Через пять минут в кабинете появилась учитель математики. Она вошла с улыбкой, поздоровалась обрадовано:

— Я давно хочу с вами поговорить! А то на родительских собраниях никого от вас нет, а девочка совсем от рук отбилась!

— Наша девочка? Наша девочка учится, старается, сидит над тетрадками, а вы…, — отвернулась в сердцах посетительница.

— Старается? Ваша — старается? А это тогда что? — математичка выложила на стол пачку тетрадей. — Вот, смотрите. Сегодня собрала — очень удачно получилось. Вот тетради, и вот тетради. Это чем мы занимались сегодня, видите?

— Ну, и что?

— Смотрите, смотрите! А вот тетрадь вашей девочки. Листайте дальше. Вот, как раз сегодня. Видите? Дату написала, ах, какая молодец. И даже написала сверху «Классная работа»… А дальше? Дальше — что? И что я ей буду потом ставить? Уж и так поблажки всякие…

Родительница молча листала тетрадь без эмоций на хорошо ухоженном лице.

— Смотрите, смотрите! Вот тетрадь девочки, что через ряд сидит. Видите? Вот — впереди мальчик сидит. Тоже четыре страницы исписано. А у вашей — что? И вы еще говорите, что я ее заваливаю, — качала головой математичка.

— Значит, она не понимает, — сделала вывод родительница. — Вы так объясняете, что она не понимает.

— Все понимают, а она — нет? С доски задание списать не может?

— Постойте, — вмешался директор. — Но вы же говорили что-то о медали? А какая медаль, если сами говорите — не понимает? И потом, если уж так все плохо, так надо было прийти к нам в сентябре еще. Посидели бы, подумали, что можно сделать. А сейчас-то не поздно ли разбираться?

— Я не разбираться пришла. Я забираю ребенка из этой школы, — опять подчеркнула она «этой».

— Ну-у-у, — развела руками математичка. — Не думала я, что…

— А надо было думать, надо было!

— Угу. Оформляйте. Значит, в этом классе — минус один.

— А можно к нам на праздник та девочка придет? — прибежали стайкой школьницы.

— Конечно, можно. Она же с вами с самого начала была! А что там у нее, в той школе?

— Там ей пятерки ставят… А на праздники она к нам. И на выпускной прибежит.

— Вот и ладно.

Хозяйственный вопрос. Чисто хозяйственный

«Черт-черт-черт,» — ругался мысленно директор школы.

Он шел с утра на работу и остановился, подняв голову к окнам третьего этажа. А как еще — не ругаться? Три окна подряд были расколочены вдребезги. Кидали камнями снаружи, с того самого места, похоже, где он стоял.

— Вы видели? Нет, вы видели? Как теперь работать? — как только он открыл свой кабинет, налетела учительница. — Эти мерзацы, хулиганы… Как мне теперь работать?

— Постойте-постойте. У меня вопрос только один: как по-вашему, почему разбиты три окна, а не все окна по фасаду?

— Вы о чем? Вы понимаете, что мне работать невозможно? В кабинете холодно!

— Еще раз: вы подумайте, почему разбиты все стекла в вашем кабинете? Почему — у вас? А ниже этажом — все целые. Рядом — все целые. На первом этаже — все целые. Вы слышите меня? Как это понимать?

— Хулиганы, как еще…, — уже с меньшим напором сказала учитель.

— Хулиганы — это понятно, — покивал головой директор школы. — А почему хулиганы хулиганят только с вами? А?

— Вы намекаете на что-то?

— Да, какие намеки, господи? Три рамы вдребезги. Шесть стекол теперь искать и вставлять. А по соседству — все в порядке. Как мне это понять? А? Это, выходит, не просто хулиганы, а вам лично мстят, что ли?

— За мою принципиальность! А вы еще говорите, что надо ставить «двойки»!

— Принципиальность, да? Двойки, да? — директор встал и отодвинул штору. — Вот, смотрите: первый этаж. Стекла целы. А двоек… Давайте, посчитаем, кто больше поставил — я или вы?

— Ну, вы… Вы — это директор. Они, может, боятся.

— А вас, выходит, не боятся?

— Ну, не знаю, не знаю… Я только одного хочу, чтобы мне стекла вставили поскорее, иначе работать просто невозможно.

