Царство женщин. Сердце Аризеля

Йель

Пролог

История одной души | От общины до царства

Забравшись в самую чащу леса вслед за врагом, я не оглядывался на оставшихся позади товарищей, и шум всё отдаляющегося сражения успели полностью заглотить деревья. Меня заворожила мелькающая за массивными морщинистыми стволами низкорослая фигура. Монгольские доспехи, отороченные мехом, окрасились кровью, и алые пятна сверкали среди сочной зелени огнём. Он быстро обернулся, проверяя не делся ли куда волк, направляющийся по следу за добычей, знающий, что если упустит её, то окажется вынужден голодать ещё много недель (так я себя ощущал, неспособный унять стремительно колотящееся от предвкушения скорого убийства сердце). Воспалённые налитый кровью глаза полные ненависти и страха вызвали лишь невольную улыбку на моих губах. Ему не сбежать.

Утратив всякую осторожность, ордынец хрустко ломал ветки, плутал, надеясь запутать своего настойчивого преследователя, но лишь заблудился сам в чуждых ему лесах. Я всё приближался, пока искорёженный в битвах клинок, занесённый над моей головой не заставил замереть на месте. Враг решил напасть первым, застать врасплох, раз уж уйти не удалось. Но я был готов. Звон столкнувшихся мечей пронёсся пугающим эхом, потревожил дремавших на ветвях птиц. Они вспорхнули, хлопая крыльями и пронзительно крича, будто предупреждая остальное зверьё о кровавой схватке в этой части леса.

Выпученный глаза ордынца уставились на меня, в них растворилась жажда убийства, пульсировала в каждой распухшей вене (разве не странно, что два столь похожих в этот момент существа сражались друг против друга?). Замахнувшись в очередной раз, он стал осыпать меня яростными и стремительными ударами. Руки дрожали, но стойко держались, пока я отбивал их. Сердце бухало в груди от волнения, а рассудок заставлял следить за мельчайшими движениями противника. Не упустить бы момент, чтобы нанести ответный могучий удар, от которого ему не увернуться. Я был готов, все мышцы натянуты как струна, но крепче всякой струны.

От звона стали заложило уши. Я уже не различал звуков леса (шёпота деревьев и возни животных), не слышал тяжёлого дыхания ордынца, хотя до сих пор ощущал его смрад. Боец превратился в объёмную картинку. Иллюстрация из детской книжки, должная внушить неокрепшему уму истинное лицо его исконного врага. Всегда немного преувеличенный ужасающий и уродливый образ ныне оказался живым.

Загнанный, я почти врезался в дерево, но успел увернуться и уберёг затылок от удара, резко развернувшись, взмахнул мечом и глубоко располосовал ордынцу спину. Выронив меч из ослабевших пальцев, он вскинул руки, изогнувшись, падал, казалось, целую вечность на, незнающую косы, траву. Я впитывал это мгновение, наблюдая, как угасали последние искры жизни в крепко сколоченном теле. Спрятал меч обратно в ножны, готовясь вернуться к остальным и продолжить биться с всё наступающим супостатом.

Отчаянный выпад обезумевшего существа так мало схожего с человеком застал врасплох. Холодный кинжал вонзился в кольчужную щель, приобретённую в жарком бою, несомненно, он целился прямо туда. Последний раз выдохнув, ордынец издох, так и не закрыв выпученных глаз. А я пошёл, шатаясь и хватаясь за грубую кору деревьев, подальше от тела врага. Ушёл не далече, тяжело упал, споткнувшись о первый же торчащий из земли камень.

Кровь вытекала сквозь свежую рану. Я перевернулся на спину, но липкая красная жидкость продолжала упрямо оставлять моё тело. Из груди торчал кинжал с грубо обтёсанной рукоятью. Попытался вынуть дрожащей от нахлынувшей слабости рукой, но дикая боль оборвала безуспешную попытку. Мне чудилось, будто сердце бьётся о лезвие. И чем быстрее оно колотилось, тем сильнее царапалось о металл. Кровь начала хлестать сильнее. Неужели вот так и ощущалась близость смерти?

