К Кларку подскакал рябой казак, которому Безуглов подарил кисет.

— Справишься? — спросил Степан.

Игнашин смутился, но с напускной гордостью ответил:

— Не сомневайся!

В полдень солнце до того раскалилось, что казалось, оно расплавится и потечет огненными струями. Над песками поднималось тусклое марево. Вдали маячила цепь голых сопок.

На пути показались первые ямы, наполненные водой. Казаки по команде Кларка, завязав тряпками морды лошадям, пустили их освежиться на одну-две минуты в ямы.

— Справа бурятские юрты, Борис Павлович, — предупредил Безуглов.

— Свернуть в сторону! — приказал Кларк, и обе сотни быстро выгнулись подковой, чтобы миновать жилища и незаметно скрыться.

С каждым часом становилось все тяжелее. От жары потрескались губы, лица горели, словно обожженные. Скорей бы вечер, скорей бы ночь!

И вдруг в мареве вырос на низкорослой лошаденке человек в синем халате и синих штанах, в тюбетейке на бритой голове. Едет себе монгол или бурят — и пусть едет. Но только за спиной у него японская винтовка. Увидев казаков, остановил лошаденку, улыбнулся, оскалив зубы, поклонился и на ломаном русском языке сказал:

— Ваша приехал, наша ваша ожидает…

Игнашин, косо поглядывая на кочевника, спросил по-монгольски:

— Откуда едешь?

Кочевник не ответил.

— Куда едешь?

Тот все молчал.

Игнашин спешился, бросил повод, подошел к кочевнику и сурово приказал:

— Подавай японское ружьишко!

Кочевник нехотя снял с плеча карабин и отдал.

Безуглов, довольный находчивостью Игнашина, кивнул в его сторону и сказал:

— Ермолай, поговори с ним по-нашему.

Игнашин бросил карабин на песок и ловким ударом вышиб кочевника из седла.

— Раздевайсь!

— Почто бьешь? — взмолился он, заговорив на чистом русском языке.

Безуглов рассмеялся.

— Вот видишь, Борис Павлович, какое хорошее лекарство Игнашин ему прописал. — И обратился к «монголу»: — Что дурака валяешь? Ты кто будешь? Молчишь? Расстрелять!

— Не губи! Я свой… казак.

— Не казак, а предатель, рожа окаянная. Куда едешь?

— К генералу Золотухину.

— Что везешь?

— Пакет.

— От кого?

— От атамана.

— Подай сюда!

Семеновец послушно распорол подкладку и извлек пакет. Кларк быстро вынул из конверта бумагу, развернул ее и стал читать.

— Что там, Борис Павлович? — спросил нетерпеливо Безуглов.

— Семенов просит помощи.

— Так мы ему поможем, — заметил Игнашин. — Его гонец сам ведь сказал: «Наша ваша ожидает».

Семеновца привязали к седлу, заткнули тряпкой рот, и он поехал со всем отрядом.

— Зачем он нам? — не унимался Игнашин. — Ему место в вонючей яме, а он себя еще за монгола выдавал, хороший народ порочил.

— Лазо приказал казаков не трогать, — напомнил Кларк.

— Не казак он, — сердито повторил Игнашин слова Безуглова, — а предатель советской власти. Я такого сам на две части поделю.

…И снова палящее солнце и безмолвная пустыня. Устали кони, устали люди. И вдруг из узкой пади подуло прохладой. В пади речушка и травянистые берега.

Здесь Кларк приказал сделать привал.

Василий Кожевников, заняв невысокий холм, подвергся артиллерийскому обстрелу из десяти орудий, и газимурцам пришлось залечь. Против аргунцев семеновцы пустили три бронемашины и кавалерию. Метелица держался, пока от командующего не было получено разрешения отойти.

Перегруппировав быстро силы, Лазо приказал начать в полночь атаку Тавын-Тологого.

Под вечер в походной палатке собрались Прокопий Атавин, начальник его штаба и Кожевников.

— Отсюда и ударим в лоб, — сказал Атавин.

— Напрасно, — возразил начальник штаба, — нас расколошматят.

— Ты приказ командующего думаешь выполнять? — вмешался Кожевников.

— Зачем его убеждать? — зло перебил Атавин. — Будет возражать — отдам под суд. — И, повернувшись к начальнику штаба, сказал: — Неужели ты умней главкома? У тебя в голове того нет, что у него в мизинце. Извини за резкость, но ты, брат, глуп.

