— Вы — директор школы? — повторил он, не дожидаясь приглашения усаживаясь напротив.

— Да, я — директор. А в чем, собственно, дело?

— Я отец (он назвал имя и фамилию ученика старшего класса). Он сказал мне, что вы выгоняете его из школы…

— Не так, не так… Я никого не выгоняю. Я предложил ему забрать документы и перейти в другую школу…

— Да вы знаете? — вскипел посетитель.

— Я знаю. А вот вы знаете? Он сегодня учительницу послал. Вот просто четко и ясно взял — и послал. Она дежурила в раздевалке, маленьких пропускала. Он рванул с ними. Придержала его за руку. Руку выдернул, обернулся, и громко, при народе, — послал.

— Мальчик погорячился, но у вас нет права…

— Какого права? Я никого не выгоняю. Я предложил ему самому забрать документы. Или пусть родители забирают. Вот вы — и заберите.

— Есть Закон об образовании! Я — адвокат! И я заставлю вас уважать его!

— Да, вот он, под стеклом на моем столе, Закон этот. Там про мат ни слова нет. Там сказано, что мы обязаны учить всех до 9-го класса. Девятилетка — обязательна, понимаете? А в старшей школе уже по желанию.

— Мы желаем! И мальчик мой — желает! Ему в институт поступать! Я буду жаловаться на вас в Гороно!

— А что я сделал? Я вас чем-то оскорбил? Что-то нарушил? Я никого никуда не выгоняю. Я предлагаю вам самим подумать… Ну, давайте, как мужчина с мужчиной, по-честному. Вот, вы сейчас пойдете в Гороно. Гороно пришлет комиссию, накажет меня, заставит «исполнять закон», так?

— Так, — кивает он головой. — Именно так. Закон надо исполнять, и я вас заставлю это понимать!

— Но никто же на закон и не покушается! Мы же говорим, как два мужчины, как директор и родитель. Мы с вами обсуждаем проблему…

— …Ага! Вашу проблему!

— Нет, извините, вашу. Мальчик придет завтра в школу. И что? Педагогический коллектив в курсе, что произошло. Как вы думаете, какую оценку поставит ему подруга той учительницы? А какую оценку поставит друг подруги? И еще, как вы думаете, а буду ли я их ругать, если они поставят не ту оценку? Ну? Подумайте, вы же говорили об институте?

— Это, что такое? Это вы угрожаете, что ли?

— Какие угрозы? Кому? К чему? Я вам излагаю… Давайте еще раз, с начала. Ваш сын обматерил учителя. Педагогический коллектив возмущен. Я, как директор, поддерживаю свой коллектив. Я предложил мальчику тихо забрать свои документы. Он прислал вас. Давайте тогда говорить с вами, как-то решать проблему. Но учиться нормально в этой школе он просто не сможет.

— …

— Ну, сами подумайте…

— Та-а-ак… И что вы предлагаете?

— Вы пишете заявление и забираете документы. Относите в любую другую школу. Без двоек лишних, без лишних скандалов и напряжения…

— И все-таки это не правильно…

— А обматерить заслуженного педагога — правильно? Вот, если бы какой-то подонок, извиняюсь, обматерил вашу жену на рабочем месте, а?

— Я понял. Вы не дадите ему учиться.

— Да, мы не дадим ему учиться. И я лично за этим прослежу.

— Вот ведь… — он почти с восхищением крутит головой, поправляя галстук. — А что я жене скажу?

— А все скажите. И что сынок женщину обматерил, и что директор условие поставил, и что вы добровольно забрали документы…

— Ну, давайте бумагу, давайте. Напишу я заявление…

— Да, и еще одно. Имейте в виду, что по всем классам будет объявлено, что вашего сына я именно выгнал. Понимаете?

— Воспитательный, так его, процесс? Понимаю…

Расстаемся почти по-дружески. Он спокойно забирает документы и назавтра во всех классах объявлено, что такого-то выгнали из школы.

Не только учеников, не только…

— Давайте, поговорим с глазу на глаз, — заговорщицки сказал вполголоса, но очень слышно, директор и показал кивком головы завучам на дверь.

Те нехотя, жалея пропустить такой спектакль, вышли.

— Я хотел спросить вас: это что?

