая улыбка.

Иногда улыбка занимает длительное время.

Эта была одной из таких. Мне очень нужна была улыбка, а у нее она была замечательной. Не в плане сексуальности, но в плане непредвзятого энтузиазма.

Мой мозг и сложная его часть отключились, а простая часть — концертная — взбудоражилась. Это сложно объяснить. Не просто нервы. Это что-то другое.

Позади меня толкалась шумная и жаждущая толпа. Это питало меня, выводило из колючих дебрей собственных мыслей. Каким-то образом я уже и забыл об этой части концертов. Я забыл, как лихорадочно это уничтожает эмоции. Здесь не было места ни для чего, за исключением Коула Сен-Клера — певца, артиста, разрушителя.

Я был благодарен за это. Мне не нужны были мои мысли. Не сейчас.

Изабел…

Джереми тронул меня за локоть, его длинные волосы были заправлены за уши, а на носу балансировали синие солнцезащитные очки. Он выглядел как Джон Леннон, если бы тот был блондином и родился за пределами Сиракьюс^[37], Нью-Йорк.

— Коул. Какой способ?

— Музыка, — сказал я. Это все, о чем я думал в тот момент. Эту люди хотели услышать, как мы играем, а я хотел сыграть для них.

— И все?

— Громче, — сказал я.

Джереми почесал свой слегка покрытый щетиной подбородок. Его волосы были слишком светлыми, чтобы понять, отращивал ли он бороду.

— Олд скул.

Я оглядел собравшуюся толпу.

— Типа того.

И мы заиграли музыку.

Квартальные вечеринки во многом требовали больше работы, чем обычные концерты на сцене. На большом концерте у вас есть сцена, свет, способ, и большая часть работы по заданию настроя уже сделана за вас. Это уже шоу еще до того, как ты даже подойдешь к микрофону. Но на квартальной вечеринке вы просто кучка детишек на чьем-то газоне. Нет никакой разницы между вами и аудиторией, кроме того, что ты держишь бас-гитару или сжимаешь микрофон. Каждый кусочек представления нужно заслужить. Выйти за рамки нормальности и устроить хаос. Вы должны петь громче, прыгать выше и быть безумнее любого из толпы.

Урок первый: выгляди так, как будто предназначен быть здесь.

Слава следует за ее ожиданием.

Урок второй: никогда не торопись со вступлением.

Джереми начал первым, задавая нам темп, давая нам вступить в песню. Бас вылился в музыку, не оглядываясь через плечо, чтобы убедиться, что остальные присоединятся. Лейла, черт бы ее побрал, — я хотел Виктора, я хотел Виктора, я хотел Виктора — вступила следующей: там-там-там-там-там-там — и я отпустил это, отпустил, отпустил.

Напряжение все росло и росло. А затем я сделал небольшой поворот, чтобы привлечь внимание, и сыграл одинокую ноту на своем синтезаторе:

БУМ.

Толпа обезумела. Затем я притянул микрофон ближе и спел первое слово…

В начале были тьма и шум.

Нет, позвольте мне начать сначала.

В начале были пригород и дни, которые казались одинаковыми. Был я и падшие ангелы.

Нет, позвольте мне начать сначала еще раз.

В начале были я, Джереми и Виктор в старшей школе, и я чувствовал, будто никогда не знал, для чего был создан, до этого момента. Слушатель был не один, не двадцать и не пятьдесят. Никакого магического числа. Вот, что это было: я. Они. Барабаны, взывающие к моим клавишам, чтобы взбежать по возрастающему мосту. Головы, запрокинутые назад. Усилие и толчок, притяжение и рывок баса. Все, что только можно добавить, чтобы уровнять электрическое напряжение между нами и толпой. Иногда она включает в себя тысячу человек. Иногда две.

Этим летним вечером в Вест-Адамс я напевал и кричал им песни, а они выли и кричали их мне обратно. Бас Джереми неустанно мчался вверх. Лейла с блестящим от пота лицом гремела на фоне.

