Покорно, ни слова не говоря, я шла за Велимиром. Поднялась следом по крутой лестнице. Прошла в конец коридора.
Чародей прислушался. Прошептал слова какие-то.
Глядела на него и не верила. И меня-то еще темной дочерью зовут! Велимир вон такие дела творит, налево и направо черные заклинания плетет, а все же светлым считается, все правильным. Сейчас - морок навел и будто с гуся вода. Не узнает ведь никто, слова не скажет.
- Готова правду увидеть? - спросил, а в глазах едкая злая усмешка мелькнула.
- Готова, - хрипло прошептала я.
- Так гляди!
Толкнул дверь рукой. Та настежь открылась.
Ступила я в комнату, где тепло душное сон-травой пахло - чар сильных свидетелем, зелий колдовских другом. Тускло свеча мерцала. Оплывшая воском, который никто убирать не спешил, одиноко светилась на столе посреди комнаты.
Замерла я, двинуться не силах. Закричать хотела да голоса не стало.
На ложе богато убранном любимый мой Ладимир и девица - княжна Сияна Мстиславовна.
- Ну что, достанет с тебя правды? - не скрывая кривой ухмылки, проговорил Велимир.
- Ты что сделал с ним? Какие чары навел? - наконец крикнула я.
- Чары ни чары, а правда перед тобой. Не нужна ты Ладимиру больше - другую он полюбил.
Я снова оглянулась на любовников. Предательская слабость по телу разлилась.
Ладимир, родной мой! Да что ж это делается? Очнись, взгляни не меня!
Светлые боги, помогите! Развейте чары злые!
Окликнула я - не отозвался, подойти хотела - не смогла.
- Не старайся, - сказал Велимир. - Мы сюда по Изнанке вошли. Они и не видят, и не знают. Позовешь - не услышит. Ладимир теперь никого кроме нее не услышит вовсе.
Глядела я, как ладони по золотистым волосам Сияны скользят, как кожу ее шелковую гладят. Как она на груди его лежит, как улыбается, как глаза сверкают.
Глядела и не верила.
Ладимир, сердце мое, за что же так? Чем я-то не приглянулась? Чем не подошла?
«Чары не чары, а правда перед тобой...». Какой же он колдун, ежели приворот распознать не смог? Какой чародей, если поддался на темное заклятие? Без воли его не свершить Велимиру с Ростихом волшбу, не одолеть.
- Зря ты, Вёльма в Скельдианию не ушла, как звали, - проговорил Велимир. - Теперь знай правду.
Померкло все передо мной.
Не слушая других слов чародея, выскочила я прочь. Побежала куда глаза глядят.
Не видела ничего и не слышала.
Разве что шаги за спиной да шепот иногда чужой, что к себе звал и успокаивал...
В Доме Предсказаний тихо было.
В час, когда колокол на башне трижды пробил, не было здесь никого. Не должно быть видно.
Вошла я без спроса, без проверки стражей на входе, без взгляда косого. Вещие создания на стенах не щурились ехидно, не пугали, не срывались с мест - пропускали.
Промокшая под ночным дождем, упавшим с небес, в разодранном платье, простоволосая, с исцарапанными руками и горлом синим от велимировой руки, шла я по коридорам.
Много, ох, много лет манили они меня, звали.
И что же? Пришла я, поверила. Все сделала лишь бы здесь остаться.
Боги светлые... Да только кто же я теперь?
Чародейка недоученная, девка гулящая, которую и замуж никто не возьмет, коли уйти надумаю. Обманутая и брошенная жестоко.
Всеми брошенная - людьми и богами, которым день и ночь молилась. Не услышали видно недостойную, не приняли треб моих, не пощадили.
Говорил мне Зоран, темный жрец, что страдать буду, говорил, а я не верила. Прав был. В огне все видел. А пламя, оно каким не станет - темным иль светлым, все истину кажет. В лепестках его любая тайна явью становится. И не укрыться, не спрятаться, не обмануть.
Прошла я тихо, у двери резной остановилась, постучала. Открыли сразу.
- Входи, сестра, - проговорил Зоран. - Мы ждали тебя всю ночь.
Осьмуша, за его спиной, за руки меня удержал, не дал упасть.
- Вёльма, да что стряслось с тобой? - спросил, оглядев меня с ног до головы.
Не ответила я.
- После спросишь, - велел ему Зоран. - Помоги лучше нашей сестре, дай одежду сухую, отвару горячего.