— В смысле?

— Вчера вы, как председатель комиссии отдали мне эти работы по русскому языку на подпись. Так?

— Да, все классы проверили, отметки поставили…

— Вы меня подвести хотите? За что вы так ко мне?

— Я не понимаю…

— Вот, смотрите, вы ставите ученику «тройку» и подчеркиваете четыре ошибки. А вот, смотрите, мой карандаш — еще семь ошибок. Как это понимать?

— Позвольте… А, да, пропустили. Давайте я исправлю.

— А вот этого делать нельзя. Вы подписали, комиссия вам поверила — подписала, мне уже отдали. Я почти поверил… Править нельзя. Там стоит отметка и стоят подписи.

— …

— А вот другой ученик. Кстати, тоже из вашего класса. Тут вы поставили «четверку». А на первой же странице, посмотрите…

— Исправить нельзя?

— Нет, конечно! — честно-недоуменно смотрит в глаза директор. — Какие могут быть исправления? Экзаменационная комиссия уже подписала работы! У меня создается впечатление, что меня подставили. Нет?

— Это просто ошибка. Я могу объяснить. Этот ученик — из многодетной семьи…

— Да-да-да… Этот — из многодетной, — кивает медленно директор. — Этот — весь год шел «хорошистом»… А вот эти? — из сейфа достаются еще тетради.

— Эти? Можно?

— Нет, извините. Вы их уже смотрели. Теперь я их посмотрю. Та-а-ак… Грамматика, грамматика, грамматика… Ну, тут вот описка — это ясно. Но тоже не отмечена. Считаю: раз, два, три… Всего семнадцать ошибок. А под работой написано — пять… Как это понимать?

— …

— Что-то надо решать…

— Мне написать заявление?

— Я вам этого не предлагал… Но если вы так решили — удерживать не могу, — скорбно покивал головой директор.

— А-а-а…

— А тетрадки эти полежат у меня в сейфе. На всякий случай. Ну, вы же понимаете?

— Да, мне все понятно.

…

Она выходит с трудовой книжкой в руках. Забегают завучи:

— Ну, что?

— Должен с прискорбием сообщить, девушки… От нас ушла учитель русского и литературы… Опять надо переделывать тарификацию.

— Уже готово!

Форма

— Что это? — удивился директор при виде каких-то тряпок, разбросанных по коридору.

— Это всё девятиклассники. Они так последний экзамен отмечают, балбесы…, — учительница истории пнула тряпки подальше от дверей кабинета, где только что принимала экзамен. — Пиджак бросают, наступают на спину и за рукав рвут. У кого покрепче — так вовсе пополам разрывается. А так-то рукава только… Вон, накидали, оболтусы… Так и ходят потом до вручения свидетельства.

— А у нас формы не было, когда я учился… В костюмах ходили, в пиджаках — простая школа была.

— А девочки?

— Ну, девочки до восьмого в форме, да. В этой, коричневой с белыми фартучками. А потом резко так в обычном стали ходить — мы их даже не узнавали поначалу.

— А эти вот — рвут… Это они празднуют, что из школы уходят. Радуются.

Директор еще долго после экзамена сидел в кабинете, подписывая документы и думая иногда: а вот они в своем восьмом могли бы так же костюмы свои порвать? Выходило, что нет, не могли. Костюм этот был не только для школы, а для всех торжественных случаев. Для театра и кино в том числе. И для походов в гости. И праздники разные. Нет, костюм не рвали.

…

Лето пролетело в отпусках и ремонтах. А уже в августе директор школы получил указание «сверху» о дальнейшей демократизации на школьном уровне. В общем, полагалось создать Совет школы, в котором на равных присутствовали бы ученики, учителя и родители. Надо было придумать Устав школы и утвердить его на общешкольной конференции. А так как ни один зал не мог вместить учеников с родителями, то конференцию надо было провести не со всеми, а только с выбранными по классам делегатам. И значит, надо было еще делегатов избирать, собрания проводить, с родителями в том числе.

Месяц выборов и шума, месяц сбора предложений и запросов… Месяц сочинения устава, когда чуть не каждый день звонки из других школ:

— Ну, ты как? Написал уже? Дай списать! Не жмоться! Пусть у всех одинаково будет!