— Стекла мы вам сегодня вставим. Это вопрос хозяйственный. А завтра их снова разобьют. Мы снова вставим, а их снова — вдребезги…И что? — директор хмуро смотрел на преподавателя.

— Их поймать нужно!

— Да? И дальше — что?

— Родителей оштрафовать!

— Все-то вам ясно… Все-то легко… А мне вот не ясно: почему разбиты три окна. Почему не больше? Если уж хулиганы, так били бы все подряд! Ну, правда… Шли бы и били. И первому — директору, чтобы уж похулиганить…

— Вы намекаете, что не будете разбираться?

— Разбираться? Это как? Я не следователь, все-таки… В классы ваши я зайду, поговорю со школьниками. Обсужу проблемы… А вам надо подумать: почему разбили вам, а не ниже, не рядом. Только вам. Думайте.

Она ушла, вся красная и возмущенная, а директор сидел и все прикидывал, как побыстрее поставить новые стекла и как сделать так, чтобы их снова не разбили.

…

В течение дня он зашел в шестые и седьмые классы, посмотрел в глаза учеников, грустно покивал. А потом, напомнив, что утром обнаружили разбитые стекла в таком-то кабинете, добавил:

— Я так понимаю, что кто-то из вашего класса страшно ненавидит лично меня. И лично мне устраивает пакости.

На общий крик с мест, подскакивание, недовольные гул, директор поднимал руки:

— Тихо, тихо… Именно — мне лично. Ведь, куда побежит учитель? К директору. Кто будет искать стекло? Директор. Кто будет командовать, чтобы его поставили на место? Директор. Разбитое стекло в школе — это месть лично директору. Мне понятно. Я плох для некоторых. Но пусть и они, эти некоторые, ждут от меня такого же ответа. Я не буду бить стекла…

Смех перебил его, но он опять поднял руки и успокоил класс:

— Я не буду бить вам стекла. Но мне вы будете неприятны. Очень. И я буду отвечать вам так же, тем же отношением, что и вы ко мне…

— Это не мы! Откуда вы взяли? — кричали школьники с места.

— А я не знаю, кто. Но кто бы то ни был — он сидит здесь. Он разбил мне стекла…

— Не вам!

— Нет, мне. Это моя школа. Это мои стекла. Это моя работа. Больше скажу: это моя учительница. И если мне делают «подлянку», то не ждите хорошего отношения…

Вечером стекла были вставлены.

А на следующий день директор с завучами изучал классные журналы, смотрел на отметки в тех классах, которые учились у той учительницы:

— Ищите, ищите. Все дело именно в этом. Не в двойках. Не двойки считайте. Стекла били за несправедливость. Они очень чутки именно к несправедливости… Ищите несправедливость в отметках. И на контроль ее, на контроль.

По совести

— Что-то случилось?

— …

— Ты почему молчишь? Я же спросил, что случилось?

— Ничего!

— Ничего не случилось, а ты так странно себя ведешь…

— А как мне себя вести? Если ты велел ставить мне «тройки»?

— …Как это — я велел? Ну-ка, поподробнее, поподробнее…

— А так! Ты велел специально ставить мне «тройки». Думал, не узнаю? А учительница рассказала, да!

После первых двух уроков директор школы действительно общался с учителями, которые учили его детей. Правда, разговор был несколько другого характера.

— Вы понимаете, что вы мне ребенка испортите? Жалеете его, да? Отметку повыше ставите? А что он будет делать, когда после школы со своими хорошими отметками пойдет и вляпается сразу со всего маху в учебу, где папы-директора не будет? А? Что он о вас же будет думать и о школе? Что обо мне, который не смог учителей заставить нормально работать? В общем, так, коллеги… Если я обнаружу, что вы завышаете отметку моему сыну, я обещаю вам, что приму все меры, но найду способ наказать. Учите честно. И ставьте отметки — честно. Что заслужил. Я его за отметки не ругаю… Не отметки нужны — знания!

Но это было еще утром, а потом были уроки, были отметки, и были «тройки» вместо привычных «четверок» и «пятерок». А на недоуменные взгляды — мол, я же так же и вчера отвечал, но была отметка выше — кто-то из учителей и ляпнул, что «тройки» лепит по личному распоряжению отца-директора.