…

— То есть, учителю ты веришь, а мне — нет? С учителем ты знаком два года, и веришь… А со мной — всю жизнь.

— Ну, я тебе верю, конечно. Но ведь разговор у тебя был, да? Он же правду сказал, что ты приходил и велел «тройку» ставить?

— Да. Разговор был. А ты считаешь, что твоя домашняя работа стоит выше? Что тебе «тройку» влепили незаслуженно? По совести надо было выше?

— …

Старые кадры

— А еще, знаете, у нее все там плохо…

Директор школы сидел над тарификацией вместе с завучем и слушал «последние известия». А завуч, умело расставляя часы, не переставала рассказывать. Теперь она говорила об опытном учителе, ушедшей из школы к «частникам», на обучение на дому нескольких детей. Вот, говорит, там все у нее «поплохело»…

— А к нам не вернется?

— Да что вы? Она же с того раза от нашей школы, как от чумы!

«Тот раз» был, когда снимали первого директора, и он лежал по этому поводу с инфарктом в больнице, а здесь устраивали разборки и чистки, отстраняли от работы завучей… Давняя была история, но запомнилась всем. Было-то все просто и ясно. Парень сдал экзамен на тройку, а в аттестате ему поставили четверку. С этой четверкой он пошел в ВУЗ, честно сдал экзамены… А потом добрая душа нашлась, написала анонимку — и завертелось. С тех пор школу изрядно трясло несколько лет, и до сих пор отголоски докатывались даже до нынешнего директора школы.

— Но она же опытный работник?

— Еще какой опытный! Но в учителя не пойдет, нет. Это ей что, после всех своих трудов опять в подчинение?

— А завучем?

— Меня выгоните, что ли? — натужно хихикнула и тут же замолкла — а вдруг?

— Ну, зачем… Нам теперь столько воли дали. Вон, например, зачем нам пионервожатые?

— Так их же и нет! Только ставки остались!

— Вот именно! И увольнять никого не надо. Пишу приказ, передаем обе ставки новому завучу. Вот все и выходит. Нам же очень нужен опытный работник, который бы не боялся наших э-э-э…

— …Мегер?

— Гагар! — хмыкнул директор. — Шумных наших. Они же и на меня смотрят сверху — опыт-то у всех выше головы. А мы на их опыт — нашего человека. А?

— Не пойдет!

— А еще я бы ей поручил работу с молодежью, — как будто не слыша, продолжал директор школы. — И предмет ее любимый. И классное руководства. А?

— А может, и пойдет.

— Только знаю я, как все это тяжело… И вообще, надо все оч-чень дипломатично. Например, я ей звонить не должен сам — это же ясно! Откуда я могу знать, что там у нее и как? Следил, что ли? А вот она должна позвонить, чтобы просто поговорить со мной. Надо, чтобы она знала, что, мол, ходит директор и ноет, что надо ему кого-то над молодежью поставить, опытного методиста.

— Ой, вы дипломат…

— Так нельзя же иначе! В общем, кто с ней чай пьет и о школе рассказывает? Не поверю, что ни с кем она в дружеских отношениях не осталась.

— Да есть тут…

— Ну, вот. Действуем, значит, так. Вы с ней, с подругой этой, поговорите о тарификации, пожуете губы, поморщитесь, понапрягаете лобные морщины — мол, такое трудное дело. Потом на меня пожалуетесь, что никому не могу передать работу с молодыми учителями, не вижу опытных. И что ставку готов дать, да некому. И — все на этом. И — домой. Это в пятницу, завтра. В понедельник подруга уже сама придет к вам поговорить еще раз. Гарантирую. И тогда уже предложите передать, чтобы та позвонила. Ясно?

— Ой, как долго и странно все…

— А по-другому нельзя. Человека тут сильно обидели. Она всякой пакости теперь может ждать. А вот когда ей напрямую, это уже после второго разговора, посоветуют позвонить мне — просто поговорить! Вот тут уже будет моя работа. Уговорю.

— Ха. Вы — уговорите. Вы кого угодно уговорите!

Через месяц в школе было три заместителя директора по учебной части.

Тарификацию со скрипом, но приняли. Из финансирования школа не выбивалась, а количество штатных должностей даже сократилось. Вместо двух пионервожатых, на должностях которых по традиции во всех школах держали студенток-заочниц, появился завуч.