Мы были живыми — возрожденными.

Народ все прибывал. Шум, исходящий от нас и от них, заманивал их все ближе и ближе, все больше и больше.

Вот, почему я сделал это, вот, почему я продолжал делать это, вот, почему я не мог остановиться.

Неожиданно посреди выступления проскрипел случайный гитарный аккорд. Гитара? Гитара.

Ты, должно быть, шутишь.

Какое-то бледное юное создание вырвалось из толпы со своей гитарой. Он прыгал вверх-вниз возле установки Лейлы, ударяя по струнам своего инструмента так, будто это конец света. Сплошной энтузиазм, никакого злого умысла.

На настоящих концертах у нас была охрана и чуваки на сцене, которые позаботились бы об этом. Как участники группы, мы должны были просто продолжать шоу после того, как нарушитель будет удален.

Здесь были только мы.

Я дал басу Джереми утихнуть, а биту Лейлы сбиться. Держа микрофон в одной руке, я использовал другую, чтобы схватить паренька за руку и остановить звучание гитары. А затем привлек его к себе и принудительно протанцевал с ним в толпу. Я обернул свою руку вокруг него, чтобы поднести микрофон ко рту.

— Заберите его! — радостно крикнул я в толпу. — Он один из вас!

Я отпустил его. Руки потянулись к нему, как у зомби. Он блаженно улыбался в небо, когда они его подхватили. Сейчас я был лицом к лицу с остальными. Мы и они, и они были прямо здесь.

Я увидел лицо из прошлого.

Это было невозможно; эти глаза и брови принадлежали Виктору. Мой желудок опустился с огромной высоты.

Это был не Виктор. Это была его сестра, Энджи.

Я еще даже не начал осознавать, что бы это могло значить, как она ударила меня.

Удар был не лучшим, но довольно неплохим: я почувствовал, как мои зубы впечатались в губы. Во рту почувствовалось тепло. Адреналин поспешил уделить внимание моим потребностям. Волк во мне потянулся и свернулся калачиком.

Энджи выхватила у меня микрофон, а потом им же и ударила. Вот это я почувствовал. Она нанесла мне ощутимый удар в скулу, а затем, когда одна рука инстинктивно поднялась, впечатала его мне в затылок.

Ловкость? Не она ранит людей. Это делает отсутствие милосердия.

К тому же, я заслужил быть избитым. Я заслужил все, что она делала со мной.

Я убил его, я убил его, я убил его.

— Ты мудак! — заорала на меня Энджи, и она не ошибалась, даже если не брать во внимание Виктора. Она снова ударила меня микрофоном.

Ти подошел ближе, но не для того, чтобы помочь — чтобы заснять момент.

Энджи навалилась на меня всем телом. Она не была особо крупной, но правосудие и физика были на ее стороне. Мы оба, падая, покачнулись назад на установку Лейлы. Надо мной было голубое небо, краешек крыши Шейлы и как минимум две камеры, а сейчас ее лицо закрыло все это…

Она все еще пахла тем же шампунем, что использовала, когда мы встречались, когда Виктор был еще жив, и я никогда не ненавидел себя так, как в этот момент, даже в самых темных и отвратительных помойках, куда я опускался в каждом своем туре.

— Энджи, — сказал Джереми так остро, как только я когда-либо слышал от него. — Энджи, прекрати.

В мою спину вонзилось что-то жгучее, как будто меня разрезало надвое тарелками. Я почувствовал привкус крови. Ей надо было ударить меня посильнее, потому что я до сих пор все чувствовал.

Я не мог перестать видеть в Энджи отражение лица Виктора. То, что я причинил им обоим никогда не исчезнет.

— Энджи, — снова сказал Джереми вне поля моего зрения. — Подумай, что ты делаешь. Это телевидение. Запись останется навсегда. Это не выход.

Лейла нависла надо мной. Она схватила мою руку и подняла меня. Она не сказала «Что посеешь, то и пожнешь». Она спросила: «Ты в порядке, чувак?».