Сердце матери замерло на мгновение, а затем бешено заколотилось, в висках застучала кровь, подгоняя тревожные мысли. Конечно, она понимала, что когда-нибудь подобное случится и у её детей появятся пары, но это всё были отвлечённые рассуждения, а здесь она впервые столкнулась реальностью.
У Стасика с Андреем, наверно, тоже были девушки, но они воспринимались, как само собой разумеющее, по поводу их Фрося не заморачивалась и близко к сердцу не брала, а тут новость как обухом по голове, да ещё и со стороны, и явно не с одобрением выбора, а Бася со своим сыном Ицеком были не последними людьми в её жизни.
— Басенька, я сегодня вечером поговорю с дочерью, спасибо Вам, что предупредили, но я думаю, что она и сама рассказала бы мне обо всём, но всё равно спасибо…
Сердце матери подсказывало, что это правда.
— Ай, Фгося, Фгося, я же не со зла, ты же знаешь, как я люблю нашу девочку и хочу ей только счастья, я надеюсь, что ты вегишь мне…
Фрося наклонилась к расстроенной старой женщине и поцеловала её в щёку:
— Конечно верю, кому же мне тогда верить, если не Вам…
Фрося накинула плащ, хоть и конец апреля, но вечерами прохладно, а ей ещё предстоит столько дел. Надо посетить кладбище, где покоится рав Рувен, и в синагогу заглянуть, поговорить, что же ей интересного хочет сообщить раввин Пинхас, который занимает место умершего два года назад Рувена, да и Ицека теперь необходимо срочно навестить, от него она получит исчерпывающую информацию об Анином ухажёре, если действительно такой есть.
После кладбища она зашла в хорошо ей знакомую боковую комнату в синагоге, где её встретил раввин Пинхас, мужчина лет пятидесяти, рослый с широкими плечами, с красивым круглым лицом. С лысоватой головы на плечи спадали локонами длинные волосы, пышная окладистая борода спускалась на грудь, что-то величественное исходило от него, и Фрося робела в его присутствии. После смерти старого раввина она только дважды встречалась с ним, и то, когда они были не одни.
— Ааа, мадам Фрося, проходи, проходи, давненько поджидал. Знаю, знаю, что не часто бываешь в нашем городе и не всегда есть время для посещения синагоги. Да будет его память хранима в наших сердцах, Рувена нет, а я осведомлён, как вы трепетно относились к друг к другу, но поверь мне, что в моей душе к тебе не меньше уважения, чем было у него.
Скоро вечерняя молитва и у меня почти нет времени на разговоры, а жаль, но, надеюсь, впредь ты чаще будешь навещать меня, нам есть что обсудить…
Глава 3
Фрося с Пинхасом уселись за знакомым уже старым и длинным столом, и новый раввин так же, как это делал раньше Рувен, налил из самовара в большие кружки чай, выставил вазочки с печеньем, вареньем и другими сладостями. Затем он откашлялся, прикрыв рот ладонью, погладил бороду и, обхватив своими толстыми пальцами кружку с чаем, заговорил:
— Прежде, чем я поведаю о том, о чём я хотел рассказать, мне всё же хотелось бы услышать от тебя историю твоей жизни. Это не праздное любопытство, я много слышал о тебе от других, но это ничто, по сравнению с тем, что ты сама откроешь мне, если, конечно, захочешь. Ты пришла не на исповедь, я не ксёндз, и ты передо мной не добропорядочная католичка. Меня не интересуют подробности из твоей личной жизни, хотя наслышан, насколько она не проста, но это твоё сокровенное и ты вправе хранить это в глубинах своей души.
Повторяю, это не праздное любопытство, потому что в дальнейшем разговор пойдёт о твоей дочери Ане, поэтому мне важно выяснить кое-какие подробности из твоей жизни. И если ты не хочешь рассказать вкратце о своей нелёгкой судьбе, то расскажи, пожалуйста, историю появления у тебя Анечки и всё, что связано с ней в дальнейшем.
Не пугайся, пожалуйста, никто у тебя не отберёт дочь, она уже достаточно взрослая и самостоятельная, я хорошо знаком с нею и не раз вёл душевные разговоры, таких девочек ещё надо поискать. Она всегда отзывается о тебе с такой любовью, с таким теплом, что многие мамы могут этому позавидовать.