А директору стало еще чуть-чуть легче.

Да зачем мы нужны?

Директор школы что-то говорил обступившим его ближайшим помощникам — завучам и руководителям методических объединений учителей, как вдруг замер, с недоверием глядя в противоположный угол, в дверь. Там стояли, смущенно посматривая по сторонам, двое явно нездешних товарища в верхней одежде.

— Стоп! — сказал директор.

— Все! — сказал директор. — Это ко мне. В кои-то веки люди заехали… Оставляю за себя… — он посмотрел по сторонам — Вот вас и оставляю. А я пошел. И пусть меня сегодня никто не ищет, ладно?

— Э-э-э… М-м-м…, — промычала неуверенно завуч.

— Что такое?

— Да я сама хотела отпроситься сегодня…

— Так, идите, идите!

— А как же здесь? — обвела она рукой учительскую, но подразумевала всю школу.

— Как обычно. Вы думаете, если нас с вами не будет, школа работать перестанет? Все сразу разбегутся? Это если учителей не будет — мы ничего тут не сделаем. А нас не будет — они только спасибо скажут, что не помешали уроки вести.

— Ой, да вы все шутите, да?

— Какие шутки? Идите домой, можно. И я пойду. Вон, народ ко мне приехал за сотни километров, — кивнул он в сторону все так же стоящих скромно в углу нездешних. — И помните: не мы тут главные. Мы тут — обслуга. Расписание написать, полы помыть, склоки разобрать… Если все настроено, так мы и не нужны здесь вовсе.

Последние слова он бросил уже на ходу, уже подходя к двоим, заулыбавшимся ему навстречу. Это были бывшие однокурсники, заехавшие по дороге в Бородино к нему в гости.

Первым делом, первым делом…

— Ой, а помните, как вы нас выпускали, а мы тут бегали и к вам заглядывали?

Директор школы сидел с довольной улыбкой и слушал веселый щебет красивой взрослой студентки, вдруг заехавшей в школу из своего института и зашедшей к нему в кабинет.

— Ну, конечно…

— Да-да! А помните, как все фотографироваться, а вас — нет! И искали по школе, но некогда было…

— Меня ни на одной выпускной фотографии нет. Я нефотогеничный.

— Да, ладно вам! Вы такой симпатичный! Все девчонки на вас посматривали!

— Скажешь тоже, — внешне смущенно бормотал директор, стараясь не пялиться на расцветшую бывшую школьницу. Девчонки взрослели раньше, и уже в выпускном классе привлекали внимание своим видом. А тут позапрошлогодняя выпускница, которая и в школе была из первых красавиц…

— А говорят, меня боялись…

— Вас? Да вас все любили! Все-все!

— Ага… Все-все… Как же, как же…

Приятно было так, как никогда. Он всегда трудно выпускал те классы, в которых сам вел историю. Они были как-то роднее, ближе. И он влюблялся в умных и в красивых. И потом чуть не плакал, когда они уходили.

— Нет, вы не знаете, как к вам мы относились. Мы же не врали ничуть, когда выступали на последнем звонке!

— Я не ходил на звонок… Не люблю, знаешь, самодеятельность…

— Ну, вот, а мы старались, старались! — она раскраснелась, размахивала руками, рассказывая, как все было, чуть-чуть хвастаясь своей учебой и житьем в общежитии в Москве, а он смотрел на нее и чувствовал, как просто не хочется расставаться, а хочется слушать и слушать. Слушать и слушать…

Стук в дверь:

— Все ушли уже. Двери закрывать будете? — это сторож, он один останется на ночь в закрытой школе, похаживая по этажам и присматривая за порядком.

— Да-да… Вот видишь, даже и не наговорились, — смущенно развел директор руками.

— А, давайте, я завтра приеду, а? У меня на одну пару будет меньше, но все равно поздно. Я часов в девять приеду, наверное… Можно?

— Нужно, красавица, нужно! — обрадовался он. — В любое время! Я буду ждать!

На другой день, после уроков он засел в своем кабинете, стараясь сделать как можно больше бумажной работы, до приезда выпускницы. Сам для себя он назвал предстоящее — «свиданием». А почему нет? И потом, им же приятно было обоим, разве не так? Разве просто поговорить, посмотреть на нее — это плохо?