Затем доверительно сообщила:

— А Глущенков-то вчера, говорят, пятнадцать гектаров выжал. Правда, намолот у него намного ниже нашего…

«И откуда только все ей известно!»

— Как думаете, Иван Тимофеич, нагоним его? А?

— Я думаю, что нагоним.

«И чего это далось ей: Иван Тимофеич да Иван Тимофеич. Чай, можно бы и попроще, Ваней бы хоть, что ли, или еще как на это похоже. Небось и старше-то ее на каких-нибудь три-четыре года».

Солнце поднималось все выше. Хлеб окончательно просох. Чутьем опытного комбайнера Луков определял это, не слезая с комбайна, по одному звуку барабана.

— А ну-ка, прибавим скорость!

Комбайн тронулся дальше по хлебному морю, чуть покачиваясь, как на волнах. Молодое жито текло в бункер беспрерывным потоком.

ШУРА

Алексей хмурился и молчал, глядя то на край светло-сизой тучи, выплывавшей из-за леска, то на дорогу, по которой быстро уходила Шура.

Вася Смолкин, сидевший на колесе полевого вагончика, сделал неспешную затяжку, так же неспешно, с придыхом выпустил дым и сказал осуждающе:

— А зря ты, Алеша, вот так-то на нее. Шура не такая уж и плохая девка.

Алексей еще раз внимательно, словно проверяя правильность сказанного, посмотрел вслед Шуре и ничего не ответил.

— Правда, не больно красива, — продолжал Вася, — но деловая, принципиальная…

— Даже лишку, — сердито бросил Алексей. — Лезет не в свое дело.

…В июне у трактористов что-то вроде передышки. Горячая пора сева кончилась, а столь же горячая уборочная страда еще не наступила. В июне главная забота — готовить под озимый сев паровое поле (недаром это время трактористы зовут междупарьем).

И вот, чтобы работа на парах не подступила впритык к уборке, чтобы был какой-то запас, Алексей решил не оттягивать с культивацией и вывел Машины на поле. Но едва они сделали по первому гону, как на стан скорым своим шагом пришла Шура. По одному виду ее Алексей понял, что пришла она неспроста. Шура сказала, что с культивацией не мешало бы денек-другой повременить.

— Из каких же это соображений? — спросил Алексей.

— Из агрономических, конечно, — ответила Шура. — И сорняков на пару проросло еще мало, и погода стоит сухая, культивацией только почву распылим.

«Опять она со своей агрономией! — Алексей нахмурился. — А что до уборки остается какая-нибудь неделя и одна работа на другую может наехать — это ее мало беспокоит».

И в самом деле, на этот его довод Шура спокойно ответила:

— Но ведь предыдущую культивацию вы за шесть дней провели.

— Мало ли что за шесть дней, — резко сказал Алексей. — Может, эту мы и за пять проведем. Да только — как я понимаю — твое ли дело учитывать работу трактористов? На это у них есть бригадир.

И тут произошло нечто необычное и не совсем понятное. Шура не стала спорить, а неожиданно для Алексея вдруг тихо и почти сквозь слезы проговорила:

— Ах, какой ты тяжелый человек, Алеша! — рывком повернулась и ушла.

Алексей растерялся. «Что с ней? С чего бы это она вдруг со мной так заговорила?..»

Между тем Шура уже с дороги обернулась и крикнула:

— Нынче вечером комсомольское. Не забыл?

— Не забыл!

— Алексей понял, что хотела сказать этим Шура, и прежнее раздражение снова овладело им. В сердцах он запустил под вагончик старый поршень, который крутил в руках во время разговора, и начал приглядываться к туче, медленно выползавшей из-за леска.

На стан приехал возчик горючего, он же, по совместительству, и ночной сторож Еремеевич. Вася пошел помочь ему скатить бочки.

Еремеевич отпряг лошадь, пустил ее на траву и, потирая колени, присел около вагончика. Старик давно страдал ревматизмом и, несмотря на июньскую жару, обут был в высокие валяные опорки.

— Не иначе, как дождь будет, — вытаскивая кисет, проговорил Еремеевич. — И тут, и поясницу дюже ломит.