- Нет, - взмахнула я рукой. - После все...
Они поглядели на меня оба.
- Увидеть ее хочу. Сейчас же.
На святилищах в Беларде не ставили идола ушедшей. Ей лишь темные жрецы поклонялись вдали ото всех.
Знала я, что если уж Зоран такой путь выбрал, то сам, в своей обители ей молится. Чтоб не видел и не помешал никто.
- Идем, - кивнул он, взял меня за руку и повел.
В зале небольшом, полутемном очаг горел посредине. Пламя его колдовское яркими языками взлетало над чашей. Кажется, взглянешь в него и увидишь все - прошлое, настоящее и грядущее. Покажется оно всполохами алыми, картинами такими, что с ума свести могут, ежели не готов окажешься.
Дойдя до очага, я вдруг тепло ощутила, враз согрелась. Протянула руки к огню. Языки пламени почти коснулись кожи да не обожгли.
- Это пламя - ее огонь, - проговорил Зоран. - Всегда греть тебя станет.
Тут я глаза подняла и поспешила очаг обойти.
Она такой же как во сне моем была. Точь-в-точь. В черном вся, с лицом закрытым, глазами, на меня взирающими, и рукой протянутой. Будто прямо ко мне.
- Ушедшая, - прошептала я. - Мать моя непризнанная...
И ладони ее мне на плечи легли.
- За что же ты дочери своей страдания принесла? За что не пощадила?
И шепот ласковый как песня полился...
- За что не защитила? За что покинула?
«Сама ты меня покинула, Вёльма, признавать не захотела. А путь тебе указать непросто было», - шептала в ответ.
Вгляделась я в ее лик и показалось будто сама на нее похожа. Ступила было вперед, ближе подойти да не удержалась. Ноги подкосились, и упала на колени.
- Ушедшая, мать моя непризнная, сама я к тебе пришла, - снова зашептала, - защиты и помощи просить. Сил мне дай и развей мое горе по ветру будто пепел. Сожги любовь мою в огне своем - пусть не будет ее навеки. Не хочу в сердце ее хранить, не хочу предателя помнить.
Просить прошу, а что взамен дать. Нельзя мне ей служить, нельзя белую бусину терять, нельзя...
- Помоги мне, ушедшая, дай сил, - слабо повторила. - Не служила я тебе прежде и знаю, что не оставишь меня. Белую бусину из ожерелья твоего принимаю и с ней силу твою...
Взглянула на нее и показалось, будто сквозь складки легкой ткани возникло ее лицо и легкая, едва уловимая улыбка.
Подняла я дрожащую руку, чтоб к ее ладони коснуться, договор наш скрепить. Протянула пальцы и едва-едва дотронулась, а после все и померкло.
Очнулась уже днем.
Свет дневной в глаза ударил и больно стало.
- Лисица-синица и где ж ты гуляла? - пропел Тишка. - Где была так долго, что извелись мы все! Меня, шута бедного, и того подняли не свет ни заря!
- Умолкни! - цыкнула Варвара. - Вёльма, слышишь ли меня?
- Слышу, Варварушка. Встать помоги...
Осьмуша тут же подскочил и помог мне сесть.
В комнате, прежде лишь Всеславу и его союзникам принадлежащей, Зоран сидел.
- Сильно ты утомилась, Вёльма, - сказал. - Без чувств тебя сюда принес. А Варвара после зельями своими отпаивала.
Я взглянула на себя - платье новое, чистое, меховым плащом укрыта. Отчего ж я здесь?
Как вспомнила, так будто стрелой грудь пронзило... Слезы сами подступили.
- Не плачь, лисичка, не плачь, - Тишка стал гладить меня по голове. - Нет твоей вины ни в чем.
- И то верно, не плачь, сестра, - добавил Зоран. - Печаль уйдет, так огонь сказал. А время унесет ее следы и будешь ты снова счастлива как прежде.
- Как прежде, - повторила за ним бессмысленно. - Зоран, услыхала ли она молитву мою?
- Она все слышит, Вёльма.
- Вёльма! - вскрикнула Варвара. - Никак ушедшей молиться надумала?
- Боги светлые, помогите! - пискнул Тишка и полез под кровать.
- Не кричи, Варвара, - спокойно ответил Зоран. - Нет ее вины в том, что сказать желаешь. Договор их не скреплен. Вёльма руки ушедшей коснуться не успела - чувств лишилась. Если желаешь, сестра, вернешься и довершишь дело.