отец: Изабел.

изабел: Отец.

отец: Не говори со мной в таком тоне.

изабел: Это мой голос.

отец: Ты прекрасно знаешь, о чем я.

Я размышляла, смогу ли вернуться в свою комнату и спуститься вниз через окно. Физически я справилась бы. Практически я бы испачкала юбку. Нужно было выглядеть идеальной для Коула позже. Я понадеялась, что это не затянется надолго.

Внизу отец сверлил меня взглядом. Его взгляд был беспокойным, как бывало, когда он работал над крупными делами.

отец: Нам нужно с тобой поговорить.

изабел: Я ухожу.

отец: Это не предложение.

изабел: Можешь поискать определение слова «предложение», когда я уйду.

отец: Изабел, пожалуйста, просто… пожалуйста, спустись вниз. Это важно.

У него был странный голос. Я спустилась.

Меня охватила неприятная дрожь, как тогда, когда я узнала о Джеке.

Я проследовала за ним на кухню. За окном был день, так что все лампы были выключены, но солнце было достаточно высоко над головой, чтобы светить в окно. От этого комната казалась холодной и враждебной. Моя мать уже расположилась внутри, опираясь скрещенными руками на столешницу. Она надела на себя презрение. Не самый хороший ее наряд, но лучше, чем слезы.

Мое хорошее настроение казалось вымирающим видом.

Я попыталась представить, что предположительно могло вызвать эти выражения на лицах моих родителей.

Я подумала, что знаю. Я просто не хотела…

— Мы решили развестись, — сказала моя мать.

Вот оно.

После всех предположений, аксиом и угроз, наконец, это случилось.

— Конечно же, — сказала я.

— Изабел, — отчитала меня мать.

Мой отец резко повернулся. Он не слышал, что я только что сказала, потому что был занят, перерезая горло моему хорошему настроению на островке в центре кухни. К счастью, гранит был специально подобран, чтобы легко очищать его от крови, апельсинового сока и разочарования.

Я попыталась понять, как это повлияет на некоторые вещи. Я правда не знала, сделает ли это все еще хуже. Или лучше. Или по-другому. В основном, я думала о том, что теперь, когда я уеду в колледж, подразумевалось, что мне придется приезжать в два отдельных дома, если захочу увидеть обоих родителей. И о том, что если Джек каким-то магический образом вернется, то не узнает свою семью, потому что она развалилась. И я думала о том, насколько, согласно статистике, была бесполезна любовь и как ожидаемо все это было согласно относительному положению вещей.

— Ты плачешь? — спросила моя мать.

— Нет, — ответила я. — С чего бы мне плакать?

— Лорен сказала, что София много плакала, когда узнала о них с Пауло.

Мы с отцом оба посмотрели на мою мать.

— Когда? — спросила я, осознав, что вопрос был бессмысленным, как только сказала это. Развод не был похож на свадьбу или день рождения. Вы не назначаете дату и не покупаете цветы. Я подумала о фотографиях, которыми украсила всю стену в нашем доме в Миннесоте. Разнообразие фотографий со свадьбы и медового месяца. Мои доноры генетического материала были довольно привлекательными, они казались превосходной парой на каждом фото. Я могла бы сказать, что даже на этих ранних снимках можно рассмотреть семена раздора, но это было бы ложью. Они были прекрасны, непритворные фотографии двух красивых молодых людей, которые влюблены друг в друга. Они были влюблены до того, как поженились, влюблены на свадьбе и влюблены, когда у них появился ребенок Джек и ребенок Изабел.

Но не теперь.

Мой отец сказал:

— Хочешь поговорить об этом?

— Мы уже говорим об этом.

Моя мать стрельнула в отца взглядом, говорящим, что это очевидно.

— Что насчет Рождества? — спросила я. Это был глупый вопрос. Детский вопрос. Я немедленно разозлилась на себя за то, что задала его. — Не обращайте внимания. Я сама ответила на свой вопрос.