Атавина так и подмывало сказать, что все сегодняшнее наступление лишь ловушка, чтобы отвлечь внимание семеновцев, а главный удар ему нанесут Кларк и Безуглов, но вспомнил приказ командующего хранить замысел в глубокой тайне.

— Я иду, Прокопий, — бросил Кожевников, — в три ночи выступаю.

— Поддержу тебя, — ответил Атавин, — можешь не беспокоиться.

В полночь к Кожевникову и Атавину прискакал гонец с приказом командующего.

В небе мерцали звезды, на землю пала обильная роса, и зябко было от набегавшего ветра. Дневной жары как не бывало.

В условленный час газимурцы, выслав связного в атавинский полк, выехали по направлению к Пятиглавой сопке, где их встретил командующий.

— Спешиться! Коноводам увести лошадей и ждать сигнала ракеты, — приказал он.

В эту ночь Лазо был необычно возбужден. Решаясь на ложный фронтальный удар, он знал, что уже в первые минуты боя газимурцы и забайкальцы понесут потери, ибо силы противника, сосредоточенные на Пятиглавой сопке, велики. Спасти положение могли Кларк и Безуглов внезапным ударом с тыла. Но дошли ли казачьи сотни до намеченной цели? Нет ли среди них потерь? Не пали ли лошади от невыносимой жары в монгольской степи? И поспеет ли вообще Кларк к условленному часу?

Эти мысли не давали Лазо покоя. Молча он выслушивал донесения, стараясь не выдавать своего беспокойства. То он садился, то поднимался, выходил из палатки и шагал. Возвращаясь, он растирал руками усталое лицо. И вдруг он ожил, преобразился.

— Ракету! — радостно приказал он.

В темное небо вонзились две зеленые стрелы. Они вспыхнули и рассыпались мелкими звездочками. И сразу загрохотали орудия, устремленные жерлами на сопку. С Пятиглавой ответили ураганным огнем.

— За мной! — крикнул Кожевников и бросился на гору.

— За мной! — отозвался голос подоспевшего Атавина.

В темноте послышались стоны раненых, заглушаемые грохотом неприятельских пушек.

Лазо стоял в глубоком окопе. Оживление снова сменилось молчанием, он досадовал, что из-за темноты не может наблюдать в бинокль. И вдруг неприятельские орудия стали постепенно затихать. Кто-то подполз к окопу и крикнул:

— Товарищ главком! Семеновцев бьют с тыла.

— Значит, Кларк подоспел! — обрадованно воскликнул Лазо, выскочил из окопа и бросился к сопке.

Стало светать.

С тыловой стороны Пятиглавой донеслись радостные возгласы — это казаки Кларка и Безуглова, бесшумно взобравшись на Тавын-Тологой, забросали неприятельский лагерь гранатами. Игнашин со своим отрядом уничтожил батарейцев. Безуглов с казаками поспешил на коновязь, перерезал ее и бросил гранату — обезумевшие лошади разбежались.

Брызги огней сверкали над макушкой Тавын-Тологого, трещали пулеметы. Семеновцы в страхе бросились в стороны, но повсюду натыкались на пики. Им казалось, что тысячи красных бойцов окружили их, сжимая кольцо. В лагере царила паника.

В этот момент раздались три мощных удара — это подрывники, посланные командующим, взорвали железную дорогу.

Так пала последняя семеновская крепость в Забайкалье.

Над Пятиглавой всходило солнце. Командующий с трудом взобрался на сопку и обвел взглядом простор необъятной равнины. Тишина — ни одного выстрела. На лугу паслись лошади. Пробуждалось летнее утро в Даурии.

Лазо поднялся на зарядный ящик, притащенный Безугловым, и громко произнес:

— Спасибо, товарищи, за освобождение русской земли от врага!

— Ура-а-а! — прокатилось по сопкам, и эхо откликнулось на маньчжурской стороне.

Лазо сошел с ящика и сел на землю. К нему подошел Безуглов.

— Сергей Георгич, иди поспи!

Над победителями, купаясь в вышине, звонко пели жаворонки.

Двенадцать часов подряд непробудно спали бойцы. Двенадцать часов никто не нарушал их покоя. Бодрствовали одни дневальные, охраняя Даурскую армию.

Безуглов вызвал к себе Игнашина, наказал: