Милан. Многие довольствуются тем, что живут тут до самой смерти, изредка выезжая в гости к родным и по другим делам в Цветущую Ветку, Козью Скалу и другие городки поблизости. Многие довольствуются тем, что живут здесь всю жизнь, а потом умирают и их хоронят на кладбище города Милана. Джестер Клэйн не такой. Может быть, он один не такой, но он, безусловно, не такой. Джестер плясал от нетерпения, дожидаясь свою кока-колу, а Мелон за ним наблюдал.

Но вот запотевший стакан с кока-колой поставлен на стойку.

— Готово, — сказал Мелон.

— Благодарю вас, сэр.

Мелон вышел в рецептурную, а Джестер продолжал размышлять о Милане, прихлебывая ледяной напиток. В знойное время года все ходили в одних рубашках, кроме матерых блюстителей устоев, надевавших пиджак, чтобы позавтракать в чайной «Крикет» или в кафе «Нью-Йорк». Держа в руке бокал с кока-колой, Джестер рассеянно подошел к открытой двери на улицу.

Следующие несколько мгновений навсегда отпечатались в его мозгу. Это были отрывочные, как в кошмаре, мгновения, слишком быстрые и слишком жестокие, чтобы их можно было осознать. Позже Джестер понял, что он был виновником убийства, и это пробудило в нем чувство ответственности. Это были мгновения, когда наивность и непосредственность обернулись своими темными сторонами и была подведена черта; то, что случилось сейчас, много месяцев спустя спасет его от другого убийства и, в сущности, спасет его душу.

А пока что Джестер со стаканом в руке глядел на ярко-голубое небо и знойное полуденное солнце. На фабрике Уэдвелла прозвучал обеденный гудок. Фабричные рабочие потянулись обедать. «Моральные подонки» — называл их дед, хотя и владел солидным пакетом акций прядильной фабрики Уэдвелла, которые заметно шли в гору… Заработки поднялись, поэтому рабочие больше не носили обед в судках, а могли себе позволить поесть в закусочной. Ребенком Джестер боялся и не любил фабричных, его ужасали грязь и нищета, которые он видел в фабричном поселке. Да и сейчас он не очень-то жаловал этих фабричных в синих бумажных штанах, вечно жующих табак.

У Вагона осталось только два куска жареного цыпленка — горлышко и спинка. Он принялся деликатно обсасывать горло, в котором не меньше косточек, чем струн у банджо, да и вкус не лучше.

— Ну, хоть кусочек, — канючил Большой Мальчик. Он с тоской поглядывал на куриную спинку, его заскорузлая черная рука так и тянулась к ней.

Вагон быстро проглотил кусок и плюнул на спинку, чтобы никто на нее не посягнул. Густой плевок на поджаристой коричневой кожице разозлил Мальчика. Джестер заметил, как его темный жадный взгляд словно прирос к монетам в кепке. Внезапное подозрение заставило его крикнуть: «Не надо! Не надо!», но этот сдавленный крик был заглушен звоном городских часов, пробивших полдень. В восприятии Джестера все вдруг смешалось: палящее солнце, медный бой часов и гулкая неподвижность полудня; а то, что было потом, произошло так быстро, так стремительно, что Джестер ничего не успел сообразить. Большой Мальчик пригнулся, выхватил из кепки монеты и побежал.

— Держи! Держи! — завопил Вагон, подпрыгивая в бессильной ярости на своих подбитых кожей культяпках.

Джестер кинулся вдогонку за Большим Мальчиком. А фабричные, увидев, что какой-то белый в белом костюме бежит за черномазым, приняли участие в охоте. Заметив беспорядок, постовой полицейский на углу Двенадцатой и Широкой улиц, поспешил на место происшествия. Когда Джестер схватил Большого Мальчика за шиворот и попытался вырвать у него из горсти деньги, в свалке приняло участие уже человек восемь, хотя никто не понимал, в чем дело.

— Держи черномазого! Держи черномазого ублюдка!

Полицейский стал расталкивать скопище дубинкой и стукнул Большого Мальчика по голове, потому что от страха тот сопротивлялся. Никто не слышал удара, но большой Мальчик вдруг как-то обмяк и рухнул наземь. Толпа расступилась и примолкла. На черном черепе была видна только тоненькая красная струйка, но Большой Мальчик был мертв. Этот веселый, придурковатый лакомка, которому бог не дал соображения, лежал на миланском тротуаре, затихнув навеки.

