Чародей глядел на меня с насмешкой. Не по нраву слова такие пришлись.
- Ступай, Вёльма, - ответил. - А Ладимир вернется, когда на то приказ ему будет.
- Приказ? Слово твое?
- Мое. И больше ко мне подходить не смей. Не по пути нам с детьми ушедшей.
Сказал и к своим бумагам вернулся. Будто исчезла я.
Шагнула я в сторону и ветром холодным вмиг обдало.
Ростих отдалился и исчез вовсе.
Оглянулась я на шум крыльев. То птицы вещие сорвались со стен, роняя перья черные и белые. Полетели прямо на меня, смеялись голосами звонкими.
Пригнулась я, рукой лицо прикрыла. На видно ничего - лишь крылья, перья да лица девичьи - красоты неземной - да косы расплетенные. Окружили меня как обняли.
И все смеются, все отпускать не хотят...
- Прочь, прочь уйдите, - закричала я.
А как глаза открыла - на полу у Лесьярова стола сижу.
- Что? Не вышел разговор? - усмехнулся старик. - Прогнали тебя птахи...
Ошалело оглядываясь по сторонам, я встала. Платье на себе оправила, а из косы перо вытащила.
- А ты думала, они неживые? - продолжал Лесьяр. - Уж сколько лет они там, покой Ростиха хранят. В сказаниях написано, улетят с места насиженного, как только рухнет Дом Предсказаний. Да только не верю я в то.
- Ты вещун, Лесьяр, тебе видней будет.
Сказала и поспешила уйти побыстрей. Вслед какие-то слова донеслись да только не разобрала.
Едва-едва не дошла до Всеславовой комнаты.
Позади шагами тихими кошачьими шел гость. Незваный-нежеланный. Ощутила я его будто прикоснулся кто рукой прохладной.
Обернулась.
- Тихое утро, сестра моя, - поклонился он, приложив руку к груди.
- Тихое утро. Только не сестра я тебе, - склонилась в ответ.
Зоран, темный жрец ушедшей, легонько улыбнулся.
- Не признаешь ни ее, ни меня, а мы тебя давно признали.
- Оттого и ходишь по пятам?
Чародей с посохом, на котором самоцвет черный, а на шее ее знак древний.
- Непросто тебе, Вёльма, затем и пришел. Коли совсем худо станет, приходи. И я, и Осьмуша, и она ждать будем.
Вспомнился мне сон, что перед испытанием явился. И глаза ее ледяные, и одежды черные, что по ветру вьются, и берег одинокий, ветрами межмирья скрытый от яви...
- Не приду я, Зоран, не жди. Решила уже.
- Решения людские меняются волей богов. А печаль твоя долгой будет.
- Ах ты, змей...
- Не я, - покачал он головой.
- Тогда откуда узнал?
- Откуда? Она мне указала, в огне.
- В темном огне, - добавила я.
- В ее огне. Зря, Вёльма, ты от природы своей бежишь, зря. Осьмуша принял и смирился, а ты страдать будешь.
Я замотала головой и пошла прочь. Не стану слушать его, не буду, не поверю в увещевания ложные.
Варвару я застала за странным занятием - чародейка носилась по комнате, выполняя указания Всеслава, разыскивала снадобья, книги, свитки. Тишка в этот миг сидел на стуле посредине и тыкал пальцем то туда, то сюда.
Всеслав же, занимая привычное место хозяина, приказывал Варваре, что найти. Завидев меня в дверях, он поманил рукой.
- Тихого утра, Всеслав, - пробормотала я. - Что стряслось здесь?
- Собираемся мы, Вёльма, в путь-дорогу нам пора.
- Какую дорогу?
- Лисица-синица, поедем далеко, на конях ретивых, за дома порогом, - запел Тишка, покачиваясь из стороны в сторону. Бубенцы на его шутовской цветастой шапке тихонько позвякивали и пели о чем-то далеком. - Вслед за кочевниками лютыми поскачем, схватимся за мечи, и...
- Что ты говоришь, Тишенька? Всеслав? Варвара?
Я оглянулась как-то беспомощно.
Казалось вот-вот и провалюсь куда-то. Печаль пришедшая с Изнанки, что сном зовется, растерянностью обернулась. Глядишь и нет ее, а как схватится за плечи, как обнимет, так и сил нет избавиться.
Птицы вещие видать морок какой навели. Куда ни пойду, какой шаг не сделаю - все рушится, все чужое.
