— Как? — осведомился Мелон, знавший маленькие слабости судьи.

— Пути господни неисповедимы. Когда я забрал Джестера из школы, чтобы он сопровождал меня в больницу, людям мой поступок показался очень странным. Иногда мне и самому так казалось, но я боялся, что помру там, на Севере, в этой больнице один, как собака. Я, конечно, не знал, какие там порядки, но семилетнему мальчику ничего не стоит сбегать в ближайшую винную лавку и купить бутылочку для больного дедушки. Весь фокус в жизни — это уметь превращать неприятности в удовольствия. Как только у меня опал живот, я зажил в Джоне Хопкинсе на славу, а за три месяца я потерял двадцать килограммов.

Судья заметил, как Мелон смотрит на него широко открытыми, печальными глазами, и почувствовал раскаяние, что так много говорит о своем здоровье.

— Вы можете подумать, Д. Т., что у меня не жизнь, а рай, но это не так, и я вам открою секрет, о котором никому не заикался. Большой и страшный секрет.

— Господи, что же это?..

— Я был рад, что из-за диеты перестал быть таким тучным, но эта самая диета подорвала мой организм, и ровно через год я уже регулярно ездил к Джону Хопкинсу проверяться: мне сказали, что в крови у меня сахар, а следовательно, диабет.

Мелон, который вот уже много лет продавал ему инсулин, ничуть не удивился.

— Болезнь эта, конечно, не смертельная, но тоже требует диеты. Я разругался с доктором Юмом и пригрозил, что подам на него в суд, но он стал меня разубеждать, и, как опытный судья, я понял, что дело я проиграю. Тут возник ряд проблем. Понимаете, Д. Т., болезнь эта хоть и не смертельная, но надо каждый день делать укол. И хотя она не заразная, я все же подумал, что здоровье мое так пошатнулось, что об этом лучше не распространяться. Ведь я еще в зените политической карьеры — все равно, признают это люди или нет.

— Я никому не скажу, хотя ничего позорного тут нет, — заверил его Мелон.

— Тучность, небольшой удар и в довершение всего диабет… Согласитесь, для политического деятеля это уже чересчур! Хотя в Белом доме тринадцать лет просидел калека.

— Я целиком доверяю вашей политической прозорливости, судья. — Но хотя Мелон и произнес эту фразу, в этот вечер его вера в судью почему-то пошатнулась. Почему это произошло, он и сам не понимал. Но в медицинских познаниях судьи он окончательно разуверился.

— Много лет я мирился с тем, что для уколов мне надо вызывать дежурную сестру, а теперь случай мне помог — я нашел другой выход. Я нанял парня, который будет за мной ходить и делать мне уколы. Это тот самый, о котором вы меня спрашивали весной.

Мелон сразу его вспомнил.

— Неужели негр с голубыми глазами?

— Да.

— А вы его знаете?

Судья думал о трагедии своей жизни и о том, что этот парень сыграл в ней главную роль. Но Мелону он сказал, что это «тот самый негритенок, который спас мне жизнь, когда я свалился в пруд».

И тут обоих друзей разобрал неудержимый смех. Поводом была представившаяся им картина, как из пруда вытаскивают старика весом в десять пудов, — раскаты их смеха долго отдавались в вечерней мгле. Такой смех не легко остановить, и оба они никак не могли уняться — каждый смеялся над своей бедой. Первым притих судья.

— Серьезно, я хотел найти человека, которому я могу доверять, а кому же я могу доверять больше, чем мальчишке, который спас мне жизнь? Инсулин — хитрая штука, его должен вводить ловкий, добросовестный человек — кипятить иголки и прочее.

Мелон подумал, что мальчишка, может быть, и ловок, но ведь цветные мальчишки бывают чересчур ловки! Он боялся за судью, вспоминая эти холодные горящие глаза, которые сразу вызывали в памяти пестик, крыс и смерть.

— Лично я не нанял бы этого парня, но вам, конечно, виднее.

Судью снова одолела тревога.

— Джестер ведь не танцует, не пьет и даже, по-моему, не ухаживает за девушками. Где же он может быть так поздно? Д. Т., как вы думаете, не позвонить ли мне в полицию?

Намерение вызвать полицию и устроить переполох испугало Мелона.

— Что вы, еще совсем не так поздно, чтобы поднимать тревогу! Однако мне, пожалуй, пора домой.