Джестер бросился к нему.

— Мальчик! — взмолился он.

— Он же умер, — сказал кто-то в толпе.

— Умер?

— Да, — через несколько минут подтвердил полицейский. — А ну-ка, разойдись. — И, выполняя свой служебный долг, позвонил по телефону-автомату в аптеке и вызвал «Скорую помощь», хотя отлично понимал, что перед ним мертвец.

Пока он звонил, толпа отодвинулась в тень под навесом, и возле трупа остался только Джестер.

— Он правда умер?. — спросил Джестер, дотрагиваясь до еще теплого лица.

— Не трогайте его, — сказал полицейский.

Полицейский стал расспрашивать Джестера, что произошло, и вынул записную книжку. Джестер что-то бессвязно рассказывал. Голова у него была легкая, как воздушный шар.

В неподвижном воздухе пронзительно загудела машина «Скорой помощи». Из нее выскочил врач в белом халате и приложил стетоскоп к груди Большого Мальчика.

— Мертвый? — спросил полицейский.

— Как доска, — сказал врач.

— Вы уверены? — спросил Джестер.

Врач поглядел на Джестера и заметил его панаму которую сбили в свалке.

— Это ваша шляпа?

Джестер поднял панаму, выпачканную в пыли.

Санитары в белых халатах внесли тело в карету. Во всем, что произошло, были такое бессердечие и спешка что Джестер, держась рукой за голову, как во сне вернулся в аптеку. Полицейский пошел за ним.

Вагон, доедавший заплеванную спинку цыпленка спросил:

— Что там случилось?

— Не знаю, — сказал полицейский.

У Джестера кружилась голова. Неужели он упадет в обморок?

— Мне нехорошо…

Полицейский, довольный, что может отвлечься каким-то делом, повел его в аптеку и усадил на стул.

— Садитесь, раздвиньте ноги и свесьте голову вниз, — сказал он.

Джестер послушался и, когда к голове снова прилила кровь, выпрямился, хотя был еще очень бледен.

— Это я во всем виноват. Если бы я не побежал его догонять и на нас не навалилась бы вся эта орава… — Он обернулся к полицейскому: — А почему вы его так сильно ударили?

— Если разгоняешь толпу дубинкой, никогда не можешь рассчитать удара. Я сам терпеть не могу насилия, не меньше вашего. Может, мне даже не надо было служить в полиции.

Мелон, пока суд да дело, позвонил судье и сказал, чтобы тот заехал за внуком. Джестер плакал от пережитого потрясения.

Когда Шерман приехал за ним на машине, Джестер уже больше не старался произвести на него впечатление и покорно дал проводить себя до машины. Полицейский старался объяснить, как произошел несчастный случай. Выслушав его, Шерман заметил:

— Ну что ж, Большой Мальчик был просто полоумный; а что до меня, будь я просто полоумный, я был бы только рад, если бы меня пристукнули. Я всегда стараюсь поставить себя на чужое место.

— Заткнитесь, пожалуйста, — сказал Джестер.

В доме судьи стояли плач и стенания. Верили горевала по племяннику, судья в утешение неловко похлопывал ее по спине. Ее отправили домой, к родне, оплакивать эту безвременную кончину.

До того как это происшествие всех перебудоражило, судья приятно и плодотворно проводил свой день. Он с удовольствием поработал, в это утро ему не пришлось томиться от скуки, которую так же тяжко выносить в старости, как и в детстве. Шерман оправдывал самые радужные надежды. Он оказался сообразительным слугой, сразу разобрался в том, что такое инсулин и шприц, как только ему объяснили, взяв с него слово держать язык за зубами; у него, видно, было воображение, он понимал, что такое диета, заменители калорий и т. д. Когда судья внушал ему, что диабет болезнь не заразная, Шерман сказал:

— Я отлично знаю, что такое диабет. Мой брат им болел. Нам приходилось взвешивать его еду на малюсеньких весах с тарелочками. Каждый глоток.

Судья, вспомнив, что Шерман найденыш, на миг усомнился в его словах, но промолчал.

— Я в курсе дела и насчет калорий, сэр, потому что я гощу у Зиппо Муллинса и вижу, как его сестра соблюдает диету. Я взбивал для нее воздушное картофельное пюре со снятым молоком и готовил желе на сахарине. Да-с, сэр, я разбираюсь в любых диетах.