– Вы лжете! Должны лгать! – восклицаю я. – Вы говорите, что у Кэла нечто вроде раздвоения личности. Что Кэл – человек, которого я знаю, но ваш сын Крис, с которым я встретилась сегодня, очень кстати не знает, кто я, и он реальный человек, – цинично говорю я. Я смеюсь от возмущения. – Получается, что я вышла замуж за личность, не за человека, а за личность, – говорю я, продолжая смеяться, от слез все снова расплывается перед глазами.

– Пожалуйста, успокойся, – умоляет миссис Скотт, подходя ближе, но я отхожу от нее. Это не может быть правдой, нет... это просто... НЕТ!

– Мне нужно доказательство, что у него расстройство личности! Записи врача, или заключение, да что угодно! – говорю я, и вместо слез появляется злоба.

– Сейчас у нас его нет, но мы можем достать их для тебя, мы позволим тебе проверить все, что у нас есть, – терпеливо говорит миссис Скотт.

– Нет, я не хочу видеть ничего, что мог подделать Декстер. Я – я вам не верю! – с жестоким сарказмом в голосе огрызаюсь я.

– У тебя нет выбора! – злобно отвечает мне ее муж.

– Почему я должна поверить в то, что вы говорите? – спрашиваю я, пытаясь успокоиться, что совсем непросто.

– У нас нет причин лгать тебе! – кричит мистер Скотт. – Наш сын вернулся домой! Крис вернулся, Кэл ушел, и я сделаю все, что в моих силах, чтобы убедиться, что он останется здесь! – говорит он мне холодным тоном.

– Уильям! – вскрикивает миссис Скотт почти что в ужасе.

Она нервно смотрит на меня, и я понимаю, что разинула рот.

– Я говорил тебе, что она нам не поверит, – бормочет мистер Скотт своей жене.

– Я хочу поговорить с Кэлом прямо сейчас, – угрожающе говорю ему я.

– Пожалуйста, позволь нам объяснить, – умоляет миссис Скотт, пытаясь успокоить накаляющуюся обстановку в комнате между мной и мистером Скоттом. – Я знаю, что это ошеломляющая информация, но если ты только дашь мне шанс все объяснить... – просит она.

Смерив взглядом ее мужа, я присаживаюсь. Чтобы успокоить дрожь в руках, я крепко сжимаю их вместе.

– Прежде чем все это началось, наш сын был хорошо воспитанным и вежливым, очень трудолюбивым и заботливым, – ее теплая улыбка ожесточается, пока она продолжает. – Но незадолго до своего семнадцатилетия Крис начал вести себя по-другому. Все началось с мелочей: он стал притворятся кем-то другим. Не хотел делать работу по дому, что было странным, потому что Крис всегда предлагал нам свою помощь. Он знал, что у нас не было средств самим заниматься фермой. Затем мы неожиданно поняли, что вынуждены просить его о помощи, даже требовать. Вскоре после этого его учителя сказали, что он не делал домашних заданий и прогуливал уроки... Он делал все, чего никогда бы не стал делать наш сын. – Ты должна понять, что это было совсем на него не похоже, – говорит миссис Скотт с мрачным видом.

Все это кажется мне таким знакомым, бесследно исчезает, никогда не объявляется, когда его ждут, приходиться выпрашивать у него ответы...

– Крис – чрезвычайно яркий человек, и школа всегда была для него важна. Но во время этих перемен его поведение в школе стало таким плохим и переменчивым, что нас даже вызывали к директору и решали что делать, чтобы его не отчислили, – объясняет она.

– Они сказали нам, что поведение Криса было отвратительным. Он не слушался учителей, выходил из класса, когда ему вздумается, устраивал драки с другими учениками. Обычно наш сын даже не вступал в споры; когда он был помладше, то ходил на бокс, но сам никогда не был инициатором конфронтаций, так что мы не могли поверить своим ушам, когда услышали это, – вздыхает она, прочищая горло, и продолжает снова. – Они описали его как совершенно другого человека, а не мальчика, которого они учили все эти годы. Мы знали, что он вел себя по-другому дома, но никогда не думали, что это зашло так далеко...

Она начинает забываться, и мистер Скотт успокаивает ее.