— Д. Т., возьмите за мой счет такси. А завтра давайте поговорим подробнее о Джоне Хопкинсе, ведь я серьезно думаю, что вам надо туда лечь.

— Благодарю вас, но незачем брать такси, мне полезно подышать свежим воздухом. Не волнуйтесь насчет Джестера. Он скоро придет.

Но хотя Мелон и заверил судью, что ему полезно пройтись, да и ночь была теплая, он почувствовал такой озноб и слабость, что едва доплелся домой.

Стараясь не шуметь, он лег в постель, где они спали с женой. Но когда он почувствовал спиной ее теплую, еще такую живую спину, его пробрала дрожь отвращения, и он резко отодвинулся — разве могут живые жить, если на свете есть смерть?

4

Джестер и Шерман встретились в тот летний вечер около девяти; с тех пор прошло всего часа два. Но в ранней юности два часа иногда решающий срок, за этот срок можно искалечить или облагородить всю дальнейшую жизнь, что и произошло с Джестером Клэйном. Когда волнение от музыки и от первой встречи несколько улеглось, Джестер разглядел комнату. В углу стояло какое-то растение. Он сделал над собой усилие и посмотрел в упор на того, кому он помешал играть. Голубые глаза вызывающе на него уставились, требуя объяснения, но Джестер молчал. Он покраснел, и веснушки его потемнели.

— Извините, — сказал он срывающимся голосом. — Кто вы и что за песню вы пели?

Другой юноша — а он был сверстник Джестера — ответил загробным тоном:

— Если хочешь знать чистую правду, я не знаю, кто я такой и каково мое происхождение.

— Значит, вы сирота, — сказал Джестер. — Совсем как я! — воскликнул он с жаром. — Вам не кажется, что это чудесное совпадение?

— Нет. Вы-то знаете, кто вы такой. Вас послал ко мне дед?

Джестер молча помотал головой.

Когда Джестер явился, Шерман подумал, что его прислали с каким-то поручением, но потом решил, что над ним хотят подшутить.

— Чего же вы сюда вломились? — спросил он.

— Я не вламывался, я постучал, извинился, и мы завели разговор.

Но Шермана при его подозрительности больше всего интересовало, какую штуку с ним хотят сыграть; он был настороже.

— Мы и не думали заводить разговор…

— Вы же сами сказали, что ничего не знаете о ваших родителях. Мои умерли. Ваши тоже?

Темный юноша с голубыми глазами сказал:

— Если говорить чистую правду, я о них совсем ничего не знаю. Меня нашли на церковной скамье и с чисто негроидным буквализмом в честь этого дали фамилию Пью[5]. А мое собственное имя — Шерман.

Даже менее чуткий человек, чем Джестер, сразу понял бы, что юноша намеренно ему грубит. Джестер сознавал, что ему лучше уйти, но голубые глаза на темном лице словно приворожили его. А тут еще Шерман, не сказав ни слова, начал играть и петь. Это была та же песня, которую Джестер слышал из своей комнаты; ему казалось, что никогда еще он не был так захвачен. Сильные пальцы Шермана выглядели еще темнее на белых клавишах, а сильная шея была откинута назад, когда он пел. Кончив первый куплет, он кивком головы показал на диван, чтобы Джестер сел. Джестер уселся и стал слушать.

Когда песня была допета, Шерман пробежался пальцами по роялю в игривом глиссандо, а потом сходил в кухоньку и принес два полных бокала. Один он предложил Джестеру, и тот, взяв бокал, спросил, что это такое.

— Виски «Лорд Калверт», фабричной укупорки с оплаченным акцизом, девяносто восемь градусов. — Шерман умолчал, что он купил это виски из-за рекламы «Изысканный мужчина пьет только виски „Лорд Калверт“». Он пытался подражать этому мужчине, одеваясь с небрежным шиком. Но на нем костюм выглядел просто неопрятно, хотя он был одним из городских франтов. Он купил себе две самые модные рубашки и для пущего шика носил черную повязку на глазу, но она придавала ему не изысканность, а жалкий вид, и он то и дело на что-нибудь натыкался. — Самое лучшее, самое изысканное виски, — пояснил он. — Я не подаю своим гостям сивуху. — Он налил бокалы на кухне — а то напорешься на какого-нибудь пьянчужку и он вылакает все твое виски.