Алексей еще раз оглянулся на тучу. Она уже вся вышла из-за леска, но совсем непохоже было, что из нее может пролиться дождь. Она теперь даже и не сизая была, а просто немного голубая, кое-где просвеченная солнцем.

— Какой там дождь! — сказал Алексей. — Из таких туч дождя не бывает. Барахлит твой барометр, дед.

— А я тебе говорю — быть дождю, — упрямо проворчал Еремеевич.

Алексей зашел в вагончик, связался по рации с диспетчером и, узнав, что соседние бригады культивацию еще не начинали, направился к тракторам.

В одном месте дорога шла мимо участка яровой пшеницы.

Это был памятный для Алексея участок. Когда его готовили под посев, произошла не совсем приятная история. По халатности тракториста Виктора Одинцова участок по одному краю был вспахан с огрехами. Шура, конечно, потребовала переделать работу. Обидно было из-за перепашки терять первенство, но — ничего не попишешь! — пришлось подчиниться.

В глубине души Алексей и сейчас признавал правоту «агрономических соображений» Шуры. Но его задевало, что она, не понимая в машинах, в технике, самонадеянно берется судить и рядить работу тракторной бригады. «За шесть дней!» Будто это так просто! А если у меня вдруг машина вышла из строя, поломка какая случилась — разве это такая уж редкость в нашем деле? И разве я не должен иметь в запасе хотя бы день на тот случай?..

«Тяжелый человек!» Ты больно легка… Без году неделя, как окончила свой техникум, а уже мнит себя академиком…

На ближней к стану машине работал Виктор Одинцов.

Алексей подождал Виктора на конце участка, а когда тот подъехал, дал знак остановиться. Агрегат стал, проступая, как на негативе, из облака медленно оседавшей пыли.

— Ну, как оно? — зачем-то спросил Алексей.

Виктор в ответ лишь поскрипел зубами и длинно сплюнул. Темно-синий комбинезон его был серым, лицо выглядело чужим, бутафорским.

Алексей подошел к мотору и поднял капот. Все кругом покрывал толстый пушистый слой пыли. Она залепила карбюратор и магнето, одела непроницаемой шапкой стеклянный отстойник.

— Н-да, работка, — проворчал Виктор. — Как говорится, и не пыльная и денежная.

Он достал из нагрудного кармана пачку «Севера» и прямо зубами, чтобы не грязнить мундштук, выдернул папиросу.

— Да! Все забываю. — Виктор помахал вытащенным вместе с папиросами синим конвертом. — От Галинки письмо. Скоро обещается приехать сестренка. Тебе, конечно, привет.

Алексей, как бы пропуская мимо ушей последние слова Виктора, сказал:

— А и верно, пожалуй: работать в такую пылищу — не дело. И машине плохо, и… вообще не мешает денек-другой обождать. Глуши!

Когда вечером за ужином Шура начинала обдумывать свое выступление на комсомольском собрании, все получалось очень хорошо и складно. «Производственные показатели, — скажет она, — это еще не все. Да, мы судим о человеке по его работе, но если этот человек игнорирует агротехнику, если он…» — и так далее, в таком же серьезном духе. Это вступление. А дальше она расскажет о сегодняшней стычке с Алексеем, и все согласятся с ней и осудят его. Все правильно, все ясно. Но как только Шура в мыслях доходила до конца разговора с Алексеем, до того момента, когда она чуть не расплакалась, все начинало мешаться, и даже прекрасное вступление становилось глупым и никчемным. «Производственные показатели!» При чем тут производственные показатели, когда человек разговаривает с тобой и никого-ничего, кроме новоиспеченного агронома, в тебе не видит. Что там не видит! Он и не смотрит совсем, ему, видишь ли, ржавый поршень разглядывать интереснее…

Так Шура и не смогла определенно решить, будет ли выступать на собрании, а если будет — о чем именно ей следует говорить.

По дороге в клуб она встретила учетчика Смолкина. Тот сказал, что культивацию Алексей приостановил.

Это Шуру окончательно сбило с толку. Теперь она уже и совсем не знала, что думать об Алексее, как доказывать его «игнорирование агротехники».