Повторяю, я не буду тебе ничего обещать, далеко не всё в моих силах, но попробую что-то выяснить. Ты проживаешь у ксёндза, у дяди твоего Алеся, который формально считается врагом народа, но вы не состоите с ним в официальной связи, и это хорошо, но ты живёшь в доме у священника, а религия в нашей стране не только не поощряется, а искореняется, и это тоже не в твою пользу. Думаю, что тебе надо вернуться к законному мужу, если он готов принять тебя, а иначе за твою судьбу я тоже не ручаюсь, это мой дружеский совет вне протокола.
А теперь о твоём втором вопросе, для меня более тяжёлом для выяснения, чем первый. Очень, очень много евреев погибло за годы войны. Их уничтожали в гетто, в концлагерях, а сколько просто расстрелянных и зарытых во рвах по всей территории нашей страны, и не только, — и никто не вёл этим жертвам учёт.
Я сам был среди тех, кто освобождал Освенцим, это лагерь смерти. Видел печи, где сжигали людей, видел газовые камеры, где их травили, видел тех оставшихся в живых, до сих пор они мне снятся, и большая часть из этих людей были евреи.
Даже те, кто выжил, не все вернулись в свои дома, города и сёла, многие покинули свою страну, не желая возвращаться к разорённым очагам. Ничего этого я тебе не должен был говорить, но это опять без протокола, потому что я уже понял, как ты умеешь хранить тайны. У тебя и так хватает проблем в это тяжёлое послевоенное время, и впереди ещё немало, воспитывай свою доченьку вместе с сыновьями, ведь почти семь лет ты это делала, рискуя собственной жизнью…
Он пододвинул стул поближе к Фросе и сел рядом с ней. Оторвал её руки от вконец измятого платка и, взяв их в свои ладони, посмотрел ей в глаза:
— Запомни — всё, что я тебе здесь сейчас сказал, в твоих интересах забыть. Никому об этом нельзя рассказывать, затаись, девочка, у тебя трое деток. Я не хочу, чтобы тебя выслали куда-нибудь в Сибирь или в Среднюю Азию, как пособницу предателю, а таким на данный момент считается твой Алесь. А ещё ты проживаешь в доме его дяди, который к тому ещё и представитель религиозного культа, это крайне опасно для тебя…
Фрося прямо посмотрела в глаза своему доброжелателю, слёзы на её щеках высохли, и она сказала ему тихо, но без видимого страха:
— Спасибо вам за всё, Вы очень добры ко мне, и я Вашу доброту никогда не забуду. Постараюсь последовать большинству Ваших советов, но я не могу сейчас бросить Вальдемара, он стар, болен и, скорее всего, его дни сочтены. В будущем я обязательно затаюсь, ради детей я готова поступиться даже своей гордостью, а, может быть, уеду всё-таки опять в деревню, я не хочу обездолить своих детей и всё сделаю от меня зависящее, чтоб они выросли здоровыми и счастливыми… Я сейчас ни в чём не уверена, пусть время рассудит, ведь старшим детям скоро в школу, а в деревне школы нет и им придётся добираться на учёбу за много километров, я всё обдумаю, обещаю…
И всё же я очень вас прошу, разыщите мне, пожалуйста, Алеся…
Начальник НКВД поставил стул на место, уселся в своё кресло, улыбнулся ей впервые широкой улыбкой и кивнул ей в сторону двери, и, когда она почти дошла до неё, вдруг сказал:
— Будь счастлива, девочка, такой дочерью я бы гордился…
Глава 29
После визита в органы Фрося вернулась домой задумчивая и посерьёзневшая. Не плакала и не металась. Посидела какое-то время в уединении, собралась с духом и пошла к Вальдемару.
Постаревший и осунувшийся ксёндз сидел на привычном месте на кухне возле окна и смотрел, или так казалось, наружу, и, как часто в последнее время, думал о чём-то своём. Он вскинул на Фросю глаза, и тёплая грустная улыбка коснулась его губ.
К этому времени Вальдемар уже не мог выстоять всю службу в костёле, и по воскресеньям читать проповедь приезжал молодой ксёндз из Вильнюса. Да и верующих, приходивших в костёл, становилось всё меньше и меньше.
Посещали службы в основном женщины и старики. Запрещено стало проводить различные обряды, и только тайно иногда совершались крещения и венчания. Старый ксёндз очень переживал по этому поводу, но боялся выступать против властей.