- Тебе бы тоже поторопиться, - сказала Варвара. - Немного времени уже. А ну убери руки, плут! - прикрикнула на Тишку, когда тот к цветной склянке руки потянул.
- Так куда ж поторопиться?
Вздохнул Всеслав.
- Ростих велел на битву собираться. Не одолеть Мстиславу гарнарцев без нас.
- И что же? Все едем?
- Я и ты едем.
- И я! Гарнарца поганого рубить стану! - вызвался Тишка.
- Сиди уж, голова твоя дурная, - хмыкнула Варвара. - И без таких найдется забота...
- Злыдня - Варька! - насупился шут.
- Молчи уж!
- И как скоро едем, Всеслав?
- О том не знаю - как Ростих велит.
- Как Ростих велит... - повторила я тихо.
Где же Ладимир и что с ним?
Сохраните его боги, коли на пути к полю бранному...
На просторном дворе Дома Предсказаний, куда пускали меня нечасто, боясь, что узнать могу лишнего, стояла высокая клеть. Жил в ней сокольничий Чеслав. Хмурый, с постоянно сведенными к переносице бровями, заросшей спутанной бородищей, и в старых, сотни раз залатанных, вещах из грубой небеленой ткани.
Показывался в Доме Чеслав редко, лишь когда звали особо. Слов не говорил, грамоты не знал. Лишь хмыкал изредка, кивал, когда спрашивали и мотал головой, коли что не по нему приходилось.
Я его лишь два раза и видела. Однажды как с Всеславом ходили письмо с соколом посылать, второй - как сама родным в Растопшу писала.
Сегодня снова к сокольничему пошла с грамотой в руке. Осторожно постучала в дверь, боясь, как бы Чеслав не осерчал на незваную гостью, пришедшую в поздний час.
Грузные шаги, послышались из-за двери клети и, спустя полминуту, на пороге показался хозяин. Прищурившись, он пригляделся ко мне в неровном свете факела.
- Тихого вечера, Чеслав, - проговорила, - можно ли послание отправить?
Сокольничий недовольно крякнул и махнул рукой, входи, мол.
- Ты уж прости, что так поздно, - продолжила я, переступая порог, - Родным своим хочу написать. Вести тревожные пришли, не могу смолчать. Сам ведь видишь, что твориться в Трайте.
Нарочно я это сказала. Вряд ли Чеслав за ворота выходил. В городе так и вовсе не появлялся. Разве что от чародеев и слыхал о войне.
- Позволишь ли одну из твоих птиц взять?
Сокольничий метнул на меня недовольный взгляд и направил в глубь клети. Я осталась ждать, сжимая в руке тоненькую трубочку - послание.
Недовольный клекот разбуженной птицы отозвался в моей голове яркой вспышкой. Молодой сокол, еще слишком резвый и дерзкий, не усмиренный до конца, разозлился. Сокольничий, этот человек, насквозь пропахший птичьим духом, не нравился ему. Он заставлял подчиняться, запирал в клетке, закрывал глаза.
С каких времен в Беларде послания стали передавать соколами - не ведаю. Знаю только, что птица эта - гордая и непримиримая. Заклинатели много лет бились, чтоб заставить их подчиняться приказам да задания выполнять. И ведь не каждый сокол в почтари годился. Иной лишь для охоты. Только вот в последние годы разлюбили наши бояре с птицами охотиться. Забава эта отчего-то пресной им показалась.
Чеслав вышел ко мне с соколом на руке. Когти птицы накрепко впились в кожаную рукавицу. Клюв приоткрыт.
Сокольничий сделал знак, и я подошла к нему.
Коснулась еще мягкого оперения птицы. Сокол на миг будто отпрянул, ощутив касание чужого духа, а после прислушался и затих.
Я делала все, как Всеслав учил. Осторожно коснулась золотой нити, что от самого сердца соколиного вилась. Со своей ее на мгновение сплела, а уж после, заговорила:
- Ну что ж ты, дружок? Испугался разве? Не бойся, зла тебе не сделаю. И прости, если потревожила. Дело у меня есть, попросить хочу грамоту родным моим отнести. Да только не в город, не в село, а...
Сознание птицы, все еще затуманенное злостью, было открыто. Недолгие однообразные воспоминания, что могли сопровождать лишь рожденного в неволе, промелькнули передо мной враз. Сокол оказался слишком молодым - не разменявшим и полного года, не видевшим зимы.
- Не нашлось ли другого? - спросила у Чеслава, боясь, что птица может и несправится.