Дождь закапал на лицо. Быстро нарастая, своим шумом он заглушал беспорядочные, терзаемые предсмертной агонией мысли. Вдруг почувствовав страшную жажду, я приоткрыл рот. Соль на языке сменил вкус воды. Запахло сырой землёй. Вспомнился родной дом, плуг, которым отец вспахивал поле. Я гнал от себя эти картинки, стараясь видеть лишь посеревшее небо над головой и кудрявые деревья.

Но кроны зелёных клёнов расплывались перед глазами, уступая место образам из прошлого. Пьяный смех товарищей по оружию, приятная похвала воеводы, звон монет в потяжелевшем от награды кошельке, короткий поцелуй в щёку, овеянный розами, от симпатичной деревенской девчонки...

Я не желал вспоминать. Мой черёд присоединиться к гордым и доблестным воителям прошлого ещё не наступил! С малых лет я верил в грядущую славу и величие. Будущее виделось не омрачённым печалями. Но холодный и болезненно острый клинок ордынца не спрашивал о моих надеждах.

Мне ещё не время умирать, ностальгируя о прошлом, предаваясь воспоминаниям о счастливых деньках.

― Молю, Господь Вседержитель, спаси и сохрани.

Кажется, я плакал. Горячие капли стекали вниз, смешиваясь с холодным дождём. Перед лицом одного только Господа я оказался не в силах сдержать слёз ужаса, ожидая неминуемую кончину, против которой нельзя было выступить с мечом наперевес. Какой же я никчёмный, потерявший бдительность, самодовольный дурак… Пошарив ослабевшей рукой по шее, нащупал серебряную цепь и вытащил на свет крест, сжав его изо всех оставшихся сил.

Стало настолько шумно, что я уже больше не различал шелеста золотых колосьев, не ощущал их жёсткого прикосновения к мозолистым кончикам пальцев. Солнце не слепило, урожай не радовал, как в далёком детстве, когда я только играл с деревянным мечом, мечтая, что однажды и обо мне сложат былины.

Веки потяжелели. Внутри в самом теле наступило безмолвие. Дождевые капли затекали в пылающую рану. Оказавшись больше не в силах пошевелить и пальцем, я задыхался.

Слишком поздно для сожалений, для всего слишком поздно…

Сделав последнее усилие, открыл глаза, чтобы в последний раз увидеть небо. Даже пасмурное оно было воплощением великолепия. Прекрасная серость, в которой оставалось лишь потонуть всем своим существом.

Жуткая боль пронзила затылок, словно череп расколи надвое, не удосужившись перед этим снять голову с плеч. Всё те же равнодушные к бесславной смерти бравого бойца деревья возвышались надо мной. Я попытался припомнить удар по затылку, как будто это имело хоть какое-то значение. Но умирающему каждая мелочь казалась существенной. Однако вскоре, уставший от усилий, просто потерял всякую связь с миром, который накрыла беспросветная ледяная тьма.

― Не знаю, как она вообще выжила с такой раной на голове, ― дивился хрипловатый старушечий голос.

― Но самое страшное уже позади, верно? ― отозвался кто-то ясно и чисто подобно звону церковных колоколов. ― Ты же сама сказала.

― Твоя сестра охранена Предками.

Женские голоса. Они снились мне? Должно быть я уже в Раю, и это ангелы решали, как поступить с моей душой. Но почему я ничего не видел? Или мёртвые лишались зрения, сохраняя лишь слух?

Что-то влили мне в рот. Тёплое и горьковатое. Оно приятно растеклось по нутру. Стало очень уютно и захотелось спать. Не противясь, я просто отдался в руки сна, полного звона боевых клинков и горящих от ярости глаз врагов, которыми повелевал сам Дьявол.

Не знаю в какой момент и через сколько дней, но ко мне вернулись ясность сознания и ощущение жизни. Лёгкая головная боль всё ещё тревожила. Распахнув веки, для начала я попробовал повертеть шеей. Слева обнаружил тумбу с почерневшей от частого использования газовой лампой, а справа у самой стены широкий обшарпанный деревянный шкаф, перекрашенный в розовое под цвет кирпичных стен помещения, в котором я теперь находился. В своей жизни мне ещё не доводилось видеть так много розового. Он обескуражил, но не нашлось причин для сомнений в реальности происходящего.