Фрося с Вальдемаром немного посидели молча и наконец женщина всё же прервала молчание. Она поведала о своём визите в органы НКВД и, опуская некоторые подробности и моменты их разговора с пожилым следователем, рассказала о сути беседы с душевным капитаном и обещании мужчины попытаться что-то выяснить о судьбе Алеся. Фрося старалась многое скрыть от дяди Алеся из того, о чём её предупредил энкавэдэшник. Не могла она нанести ещё большие душевные раны увядающему Вальдемару.
Старик покачал головой и заговорил:
— Доченька, ты славная девочка, и я много думал о твоей дальнейшей судьбе. Трудно сказать, сколько мне ещё отпущено Богом, но, скорее всего, немного, но на всё его воля. Не перебивай меня и слушай, это очень важно для тебя и твоих детей.
В моём кресле в левом подлокотнике есть тайник, я научу тебя им пользоваться, это кресло заберёшь с собой, там хранится золото, что передал мне на хранение Алесь, а также десяток русских золотых червонцев… — и тем, и другим ты воспользуешься по мере необходимости. Но будь осторожна, полно вокруг злого люда, поэтому, когда появится нужда в деньгах, не ходи менять золото к цыганам или к другим барыгам, а найди менялу-еврея, такие были, есть и будут, но только не здесь. Поезжай или в Вильнюс, или в Гродно, там пойди в синагогу, и кто-нибудь подскажет тебе нужного человека. Евреи, конечно, тебя обсчитают, но точно не ограбят.
Я не хочу в тебе убивать надежду на возвращение Алеся, но я его точно не дождусь, и ты не тешь понапрасну надежды, особенно я это понял после твоего рассказа о посещении НКВД. Если даже когда-нибудь он вернётся, то ещё неизвестно, в каком физическом и моральном состоянии, посмотри хотя бы на Степана. Ты скрываешь, но тебя явно предупредили, что оставаться со мной опасно, и не отрицай, оно и так понятно, я же вижу, какое гонение властей на веру и верующих.
После моей смерти этот дом отойдёт костёлу или властям, и ты не сможешь тут оставаться, поэтому тебе надо серьёзно подумать о будущем. Если тебя интересует мнение старого человека, то на твоём месте я бы принял предложение Степана, как-никак у него добротный дом, ты сможешь опять наладить хозяйство, у детей будет определённый статус, и есть шанс помочь в принципе хорошему человеку вновь обрести себя, а так он сопьётся и скоро сгинет. А с тобой он возьмётся за ум, начнёт работать, и пути Господни неисповедимы… Ты имеешь на него большое влияние, ты поможешь ему встать с колен, а он поможет тебе поднять деток.
Не спорь со мной, а подумай, я тебя не неволю и не тороплю, но повторяю, дни мои сочтены…
Фрося взяла в свои ладони вялые руки старика и, покрыв их поцелуями, сквозь слёзы заговорила:
— Я благодарна Богу, что он даровал мне встречу с такими хорошими людьми, как Вы и Алесь, но он почему-то Вас быстро и отбирает, посылая мне испытания и муки. До последнего вздоха я не покину Вас и об ином не может быть речи, а о дальнейшем я подумаю потом.
Может быть, и прислушаюсь к Вашему совету, он полностью совпадает с тем, что мне говорил и начальник из органов, но не лежит у меня сердце к Степану, и в свою деревню больше возвращаться не хочу, не могу я там находиться без Алеся, да и детям там будет плохо.
Не торопите меня, пусть пока всё идёт своим чередом… В конце концов, есть золото, о котором Вы мне рассказали, а за него, по крайней мере, можно, наверное, купить домик. Вы же знаете, что работы я не боюсь и не дам пропасть нам с детьми…
Отдадимся на волю Господа…
— Аминь… — произнёс глуховатым голосом ксёндз.
Глава 30
После посещения органов безопасности и разговора с Вальдемаром в жизни Фроси ничего практически не изменилось. Она вела размеренно своё хозяйство. Содержала в чистоте и порядке дом, обстирывала, обглаживала, готовила пищу и занималась детьми. Вальдемар старел на глазах, он совершенно перестал вести службы в костёле, ходил, уже опираясь на палочку, некогда величавая осанка поддалась времени, и теперь в согбенной фигуре трудно было узнать прежнего величественного ксёндза Постав. На редкие теперь службы в костёле он ходил как обычный мирянин, с трудом высиживая проповеди молодого ксёндза, наезжающего по-прежнему иногда из Вильнюса.