– Сначала мы думали, что это всего лишь фаза взросления, – продолжает миссис Скотт, – что это нормально быть подростком-бунтарем. Дома его поведение было едва ли таким же плохим, как описывали его учителя, – она останавливается и на ее лице отражается боль. – Когда мы открыто поговорили с ним, он не выдержал, и сказал нам, что не знал, что случилось, и что с ним что-то происходит. Он сказал, что у него бывают периоды, когда ему необходимо что-то сделать или сказать, и что он это не контролирует. Затем он признался, что он на мгновение терял сознание. Что он просыпался утром, и в мгновение ока проходили часы, а он понятия не имел, где был и что делал. Представь себе, что кто-то рассказывает тебе такое, это самое страшное, что может произойти, особенно если это кто-то, кого ты любишь. Если бы ты только видела страх в его глазах, когда он рассказывал нам об этом... Он был в ужасе... и мы тоже. – Мы сказали, что отведем его к терапевту. Что выясним, что с ним происходит. На следующий день он пропал. Мы везде его искали, по всему городу, в окрестностях, мы не могли его найти. Спустя пять дней он пришел домой. Он был за рулем машины, которая стоила больше, чем годовой доход от нашей фермы, а он не помнил, как в нее попал. А в багажнике было двадцать тысяч долларов, – вспоминает миссис Скотт, покачивая головой.

– Мы понятия не имели, с чем мы имеем дело до того момента, – мистер Скотт наконец-то включается в разговор. – Крис раньше вообще не доставлял нам никаких хлопот, но тогда мы одни справлялись с такими серьезными проблемами. Наш сын был так напуган от того, чем он занимался, пока страдал от этих провалов во времени, да и мы тоже. Он заставил нас запереть его в комнате. Мы обратились к единственному человеку, который, как мы думали, мог нам помочь – моему отчиму Декстеру Крест Филду Старшему, – объясняет мистер Скотт, и я вижу, как он сжимает кулаки, произнося его имя. – Он оплатил Крису самого лучшего психиатра; мы надеялись, что ему станет лучше. После этой терапии доктор пригласила нас поговорить с ней. Она сказала, что Крис страдал от формы диссоциативного расстройства личности, и такой формы она еще не видела. В большинстве случаев это расстройство было следствием травмы, с которой человек не мог справиться, создавая такое альтер-эго, которое сможет. Но в случае Криса, никакой травмы не было: было так, как будто его личность всегда была раздвоена. Как будто его альтер-эго росло вместе с ним, – говорит мистер Скотт с ноткой ярости на лице. – Доктор сказала, что познакомилась со второй личностью Криса еще на первом сеансе, что было необычно. Она объяснила, что обычно проходит много сеансов на то, чтобы проявилось альтер-эго, но оно появилось сразу же, – объясняет он и ждет от меня какого-то ответа.

Я тихо сижу, поглощая то, что слышу и жду, когда он продолжит.

Миссис Скотт подхватывает слова мужа, когда тот останавливается.

– Ты должна понять, что мы никогда не сталкивались с такими проблемами. У нас был сложный период, когда мы верили в то, что слышали, и я знаю, что ты тоже веришь. Даже если она была лучшей в своей области, мы все равно сомневались. Но пока не увидишь, не поверишь. Доктор сказала нам поприсутствовать на сеансе вместе с ней, и мы встретились с ним. Все это время мы были настроены скептически, но она загипнотизировала Криса, или как она говорила, ввела его в состояние бессознательности и попросила выйти его вторую личность. В тот день мы познакомились с Кэлом.

– Я никогда не верил во всю эту чушь про психические заболевания, пока сам не увидел это своими глазами, – говорит мистер Скотт, опустив взгляд на свои руки. – Этот человек выглядел как наш сын, звучал как наш сын, но он совсем не был нашим сыном. Он был... злым, нахальным... совсем не похожим на нашего сына, – вспоминает он. – У него также был характер, – продолжает мистер Скотт, – и у него совсем не было интереса к жизни, какую мы видели для Криса, или той жизни, которую он сам себе создал. Стало ясно, что это совсем не наш сын, и что у него не было никаких намерений иметь с нами каких-либо дел. У него были большие планы на свою жизнь, большие, чем жизнь на ферме, – я заглядываю в глаза мистера Скотта, и вижу там почти что ненависть.