Возможно, ты знаешь, что на Ближнем Востоке есть страна Израиль, ставшая Родиной для многих евреев после ужасной войны, на которой наш народ понёс такой урон, что без слёз и говорить трудно. Но тебе и самой известно об этом не понаслышке… Так вот, в Израиле мы обнаружили следы биологической матери Ани, и больше того, я получил письмо от Ривы Янковской, адресованное тебе…
Фрося вцепилась побелевшими пальцами в столешницу, краска отлила от лица, в широко раскрытых глазах, уставившихся на Пинхаса, отразилась и радость, и боль… — они так и плескались, сменяя друг друга.
— Уважаемая Фросенька, в Израиле открыт мемориал памяти жертв евреев во второй мировой войне, но кроме жертв Холокоста в нём свято чтят всех праведников мира, а именно таким человеком ты и являешься, так называют людей, которые ценой собственной жизни спасали от гибели евреев.
Сегодня политические отношения Израиля и Советского Союза трудно назвать дружескими, поэтому мы осторожно подойдём к этому вопросу. Но мне хотелось бы, чтобы ты с доверием отнеслась ко мне, с таким же, как прежде относилась к раву Рувену, — вечная ему память! Тогда мы сможем обойти все подводные камни, приготовленные нам жизнью, — ну, если не все, то многие из них.
Как я тебе уже говорил, Анечка часто бывает здесь и мы подолгу разговариваем с ней. Ты не подумай, здесь нет моей инициативы в том, что она хочет пройти геур, это переход к иудаизму, по рождению ей это и не обязательно делать. Я даже знаю от многих участников того празднества, что она здесь отмечала бат-мицву с твоим участием и ты зажгла двенадцать свечей за каждый ей подаренный год жизни, но, конечно же, ты об этом тогда и не думала.
Не осуждай дочь, что она доверила мне сообщить тебе об этом, она знает, что ты поймёшь её, но боится, что не сможет объяснить толком свои намерения.
Должен предупредить, что я ничего не рассказывал ей о матери, живущей в Израиле. Это, если захочешь, сделаешь ты сама. К сожалению, если бы ты даже настаивала, у меня уже нет времени выслушать твой рассказ, через пятнадцать минут начнётся вечерняя молитва, и мне надо поспешить обратить мысли и молитвы к богу вместе с добропорядочными евреями, которые уже собираются в синагоге. Завтра после утренней молитвы я готов встретиться с тобой, но ты сама решишь, захочешь ли этого после разговора с дочерью и прочтения письма Ривы Янковской…
С этими словами он подал Фросе голубой конверт с яркими иностранными марками.
Глава 4
Выйдя из синагоги, Фрося медленно побрела по вечернему Вильнюсу. На улицах зажглись фонари, и в их свете ярко зеленели молодыми листочками кроны деревьев, стоящие вдоль дорог на тротуарах. Пахло весной, обновлением природы, мимо неё в одну и другую сторону спешили люди, у каждого из них была своя жизнь, свои заботы, свои хорошие и плохие новости.
Фрося переваривала всё сказанное ей равом Пинхасом. Она не могла до конца осознать, насколько это является хорошим или плохим для неё, что грядёт за этим, как это повлияет на её дальнейшую жизнь… Надо или нет завтра явиться в синагогу к раву Пинхасу, хочет она или нет рассказать о себе раввину, внушившему ей доверие своей откровенностью и добротой слов…
В зажатом под мышкой ридикюле лежало письмо от Ривы, которое она хотела и боялась прочитать. Бедная, бедная Рива, через столько лет узнать, что её дочь жива, что она уже взрослая девушка, и ничего-ничего не знать, как она росла, училась, какой у неё характер, какие наклонности, что она знает о своей настоящей матери…
Фрося оглянулась, зайти в кафе и читать на людях письмо явно не стоило, она была уверена, что без слёз не обойдётся. Вернуться в квартиру к Басе и там прочитать письмо ей тоже не хотелось, не будет же она прятаться от Ани, от её таких проницательных глаз, а читать вместе без предварительного ознакомления она не отваживалась, кто знает, что в этом письме…
Она вдруг резко тряхнула головой, будто отгоняя непрошеные мысли, и уверенно зашагала в сторону дома, где жил Ицек. Фрося увидела, что в подвале дома, где он работал сапожником, горит свет. Ну, слава богу, не надо являться пред ясные очи его «обаятельной» жены, вот уж выбрал пару, так выбрал.