Моя мать сказала:

— Ох дорогая, я не знаю. До этого еще несколько месяцев, — что заставило меня задуматься, произнесла ли я вообще «не обращайте внимания» вслух. Я была вполне уверена, что помнила процесс формирования слов.

Я задумалась, должна ли я извлечь свое хорошее настроение для достойного погребения, или же просто оставить его здесь, в Доме Разрушения.

На моей матери не было ее обручального кольца. Я заметила это только сейчас. На отце тоже. Мне хотелось рассмеяться. Действительно отвратительным и холодным смехом. Вместо этого я усмехнулась. Моему лицу нужно было изобразить хоть что-то.

— Что тебе нужно от нас? — спросила моя мать. Она сказала это ритмичным голосом, что значило, что она использовала голос, которым говорила со своим терапевтом, доктором Кэрротноуз, чтобы спросить меня об этом. Развод-в-цифрах.

— Ваши генетические материалы, — ответила я. Моя кожа как будто гудела. — И у меня уже это есть. Так что спасибо. Поздравляю со скорым расставанием. Ну, официально. Я ушла.

— Это неприемлемо, — объявил мой отец. Он был прав, но не оставалось ничего, кроме как принять это.

— Изабел… — сказала моя мать, но я уже ушла.

Глава 29

 КОУЛ •

В тот день акустическая версия «Пробела» прокладывала свой путь через Интернет, как и мы прокладывали свой путь через «Воздушные Поцелуи» — трек, который я решил попробовать записать в этот раз. Мне пришлось переделывать текст на месте — он, в любом случае, лучше звучал с женским вокалом, но некоторые отрывки подразумевали меня, когда я писал это, и я не хотел слышать, как Магдален поет об Изабел, даже если об этом было известно только мне одному. Когда остальные прервались на ланч, я сидел, надев наушники, воткнутые в Корг^[31], и писал совершенно новый мост. Я записывал и перезаписывал пульсирующее сердцебиение своего синтезатора. Я заставил Лейлу записывать, перезаписывать и перезаписывать ее барабанную партию, что она сделала без жалоб или восторга. Джереми молча наблюдал первые несколько часов, а во время четвертого написал басовый риф, который заставил нас всех заткнуться. После этого Магдален ворвалась в кабинку и, лаская микрофон, записала вокальную партию, которая заставила нас всех зашуметь.

Она была ужасно пьяной.

Два года назад я бы тоже был.

Каков способ, Бейби?

Потом, когда два паренька Магдален сводили припев, она открыла одну из массивных дверей, чтобы мы все не умерли от отравления угарным газом, и мы катались на ее красивых автомобилях по кругу на складе, а потом на огражденной цепью парковке.

Солнце поднялось вверх, а потом, пока мы работали, каким-то образом спустилось вниз. Весь день был потрачен на микрофон. Пыль кружилась в воздухе большими, душащими облаками, все они были оранжевыми и фиолетовыми в закате, на фоне склада и голубых автомобилей все было красивым, промышленным и апокалиптическим.

Возможно, в эпизоде был всего один фрагмент. Завидное и прекрасное чрезмерие, хорошая музыка и красивые люди.

Как только я сел в автомобиль номер четыре или пять — Ниссан GT-R или что-то плоское в форме рта — Магдален забралась на пассажирское сиденье рядом со мной.

— Поезжай вниз по улице и обратно. Посмотри, на что она способна! — закричала она, указывая на идеально ровную дорогу, пролегающую перед ее складом.

— Вернемся через две минуты, мальчики!

Затем она повернулась ко мне и сказала:

— Разбей ее, малыш.

Я не знал, что это было, но явно не Сатурн, что уже было прекрасно.

Я выжал газ до упора. Прямо перед тем, как мы вылетели на длинную прямую дорогу к аэропорту, Магдален сорвала свой микрофон и выкинула его в окно. В зеркале заднего вида я наблюдал как он прокатился по гравию, а затем исчез из виду.

— Вандализм, — с беспокойством заметил я. — Бейби это не понравится.

Когда стрелка на спидометре поднялась, а склад исчез в облаке пыли, она произнесла грязным и сексуальным голосом: